Зима года семь тысяч семьдесят пятого от сотворения мира. Нарушение наказов во темницах.
Опричник Феофил сжимает в шуйце обломанную алебарду, подобранную с убитого стрельца, с такой силой, что костяшки белеют, как снег. От древка длиною в косую сажень в руке остаётся не боле аршина. Десница занята мешочком с красными стеклянными шариками.
Опричник наносит по сбежавшей из своей темницы невнятной массе тёмно-лиловых щупалец и бесформенных глаз последний удар, забрызгивая остро пахнущей жёлтой жидкостью стену и пол, и оборачивается. Двери палаты, в которой укрылся Феофил, заперты на все замки и засовы и загромождены сундуками с платьем, но зверя это не остановит. Брошенная алебарда звонко гремит об каменный пол. Опричник, плюнув на все надежды уйти незамеченным, окидывает взглядом подпол. Окна под потолком узкие, не шире двух пядей, пролезет разве что хорь. Все двери или заперты, или заставлены. Выхода нет.
Феофил начинает очередной обход запечатанного подпола, но вынужден признать, что в нём нет ни простого огненного боя, ни бочонков с порохом, ни аглицких расщепительных мушкетов. Если бы опричная служба Феофила не была связана с убийством случайных людей направо и налево, можно было б сказать, что он убил бы за бочку жар-света, привезённого опальным Дашковым.
Нужно что-то делать, и срочно.
- Во-первых, нужно унести ноги, и лучше не по отдельности. - бормочет себе под нос Феофил, борзой бегая взад и вперед вдоль дальней стены, чуть не споткнувшись об ошмётки фиолетовых щупалец. Во-вторых, нужно не допустить, чтобы государь приехал и стал жертвой чудовища. Убить змия? Не подойдёт. С этим не сумел управиться целый отряд стрельцов во главе с Феофилом, у них были расщепительные мушкеты, пушки и столько алебард, сколько сам Феофил, человек крепкий, не смог бы поднять. Сейчас у опричника в руках одна сломанная пополам щербатая алебарда, а он сам – единственный уцелевший из Отряда Стрельцов, Истребителей Разных Исчадий и Существ.
Нельзя, чтобы государь вошел в Кремль. Там вся его дружина вместе с ним самим пойдёт на такие мелкие ошмётки, что борщ из них можно будет есть, не разрезая мяса. Феофил вдруг понимает, что, скорее всего, никто в городе не чает, что происходит в самом его сердце. Слабый грохот из подпола да обрушившиеся стены на внутреннем дворе - эти звуки хоромы Кремля проглотили, обратив в тихий отзвук. Еще и чёртов снег валит, как проклятый, а всякий знает, что в снегопад ни черта не слышно, что делается в отдалении. Феофил пытается вспомнить, слышал ли он набат, и не может. Не было набата. Вот и решение: добежать до колокольни, а там поднимут на ноги всю стражу, перегородят улицы и не пустят государя.
Нет, нельзя. Не дойти. Нужно пойти в подпол и поискать помощи у…
Стена рядом с завалом громко проламывается, ударив по ушам и подняв облако белой известковой пыли, и из дыры высовывается уродливая длинная лапа, покрытая размазанной кровью. Феофил точно знает, что в эту единую кровяную массу входит два писаря, пятнадцать холопов и пятеро других опричников. Вдруг плечо Феофила дёргает вниз. Его задевает выпавшая каменная глыба. Опричник мгновенно соображает: потолок рассыпается на куски. Сверху дует морозный ветер, щиплящий щёки. Задрав бородатое лицо кверху, Феофил хватает края дыры двумя руками и подтягивается. Ему на лоб обрушивается ещё несколько мелких каменьев; опричник кряхтит, тряхнув головой.
Внизу слышится грохот и рассыпчатый звук проволакивания по осколкам чего-то тяжёлого. Зверь прорвался. Феофил, подстёгнутый страхом, окончательно вылезает наружу, с треском обдирая куски ткани с чёрного кафтана и теряя шапку. Прямо у него под ступнёй смыкаются, как межвежий капкан, зубы размером с хороший охотничий нож.
*
Лука сжимает в шуйце обломанную алебарду, подобранную с убитого стрельца, с такой силой, что костяшки белеют, как снег. Немудрено, ведь он левша. От древка длиною в косую сажень в руке остаётся не боле аршина, но Луке повезло меньше, чем Феофилу: его половина алебарды – нижняя и пользы от неё никакой. Кафтан Луки от каменной крошки и пыли сменил цвет на песочный; какого он был цвета до этого – неизвестно.
