Там, где шафранный небосвод
Не озарит бессветных вод,
А чёрных звёзд недвижный свет
Хранит немыслимый завет,
Был город некогда построен
Среди костей бессчётных боен.
Страшней внутри — ведь правящий им двор
Отравой зла и хаоса сочится с давних пор.
Безумным пляскам нет конца —
За маской больше нет лица.
Для вечных зрителей играя,
Мы все живём и умираем.
Владыки чувствуя мученья,
Мы жертвуем во искупленье
Кровь для Повешенного Короля,
И душит нитей кукольных петля.
Предисловие:
Эти строки, любезный читатель, я пишу, находясь в некой библиотеке. Я договорился с тенями, что знают все тёмные уголки, потайные места и Двери Януса; надеюсь, они сумеют страницу за страницей донести мои записи до самых отдалённых миров.
Да послужат слова, коими я истекал, как кровью из открытых ран, вкладывая всего себя в эти страницы, к вашему развлечению и просвещению.
Жезлоносец при дворе Повешенного Короля:
Я помню густой аромат гниющих цветов, смешанный с острым запахом металла — ни один из запахов не мог заглушить другого. Мои когти сжимали гримуар, переплетённый в живую плоть, — этот своенравный том пытался укусить меня за руку при малейшей возможности. Его содержание показалось мне знакомым, будто я закончил его чтение лишь за несколько минут до этого; и я вернул омерзительную книгу на полку.
Теперь я не могу вспомнить ни единого слова из неё.
Затем я ощутил зуд в левом глазу. Я инстинктивно попытался почесаться, чтобы снять раздражение, но мой коготь упёрся в полированную твёрдую поверхность. Моё лицо оказалось скрыто фарфоровой маской, казавшейся неснимаемой.
Я каркнул, не в силах избавиться от раздражающего зуда.
Высокорослое существо конической формы затрубило и замахало на меня отростками, требуя тишины. Возмущение Фрмммк'л Фрмамем из Фрм имело основания — в конце концов, я находился в библиотеке. Поклонившись в знак извинения, я покинул место, метко названное Атенеумом Отрезанных Языков, желая осмотреться получше.
Я достиг Зала Ртутного Достоинства необыкновенно быстро, так, что даже не осознал, что происходило по пути. Сама природа Алагадды такова, что ограничения времени и пространства там — всего лишь условность, а не закон. Несмотря на весь мой опыт в путешествиях, сноподобный дурман этого города одолел и меня.
Зал Ртутного Достоинства был местом, где смешивались красота и гротеск. Странники и цари, боги и чудовища — существа из всевозможных миров играли свои роли в бесконечном маскараде. Большая часть их, движимая честолюбием столь же тёмным, как звёзды на небе Алагадды, искала милости самого Повешенного Короля.
Мои когти непроизвольно сжались, а разум был подавлен зрелищем грандиозного зала и диковинных существ в нём. Вид зловещей и упадочной роскоши Алагадды мало вязался с первоначальным представлением о ней как о мрачном царстве. Имена наподобие "Повешенный Король" вызывают ассоциации со смертью, разложением, опустошением и отчаянием, но не с шумным весельем. Несмотря на то, что в моих глазах шестнадцать цветовых рецепторов, я видел всё окрашенным лишь в красный, белый, чёрный и жёлтый цвета — цветовая палитра была неожиданно бедна. Ещё более странным было постоянное ощущение привкуса пурпура, почти замаскированного запахами похотливого пота и разгорячённой плоти.
Укрываясь от всеобщего безумного разгула, я наблюдал за происходившим из угла (фигурально выражаясь, ибо Алагадда — воплощение неевклидовой архитектуры).
Отдельные сцены, увиденные мной, слишком непристойны, на мой взгляд, чтобы описывать их здесь подробно; учитывая общий характер безграничной оргии, каждый может представить происходившее, дав волю своему воображению. Всё, всё, что только можно представить себе в самых безумных фантазиях, происходило в Зале Ртутного Достоинства. Достаточно сказать, что самым обыкновенным зрелищем там был вид всевозможных срамных частей тела — как правило, в соединении с другими соответствующими частями. И вот моё первое наблюдение:
Скульптор Плоти из Святилища в асимметричной бледной маске ласкал дэвитскую Кровавую Весталку рукой и щупальцем; парочка шептала друг другу на ухо ужасные тайны. В их аурах — след долгой переплетённой истории, их связь в моих глазах сродни инцесту. Отвращение переполнило меня; я стал искать что-нибудь более приятное моему глазу.
