Его горло преисполнялось песней. Положив окровавленный палец на струны лиры, он наблюдал за реакцией толпы, после того как отзвучало эхо последних нот прошлой песни. Сцена являла собой хаос во плоти; дома горели, трупы, разлагаясь, испускали едкий смрад, а там, внизу, распростёрлись люди в толпе и пытались перевязать друг другу раны.
То был экстаз.
Он на секунду опустил голову, чтобы посмотреть на нотный лист. Стоило ему коснуться одной струны, как все остальные немедленно пустились в резонанс. В воздухе невыносимо скрипели несогласованные между собой созвучия, но он всё равно продолжал играть, мыча в слабом подобии взятого ритма. Вся его публика вновь резко поднялась в танце, не контролируя движение своих конечностей. Все, начиная от слуг и заканчивая признанными философами, молили пощады, молили отпустить, оставить их. Их мольбы были услышаны, мелодия постепенно теряла свой темп и смысл. В его голове вспыхнула мысль, что ему пора остановиться. Но он оставил её без внимания.
Дома продолжали гореть, а на него самого снизошёл дух. Его пальцы оцепенело замерли, а музыка, напротив, ожила. Земля, искривляясь, уходила из-под ног. Кривыми линиями восставали из грязи аккорды. Мочой формировались в воздухе подобия ключей. А мелодии, витая в воздухе, жадно звенели над трупами. Те, у кого ещё остались силы, разинув рты, заворожённо глядели на чудеса, которые и не могли себе представить. Минуты невидимыми нитями повисли в воздухе. И слышен был лишь треск огня. А он всё стоял, недвижимый, со страхом оглядываясь вокруг, словно ожидая от кого-то разрешения хоть пошевелиться. Его взгляд упал на перепачканный нотный лист, валявшийся на земле. Но лист лишь беззвучно смотрел в ответ и ждал продолжения. Спустя секунду замешательства, он положил свою лиру на землю и щёлкнул пальцами, сделав так, как желали ноты.
Музыка снизошла на слушателей. Слуги тонули в пламени, а их плоть поджаривалась до хрустящей корочки. Внутренности из выпотрошенных тел философов выпадали прямо наружу, в пепел. Неведомая сила волокла детей в расселины; они цеплялись ногтями, но не могли удержаться. В провале царил полный хаос, но все его участники, несмотря на своё положение, сквозь боль и слёзы напевали чудесные ангельские мотивы. Лира сама по себе играла ту мелодию, которую так хотел сыграть он сам, пока всё вокруг сгорало дотла. В этот момент он испытывал глубочайшее сожаление о том, что никто не запомнит чудес, происходивших здесь. Что всё так или иначе сгорит, сойдёт на нет, оставив после себя лишь пепел.
Нерон прекрасно понимал, что большего он не добьётся, продолжив своё исполнение. Он подобрал партитуру. На неё потекла кровь, и Нерона охватило удовлетворение. Он перевернул лист и нашёл небольшой незаполненный участок. То, что надо. В голове забурлили чуждые мысли и идеи, в разум впилось вдохновение. Его дело пока что не было закончено.
Он прилежно взялся за сочинение, и симфония всё играла и играла.