Лука пробегает по мелким и уже заиндевевшим остаткам обвала, рассыпанным по полу, и те хрустят под сапогами. Лука просматривает ближайшие палаты. Сквозь стену слева просвечивает несколько человекообразных пятен душевной силы. Лука пытается достучаться до них, передать, где он, но вдруг они гаснут, волной, как опущенный в воду докрасна раскалённый меч. Лука просматривает остальные направления. Больше никого нет.
Лука подходит к проёму из-под сорванной двери, и перед ним открывается печальная картина пустоты. Холодный каменный пол занесён снегом из проломов в стенах, хрустящим под сапогами. У дверей скопились целые сугробы, и из одного из них торчит мёртвая рука в блёкло-красном рукаве. В белых дырах на улицу видно, как косо пролетают тёмно-серые комки снега.
И тишина. Ничего, кроме свистящего завывания ветра на углах и собственного хриплого дыхания. Сквозь тонкий армяк кожу обжигает крепкий мороз, захвативший Кремль, как гангрена – тело раненого.
У стен по заснеженному коридору раскиданы заиндевевшие трупы стрельцов. Ближайший к Луке – явственно наполовину съеден; остальные в основном разорваны (два куска в разных местах, между которыми тянется кровавая полоса), раздавлены (невнятные пятна с ошмётками по кругу) или убиты ударом об стену (целый мертвец, лежащий на полу плашмя).
Из стены над раздавленным писарпм выходят два мужика, один в пурпурном армяке, другой в жёлтом тулупе, и направляются к Луке.
– Слушай, bratets, что это здесь passierte? – спрашивает тот, что в жёлтом. – Вижу, у вас тут форменный cholidietz, а это русские гусли.
– Уймись, Корыто. – осаживает его тот, что в пурпурном. – Русские гусли – это povoratschiwat в raus.
– Батюшки, тут эдакое… – Лука показывает руками что-то невнятное, – вырвалось, да чорт знает откудова, да и пошло…
– Да, Корыто, ну ты и poviernul. – присвистывает пурпурный. – Мы na rusi Ивана Schrecklich. А это ГСПД БГ.
– Я не wienowat.
– Пособите хоть чем, а?
– Сейчас will sein. – успокаивает его пурпурный. – Брудер, доставай povorot.
Мужик в жёлтом тулупе раскрывает дорожную сумку и вынимает оттуда плошку с мёдом. Оба мужика макают пальцы в мёд и облизывают.
– И… – озадаченно протягивает Лука.
– Имей tierpenie. – осаживает его пурпурный, пока жёлтый взлетает на месте, вращаясь вокруг своей оси.
– Я твистую в der netz! – объявляет жёлтый.
– Не wzdoomai! – кричит армяк. – Не оберёмся posledstwiy!
– Spät, Ктезифон, spät! – отвечает тулуп.
Потолок Кремля проплавляется, как лёд под раскалённой подковой, и из потолка, как на нити, медленно спускается фиолетовая ягода малины. Под ней образуется дыра в полу. Лука спрыгивает внутрь и бежит к цветному пятну.
*
Часов пять назад Феофил был несказанно горд. Сформированный пару дней назад и
отряд стрельцов был послан государем Иваном Васильевичем против чудовища, пожирающего крестьян, скот и дикое зверьё под Новгородом. Феофил собрал свежий отряд и в прекрасном расположении духа отправился смотреть на отродье. Государь пока не очень доверял прожектам Феофила, так что допустил туда не других опричников, а простых служилых людей по прибору, но Феофил знал: грех жаловаться.
Когда на ближайший к деревне высокий холм прибыли всадники в черных кафтанах и черных шапках, заломленных на затылок, к ним на поцарапанном коне подъехал широкий бородач в красном кафтане — голова местного стрелецкого полка, пославшего против Зверя свой отряд. Голова был мрачнее тучи.
— Вы по душу этой твари? — спросил он.
Феофил молча кивнул, в нетерпении буравя взглядом истыканный косыми столбами черного дыма горизонт.
— Ни одна алебарда его не пронзила. Лучники лишили его одного глаза, с Божьей помощью, но тот как будто выплюнул стрелу вон. Послано в станницу за арбалетами и пушками.
— Это лишнее. — поднял руку опричник. Его отряд молча соскочил с коней и принялся снимать с повозки и устанавливать огромное орудие. — Ваш полк уходит из села.
— По какому это праву? — попробовал было возмутиться голова.
— Волею государя Ивана Васильевича. — осадил его Феофил. Голова, почернев более прежнего, поклонился в седле и уехал восвояси. Спорить с опричниками, помнил он, все равно что забрасывать Зверя галькой.