Кентавроид — Кователь Снов из Онир торговался с Бессмертным Купцом из Лондона, который выглядел наиболее правдоподобно — по крайней мере, его рука выглядела более-менее нормально. Купец гнусавым голосом предлагал условия сделки, щедро сыпля юридическим жаргоном. Я не смог увидеть ни прошлого, ни будущего Кователя, хотя эфирное создание просто напрашивалось на то, чтобы его прочитать. За Купцом, напротив, тянулась длинная тень, в которой толпились души погибших, тыча пальцами в обвиняющем жесте.
Трио мелких божков, обычно считаемых непримиримыми врагами, дурачило паству — их зазубренные языки источали яд и снисходительность. Это были Рогатый Тиран Пантисса, Безумный Спрайт З'нол'зок'тхусссс'и и Херувим-Иерарх Элдонаи. Между божками находился жертвенник, покрытый вырезанными символами, которые извивались, расплывались и бурлили, как варево.
Покрытый хитином служитель принёс на алтарь едва вылупившееся дитя, как приносят обед. Воздев кинжал, слуга начал зачитывать какие-то слова, которые я не смог понять. Я отвернулся, не желая видеть смертельный удар. Я услышал, как кинжал пронзил плоть и пролилась кровь.
Служитель убрал ужасный труп и поклонился, прежде чем исчезнуть в мгновение ока. Обед был подан, и те, кому он предназначался, выглядели удовлетворёнными, насытившись не плотью жертвы, но самим символизмом жестокого акта. Следует помнить, что символы имеют власть над подобными созданиями.
Обратив свой взгляд ввысь, я лицезрел легендарных Лордов-в-Масках Алагадды:
Белый Лорд, Носитель Маски Упорства — фарфоровой личины с узкими глазами и ртом, представляющим собой лишь плоскую линию.
Жёлтый Лорд, Носитель Маски Ненависти — фарфоровой личины с нахмуренными бровями, губы искажены в злобной усмешке.
Красный Лорд, Носитель Маски Веселья — фарфоровой личины с маниакально расширенными глазами и улыбкой, прорезающей её от одной щеки до другой.
И ни малейшего следа Чёрного Лорда, Носителя Маски Страдания. Это меня не удивило — я слышал, что его вроде бы изгнали в какое-то всеми забытое пространственное захолустье. Писали, что причины этого были политическими, но подробности нигде не упоминались. Трудно представить себе придворные интриги в таком месте.
Внезапно мои перья встали дыбом от испуга. Ужас начал сжимать кольцо вокруг меня, внося диссонанс в музыку моих двух сердец. В зал торжественно входил незнакомец, гибкий и изящный, в окружении свиты ряженых шутов и хранителей бумаг. На нём не было маски, и его безликий образ выглядел странно посреди маскарада.
Всякая надежда померкла с явлением Посла Алагадды.
Его титул — всего лишь искажение, не способное выразить всю полноту его власти и величия. Посол Алагадды — это Голос Повешенного Короля, проявление и продолжение его воли, перед которым даже Лорды-в-Масках склоняют свои марионеточные головы.
Я счёл наиболее благоразумным удалиться. Дворец представлял собой лабиринт, лишённый всякой гармонии и логики. Законы физики в нём будто бы были созданы пьяными божествами, верх и низ утратили свой смысл, перемешались в безумном городе.
Несколько раз я видел самого себя со стороны, всегда в каком-нибудь недоступном месте, — это были мои итерации из прошлого и будущего. Мой наряд выглядел кричаще-пёстрой смесью красного, жёлтого, белого и чёрного цветов; столь насильственное внедрение алагаддской моды бросалось мне в глаза даже сильнее, чем путаница со временем.
А потом я ощутил нарастающий ужас — незримая угроза быстро приближалась.
Там, не ведая о моём появлении, лежала пустота, дыра на месте исчезнувшей памяти. Словно обнажённый в своём неведении, я задрожал от обуявшей меня холодной жути. Ветер, жалобно напевавший свою печальную песню, стих; исчезая, он будто шепнул мне на ухо: "Здесь — трагедия".
Я видел тень Алагадды, место, где сливались воедино тлен, ржа и отчаяние — мёртвый город конца времён. Бредя по его опустевшим улицам, я ступал по изорванным знамёнам и битому стеклу. Лишь пыль, поднимавшаяся от моих неосторожных шагов, создавала движение. Дворец был разрушен, его некогда великолепные ворота валялись сорванными с петель.
