- Вы уверены, что правильно его поняли, лейтенант? Он хочет поставить пьесу?
- Так точно, сэр.
- На этот раз о маркизе де Саде?
- Именно так, сэр.
- И он по-прежнему хочет, чтобы я играл в ней?
- Он настаивает на этом.
- Хорошо, - сказал доктор Клеф. – Я помню, что надо делать.
Он был похож на одного из великанов Рабле – огромный, с широченной улыбкой и добрыми голубыми глазами.
- Здравствуй, Фернанд, - сказал Клеф. – Как поживает наше королевское высочество?
Вопреки ожиданию, гигант не откликнулся ни на собственное имя, ни на громкий титул. Сегодня он по своему обыкновению сменил костюм, вырядившись в полном соответствии с французской модой XVIII века – шелковая сорочка, жабо, камзол, расшитый серебром, и белоснежные кюлоты. Жесткие курчавые волосы сзади были собраны в неряшливый хвост. Неизменным осталось только лицо – открытое, доброжелательное, с легкой хитринкой. Склонившись над огромным рулоном бумаги, Фернанд сосредоточенно писал что-то остро заточенным пером. Заинтригованный, Клеф подошел к великану поближе и заглянул ему через плечо. Так и есть – бессмысленные каракули.
- Фернанд, - снова позвал Клеф. – Фернанд, ты меня слышишь?
И вновь молчание.
- А, понял. Донасьен, друг мой!
- Да? – мягким рокочущим басом отозвался великан. – Это вы, де Ла Рю? Как продвигается наша репетиция?
- Все в порядке, дорогой маркиз, - заверил гиганта Клеф. – Небольшие трудности с массовкой, но ничего такого, с чем нельзя было бы справиться.
Вопреки обыкновению, Клеф не лгал. Было первое число месяца, и в сотрудниках класса D ощущалась определенная недостача.
- Увы, - вздохнул Фернанд. – Сумасшедшие есть сумасшедшие. Иногда я жалею, что в Шарантон не сажают нормальных людей вроде нас с вами. Как это облегчило бы мою задачу! Но давайте вернемся непосредственно к спектаклю. Как вы находите текст пьесы?
- Он замечателен. Эпизод, в котором Франсуаза ласкает спящую Дюпри, может сравниться лишь со сценой, когда обе эти либертинки поедают печень еще живого Ориньяка.
- О да, - сказал Фернанд с улыбкой гурмана, - это моя любимая сцена. Надеюсь, вы понимаете, что, изображая все эти ужасы, я преследую единственную цель – внушить зрителям отвращение к подобного рода зрелищам. Добродетель должна восторжествовать, так ведь, любезный де Ла Рю?
- Само собой, - сказал Клеф. – В этом и заключается весь пафос вашей пьесы – тело можно осквернить, душу – никогда.
- Как хорошо вы это сказали! – Фернанд потянулся всем телом и сладко зевнул. – Вот только концовку я исправил.
- Да? – Клеф притворился удивленным. – И как же теперь кончается пьеса?
- Она кончается торжественным актом съедения.
- И кого будут есть – Франсуазу или Дюпри?
- Прослушайте это стихотворение, мой друг, и вы все поймете.
Фернанд откашлялся и, приняв подобающую позу, продекламировал:
Ужин кончен, время – мукам.
За окном плывет луна.
Он хорош с зеленым луком
И бутылкою вина.
Впрочем, нет – и с черствым хлебом
Он достоин короля!
Эх, откушать его мне бы,
А потом – пускай петля!
Сохнут гренки, соус стынет.
В животе мурлычет лев –
Обещал явиться ныне
Мой приятель – доктор Клеф!
- Браво, Фернанд, - кисло сказал доктор Клеф. – Поразительное по своей глубине стихотворение. Все-таки, на прошлой неделе, когда ты притворялся графом Толстым, у тебя вышло лучше. Сейчас же тебе явно не хватило выдержки. Да и над образом стоит поработать: в твоем де Саде я не увидел подлинной творческой одержимости. Он у тебя годится разве что за прилавком стоять.
- Знаю, - понуро опустил голову гигант. – Но если стать великим актером - не моя судьба, я по крайней мере могу оторвать вам голову и высосать мозг из костей, так ведь?
- Я бы не советовал, - сказал Клеф. В следующий миг над ним нависла огромная тень, и рокочущий бас произнес:
- Мне очень стыдно, доктор, но есть людей у меня получается намного лучше.
- Сэр, могу ли я задать вам вопрос?
- Что? А, это вы, лейтенант. Задавайте, у меня есть пара минут.
- Как прошла эта, гм, «репетиция»?
- Ничего особенного. Мы просто играли – как обычно.
- Откуда он берет эти дурацкие идеи, сэр?
- Из фильмов, из книг. У него очень восприимчивый разум. Уходя, я заметил у него на столике Хемингуэя. Уведомите меня, когда он захочет поймать розовую форель.
- Постойте, сэр! Вы работаете с ним уже столько лет – с чего все началось? Что было первым?
- Книжка, - задумчиво сказал Клеф. – Детская книжка. Помню, он прочел мне «У Мэри был барашек». Потребовалось двадцать семь операций, чтобы сохранить хотя бы часть моего лица.