Чудовище и вправду было исполином. Оно было больше китов, виденных Феофилом в хождении к южным морям. Оно рвало любые сети, которые на него бросали, а в толстой шкуре любые клинки застревали, как топор в вязе. Прибывшее первым крестьянское ополчение понесло ужаснейшие потери. Демон пожирал без разбору благочестивых и грешных, менял и попов, кулаков и нищих. Деревня была усеяна мёртвыми костями.
На месте всем была дика странная весёлость Феофила, но ничто не могло сбить с лица опричника лучезарной улыбки. Он удостоился великой чести послужить государю верой и правдой. Насвистывая, он окунал в святую воду пушечное ядро, лично наводил на голову зверя и лично поджигал фитиль. Все раны чудовища затягивались в считанные мгновения, но Феофил не унывал.
Отряд из крестьян бегал по обгоревшей пустоши, в которую за час превратилась деревня, отвлекая зверя от опричников и уже даже не пытаясь его ранить. Зверь таскался за ними, с каждым броском вперёд унося десяток жизней. Феофил послал за аглицкими расщепительными мушкетами и сел на холме равнодушно наблюдать за славной битвой.
Мушкеты принёс гонец через пять минут, загнав жеребца до смерти. Отряд отослал его назад, свернул лагерь и пошёл вперёд. Чтобы быть незаметнее, стрельцы переменили красные шапки и кафтаны на чёрные, под стать своему главарю-опричнику. К чудовищу удалось подкрасться на пятьдесят шагов; с такого расстояния он казался ещё ужаснее и смертоноснее.
Стрельцы вскинули мушкеты, целясь в шею чудовища один над другим. Грянуло десять залпов подряд, шея вдруг пропала, как будто срезанная, и голова демона откатилась от туловища. Стрельцы подбежали, и, видя, что безголовым демон так же опасен, поспешили отстрелить ему все четыре лапы. Демона сковали, привезли в город и бросили в темницу, где безногое туловище с лежащей перед ним головой притянули к полу толстыми цепями.
Холопы измерили изловленную тварь; та оказалась пятьдесят один аршин в длину и пять аршин в холке. Насвистывая, Феофил послал гонцов вызвать государя в город, чтобы тот оценил успех стрельцов по праву, и спустился в подземную темницу, где держали чудовище. Пятнадцать вооружённых холопов и пять опричников были призваны охранять демона. Осмотрев тварь с неподдельной гордостью, Феофил развернулся к демону спиной и пошёл к дверям.
Сзади раздались знакомые звуки лопнувшей цепи и крики.
Феофилу не понадобилось оборачиваться, чтобы побежать.
*
Опричник вскакивает на ноги и бежит через палату к окну, но внезапно пол между ним и целью проваливается вниз. В дыре мелькает что-то толстое и длинное. Зверь ломает опоры хвостом. Феофил бежит к дверям и наваливается на них всем телом. Двери прогибаются и трещат, но не поддаются. Завалены снаружи. Хочется думать, что обломками, а не трупами. В полу образуется ещё один колодец. Феофил перепрыгивает через дыру и бросается в пролом в верхней части стены. На секунду обернувшись, он видит, как палата и подпол срастаются в одну огромную комнату. Из-под опавшего пола, как кот из-под наброшенной на него скатерти, выступает длинный чудовищный силуэт.
Опричник подтягивается и падает плашмя спиной вперёд. Перед глазами его открывается сводчатый потолок коридора. Опричник переворачивается и встаёт на четвереньки. Постояв секунд пять на месте, он срывается с места, как борзая собака, и несётся к чёрной двери на другом конце, чуть не столкнувшись с существом, одетым, как баба, без носа и глаз, а только с большим ртом посередине круглой головы. У опричника за плечами гремят бьющиеся об стены и раскалывающиеся камни.
Он не может этого видеть, но точно знает, что за ним, как таран, несется во весь опор длинный, чешуйчатый змий, занимающий треть всего коридора. Ударов об пол не слышно из-за грохота обваливающейся стены. Где обвал – чёрт его знает. Легче сказать, где его ещё нет.
Феофил распахивает чугунную дверь, налптев на неё плечом, и прыгает внутрь. Земля мигом уходит у него из-под ног. Пол комнаты за дверью лежит на полу палаты под ним. Феофил падает на обломки с высоты трёх саженей. Поднявшись, как говорил его толмач, на чистом адреналине, Феофил скачком оказывается у стены. Зверь пролетает мимо, не заметив опричника. Тот подбегает к дверям, свободной рукой вставляя срывая связку ключей с пояса.
щёлк щёлк.