Зал Ртутного Достоинства представлял собой безжизненную могилу желаний и тщеславия. В центре зала зияла дыра — нет, не просто дыра, скорее гноящаяся рана. Из неё вытекал какой-то вязкий ихор янтарного цвета, источающий болезненный запах погибшего творения.
Сквозь эту рану я проник в чрево Алагадды. Я не знаю, что двигало мной в тот момент; я никогда не собирался зайти так далеко. Быть может, это была изначально предписанная мне роль? Сейчас, оглядываясь назад, я вижу, что был марионеткой в чьих-то руках. Я почти ничего не помню о том, как спускался вниз, лишь единственное желание — увидеть, что скрывается там. В конце концов, я был учёным, исследователем, и намеревался пройти путь до конца.
Нарушения законов времени и пространства по-прежнему вызывали мой образ в разных местах. Залы без окон, сложенные из простого камня, окутанные коричневатой дымкой и лишённые обыкновенной для Алагадды роскоши. Я не ощущал ничьего присутствия в этих туманных коридорах. Вокруг меня клубились какие-то болезненные испарения, напоённые ароматом старых книг. У дальней стены вниз уходила винтовая лестница, ступени которой были неровны и грубо вытесаны, более примитивны, чем город, стоящий наверху (или внизу — я так и не понял).
Наверное, мои читатели уже заскучали; но я двинулся дальше — лишь затем, чтобы встретить новые лестницы. Я чувствовал себя сказочным Ксифеем, служителем Грибной Короны, пробиравшимся сквозь Трясину Трёх Миллионов Неудобств. Шаг за шагом, в основном по прямой. Приближаясь ко дну, я услышал шёпот на языке, которого не понимал. Клише, скажете вы? Для художественной литературы, вероятно, так и есть, но следует знать, что хаотичные слова представляют собой универсальное предупреждение о том, что ты зашёл слишком далеко (подробнее см. "Законы и универсальные константы иных миров").
Шаг, ещё шаг — и мою душу будто бы охватило пламя, испепеляя саму сущность и развеивая остатки по ветру, как пепел. Остатки меня кружились вокруг, притягиваемые массой чего-то неизмеримо огромного. Я был как мысль — мимолётное ощущение перед древним разумом.
Здесь, среди мёртвого сна,
Я — пепел,
Угли
И пылающие перья,
Плывущие сквозь твердь.
Плыву по ветру,
Будто мои крылья — не рудимент,
Приковывающий меня к земле
Беспощадной силой тяжести.
Я собран заново,
Чтобы быть разорванным
Вновь,
И вновь
Каждая черта
Создана из воспоминаний
О том, кем я был.
Я стал кровью
На руках преступников
Я стал петлёй
На своей шее
От смерти я сделал
Один шаг к жизни
Посреди хаоса моё разорванное "Я" ощутило отголоски великого вопля, живого воплощения безумной муки. Материя и форма слились воедино, собравшись вокруг раны, нанесённой самой реальности. Ни святой, ни порочный, Повешенный Король принял форму — обрывки моего "Я" стали едины со стенами его тронного зала, ставшего ему тюрьмой.
Укрытая покрывалом сущность корчилась на троне, удушаемая усаженной шипами петлёй, удерживаемая на месте оковами, крючьями и копьями. Там же, обездвиженный вселенским воплем, стоял Посол Алагадды. Он казался карликом рядом с Повешенным Королём, но были заметны и их общие черты — сходство, не разделяемое ни с кем из обитателей их королевства.
Повешенный Король рывком склонился к своему мучителю, скорее инстинктивным, нежели царственным жестом; их лица были на расстоянии всего лишь вздоха. С равнодушным спокойствием Посол приподнял покрывало эбеновой рукой.
Вместо лица моим глазам предстало ничто — дыра в форме бога.
И настала пустота.
Первым вернулся знакомый аромат — чуть-чуть ванили, капелька цитруса, с примесью плесени и затхлости.
Я открыл глаза и увидел лампу, светящуюся призрачным огнём, и полки с книгами, как таинственными, так и самыми обыкновенными.
Я опустил палец в керамическую баночку слева от меня, ощупав её содержимое. Удовлетворённый, я вынул покрытый чернилами коготь, взял свиток пергамента и принялся по памяти записывать события, которым был свидетелем.
Иккис Хранитель Путей, Жезлоносец Кул-Манаса — Путешественник Астрала, Мореплаватель Небесных Морей, Спелеолог Пространственных Бездн