Лишь бы не было завала с внутренней стороны, думает Феофил. Иначе придётся идти к темницам через большой коридор, а тогда лучше сразу с колокольни прыгать.
щёлк щёлк щёлк щёлк щёлк.
Чёрт, заело, что ли? Опричник вынимает ключ и снова вставляет, дёргая из стороны в сторону.
щёлк щёлк щёлк щёлк ЩЁЛК.
Опричник ухмыляется от уха до уха. Дверь со скрипом раскрывается, и Феофил ныряет в темноту, пахнущую корицей.
*
Лука выбегает в большой коридор из бокового ответвления и видит на другом конце его. Чудовище весом бревен в двадцать тяжело поворачивает тяжёлую голову и низко рычит.
– Зачем ты убил их? – передаёт ему Лука.
– Они были… отвратительны… – хрипит ящер, срывается с места и несётся к Луке.
Лука обхватывает голову руками и отправляет против зверя такой мощный поток, что хватило бы разобрать половину Кремля на каменья. С зверя начинает слезать шкура, шматы мяса отделяются от тела и остаются висеть в воздухе, будто нанизанные на невидимые крючья. Остается голый скелет, из которого снопами с хрустом выламываются длинные куски костей, тут же рассыпаясь в щепки. Бегущие остатки ящера разваливаются на бегу, едва успевая обрастать обратно и оставляя за собой длинный кровавый след. Но скелет продолжает бежать, отращивая новые и новые мышцы только затем, чтобы толкнуться ими один раз от земли и тут же потерять оторванными незримой силой.
Феофил в последний момент хватает Луку за шиворот и отдергивает с пути мчащейся напролом ободранной туши. Та пролетает дальше по коридору с такой скоростью, что обоих сбивает с ног рванувший за зверем поток воздуха.
Оба падают спиной вперед и скатываются вниз по винтовой лестнице, падая то на спину, то на живот, то друг на друга. Едва не свернув себе шеи, Феофил и Лука оказываются внизу, в подземелье. Рык зверя наверху становится приглушенным и тихим.
Опричник встает и отряхивает кафтан руками от пыли.
- Спасибо тебе, мил человек, как раз сюда шел.
- Где ж мы? - отзывается с пола Лука.
Вокруг царит непроглядная тьма. Свет падает размытым столбом сквозь толщу витающей в воздухе крупной, как рой мух, пыли и проглатывается мраком без следа. В темноте едва различается ближайшая стена. Воздух застоявшийся и душный, пахнущий сыростью. Зато теплее, чем наверху.
- У темниц. – заявляет Феофил. – Здесь мои стрельцы пленников держат.
- Никак польских? К чему нам сейчас басурмане, разве они знают чего об этом… – Лука запинается, не зная, каким словом назвать виденное наверху.
- Дурак. Стали б мы тут людей держать – только замки переводить. - строго говорит Феофил, доставая связку аглицких ключей. - Подымайся и пойдем.
Лука спешно поднимается с пола, на ощупь найдя рукой на груди крест, и идёт за опричником. Тот в кромешной тьме, царившей внизу, едва выделяется светло-серым пятном. Что-то шуршит, вспыхивает огонёк, и Феофил оборачивается к Луке с лучиной в руке. Тот быстро догоняет опричника.
– Сам-то ты кто таков? – спрашивает Феофил.
– Запамятовал, как обозвали люди учёные… Ваятель сущего. – вспоминает Лука. – Привезли меня сюда от самой Казани.
– Добро. А я, сам видишь, государев человек.
– Вижу. Как не видеть.
– Ну-ну. – Феофил доходит до нужной двери, подносит обломок ключа к свету и с досадой бросает связку. – Тьфу ты. Слуш, ваятель, сослужи службу – убери замок.
Лука подходит к тяжёлому замку и пристально смотрит на холодный металл. Тот тут же тает, как снег, и растекается по камням лужицей ртутного цвета. Феофил одобрительно хлопает Луку по плечу тяжёлой рукой.
– Добро пожаловать в Отряд.
– А?
– Отряд Стрельцов, – деловито пояснил опричник, отворяя дверь, – ты теперь тоже государев человек.
– Благодарю. – пробормотал Лука, вперившись взглядом в тьму за дверью.
– Первым пойдёшь. – строго сказал Феофил. – Иди. Чего дрожишь, как лист осиновый, – прибавил он уже весело, – у тебя вон что в костях, а ты боишься.
Лука сглотнул и шагнул во тьму. В лицо ударил запах затхлости. Послышался металлический стук затворяемой двери. Вспыхнула ещё одна лучина, выхватив из мрака чернобородое лицо опричника. В плохом воздухе лучины горели дурно и слабо, так что в паре шагов от Луки в воздухе видели только рука, борода и нос.
– Темно, как у чёрта в ухе. – заметила борода. – Снегом завалило окна.
– Что ищем-то, батюшка?
– Ящичек такой. – из темноты высунулась ещё одна рука и пядью изобразила размер ящичка. – Кроме него здесь сидел здесь ещё ещё южанин с железными руками, от которого всякая живность подыхала, да поутру убёг.
Лука пошарил руками в темноте и тут же услышал, как на пол что-то упало. Пошарив на полу там, откуда донёсся звук, Лука нащупал шкатулку нужных размеров и окликнул Феофила.
– Молодец, ваятель. – ящичек исчез из рук Луки. Раздался деревянный щелчок, а затем – тихий тонкий звонок.
Послышался третий голос, с заморским акцентом.
– Чем могу быть полезен?
– Неси ту штуку… – невидимые пальцы Феофила щёлкнули. – Вроде огненного боя. Который переносит… или открывает…
– Телепортирующий мушкет, сэр.
– Тере… полтин… тьфу ты, его и неси.
Где-то в непроглядной тьме скрипнула дверь. Огонёк лучины совсем потух от недостатка воздуха в подземельях.
Через пару минут опричник и ваятель поднимались по лестнице наверх. На свету Лука увидел в руках опричника угрожающего вида ружьё, в которое тот по одному вкладывал красные стеклянные шарики из мешочка.
*
В стене зияла дыра с ровными краями. На полу стояли лапы шириной в аршин. Их бывший хозяин вместе с круглым вырезом из кремлёвских стен был в европейской стране, названия которой Феофил не знал.
Из-за стены нетвёрдой походкой вышел ещё один опричник, рыжебородый и в шубе, с ошалевшим взглядом, и остановился перед Феофилом.
– О, а вы уже приехали? – невинно спросил тот. – Как раз вовремя.
– Ты чего, пёс смердящий… – упавшим, осипшим голосом заговорил рыжий. – …ты чего сделал?
– Ну не кипятись, Малюта. – хладнокровно ответил Феофил. – Зодчие хорошие, подлатают Кремль – как новый будет.
– Да какой Кремль, дурак! – так же сипло выдавил из себя Скуратов. – Ты своей… чудо-дудкой… царя задел.
Феофил на секунду задумался.
– И где же он?
– Ну иди, иди, посмотри, ирод.
Иван Васильевич лежал на полу с открытыми глазами и, кажется, дышал. Ниже рёбер вместе с шубой всё было срезано чисто, ровно, как масло нитью. Предплечий тоже не было. Ряжом лежала кисть руки, сжимающая в пальцах набалдашник от трости. Феофил сел на корточки в головах у государя.
– По крайней мере наполовину он здесь. – заметил опричник. – Другая половина, где бы она ни была, явно где-то в другом месте.
– Что делать-то? – крикнул Скуратов гневно. – Ты знаешь, что будет, коли он помрёт, с тобой, да со мной, да со всею опричниной? Да мы накроемся такой пиздой все, что над нами ещё пять сотен лет смеяться будут!
– Он живой ещё? – Феофил пощупал пульс. – Кхм. Да, ещё бьётся.
– Я могу сделать нового царя. – робко предложил Лука.
– Не бреши, пёс, на государя! – пригрозил рыжий. – Не до тебя сейчас.
– Обожди-обожди, Малюта. – Феофил встал. – Как это – нового?
– Тело будет как прежнее. – Лука потупился.
– А душа?
– Душу из старого переложим. Проснётся, Бог даст, у себя в покоях через денёк, а всё это на сон дурной подумает.
– Ну так ваяй, валятель. Тьфу, валяй, валятель. Валяй, ваятель, сука! – Феофил хлопнул Луку по плечу. – И быстрее. – добавил он, с опаской оглянувшись на половинку государя.
*
Иван Васильевич лежал на холодном полу и чувствовал, что коченел. Проклятый мороз и утекающая кровь давали о себе знать. Над ним в сером мареве мелькали какие-то невнятные размытые фигуры. Одна из них приблизилась. Государь узнал Феофила Ионыча. Сгубили, собаки, подумал царь. Феофил Ионыч снова отдалился, утонув в сером мареве. Слышались чьи-то голоса, бившие по барабанным перепонкам. Разобрать нельзя было ни слова. Иван Васильевич закрыл глаза, и голоса оборвались.
Когда царь открыл глаза, он лежал. Перед глазами стоял потолок покоев. Иван Васильевич сел в постели. Ну и сны чёрт пошлёт. К чему бы?
*
Так Феофил Ионыч и попал в опалу.