SCP Foundation

— Мне очень жаль.

Диана заняла сиденье справа. Всё смотрела на неё встревоженно.

— Храмова, простите за вопрос, — нерешительно заговорил слева Цзянь, — можете уточнить, что случилось?

На языке желчный вкус. Горло всё ещё немного жгло. Мышцы живота сводило до сих пор; Евгения сидела, сгорбившись и обняв кейс. Как бы её снова не вырвало.

— Простите, что ушла, — она извинилась ещё раз, хотя ни к чему, — Я скорее иркутская, но мы часто ездили… туда. Каждое лето. Я там родилась. В Намагтае.

Никто из них не ответил, не сразу, по крайней мере. Она тоже совершенно не горела желанием распространяться.

Автомобиль рванул по улице на границе с парком, где деревья даже не до конца сбросили листья, миновал футбольный стадион и резко ушёл вправо, в глубокую тень между бежевыми бетонными небоскрёбами. Так они и разминулись, ещё до перекрёстка, с машиной, куда сел Ганлянь. Перед отправлением тот быстро пожал всем руки и даже помог своим операм засунуть верзилу в багажник.

Она не очень понимала, что с ним, с Игорем, произошло, но ей это не понравилось.

На пару минут они выехали на восьмиполосную дорогу, потом поехали… не сказать что дворами, скорее проулками между зданий. Парковки и ворохи автомобилей занимали всё небольшое пространство между рядами высоток. Иногда даже на деревья места не хватало. Двигались теперь не быстро, не медленно — неприметно.

— Соболезную, — Цзянь еле слышно выдохнул, — Ужас.

— Вы записали ведь, мм, сообщение Бом Ён Рёна? — Бернард, сидевший спереди, удобно решил перевести тему.

— А, конечно. Запись до сих пор ведётся.

— Что думаете? — вклинилась Храмова, — Епископ?

Они пересекли взгляды в зеркальце заднего вида.

— Задумывались ли вы, в чём причина, по которой церкви зарыли, мм, гаечный ключ войны? Да, остров был отнят у вас ради души Разбитого бога, но чем Рафаил сплотил их? Откуда такое единство усилий и мнений?

— Да-а-а, не всё так просто, — подавленно поддержала Диана, — У любой уважающей себя религии есть представление о конце, эсхатологические пророчества, — разговаривала она устало, тон поменялся на какой-то скорбный, — и одно из пророчеств Церкви…

— Messieurs, так-так, тепеʀь хвоста за нами точно нет-с! — подал голос водитель, — Мы на Го-209, могу довезти вас хоть до Хайнаня-с.

Водитель, на удивление, оказался французом.

— Кхм. Пророчество из Книги ужасов… не буду его цитировать, хоть пассаж короткий. Главное, что есть два знамения того, что грядёт битва Разбитого бога с Плотью. Как и у Второго пришествия свои предзнаменования. Всадники, семь труб, ты знаешь.

— Плотью? — Храмова переспросила, обняв чемоданчик крепче.

— Плотью, с большой буквы.

— Ага. Плоть. Поняла.

Хайнань, Храмова припоминала, это остров на самом-самом юге Китая. А Го-209 тогда, стало быть, национальная трасса, раз они на севере? Сильных отличий от предыдущих восьмиполосных шоссе посреди городской застройки она не видела. Даже машин не особо больше.

— Я читала отчёты Цензората… не знаю, тебе их давали или… в общем, на Героплексе в четырнадцатом году было необычное проявление аномалии. Незначительное, под текст Книги идеально попадающее, но представить не могу, как Церковь вызнала. Явно случилось что-то ещё. Как минимум то, что Рафаил объявился.

— Он пропал без вести после инцидента в Северной Корее, — добавил Цзянь.

— Я знаю.

— Мы с ним ровесники, — хмыкнул Бернард, — Мне бы мрамор вместо кожи, мм-эх.

— Вчера нагрянуло второе знамение, Плоть явилась, а Разбитый поразил её. Всё точно по тексту. И через год…

— Заебись. Конец света на носу.

— Это не проблема, Смотрители всё уладят, — агент похлопал Храмову по плечу, хотя в голос вернулась нервозность, — А с Триумвиратом в последние годы — у нас за спиной Коалиция и Инициатива.

— Я правильно помню, Бом Ён Рён не выдвинул никаких требований?

Она уставилась на него тупым взглядом. Проморгалась. А машина остановилась у какой-то многоэтажки, у магазина с неоновой вывеской на китайском. Шёл лёгкий снег.

— Voilà, конспиʀативная кваʀтиʀа Цензоʀата, месье агент знает номеʀ. Милости пʀошу-с.

— Лучше сразу к аэропорту отвези, — она тяжело пробурчала в металлическую ладонь, — Цзянь, да? Или ты здесь?

Он несколько растерялся, но уверенно помотал головой.

— Я вас провожу на самолёт.

— Oui, bien sûr. А вас, господа экуменисты-с?

— У великой мечети, — проговорил Бернард, — Давненько хотелось её увидеть. Дальше мы сами.

— Ай-яй, так она ещё у паʀка была…

Не стоило обсуждать заседание при постороннем. Интересно, Коалиция использует амнезиаки, или какую-то жуткую паранормальщину?

И не стоило слишком много думать. Или, по крайней мере, о семье.

— У ЦРБ всегда одни и те же требования. Деталь бога то, деталь бога сё, — она измождённо откинулась на спинку сиденья, попыталась в относительной тесноте развалиться поудобнее, — Он говорил про битву Бога с плотью, и Диана упомянула. Он не сможет сражаться, пока он разбит. Они хотят его собрать. Какая неожиданность.

— Да, — девушка сухо-коротко поддержала.

Храмова не очень понимала, что под Плотью имеется ввиду. Догадка была. Она больше разбиралась в механитских телах, а не речах, но о слабости человеческой плоти они любили писать и говорить. Диана всё делала сравнения через христианство. Христиане, говоря о грехах, держат в уме дьявола. И Объект шестьсот-десять — она не только внимательно читала досье, на пути в Хух-хото она смотрела записи со вчерашнего поля боя, — и смотря на мясо, податливое инфекции, как глина, — и слишком мало костей и кожи, чтобы держать муск…

Тошно уже от этого всего. От мыслей про аномалию — особенно. Она уставилась в крышу авто, обитую белой кожей.

Диана не растеряла в красноречивости, но из её разъяснений религиозной белиберды пропала искра. Задоринка, как у Храмовой, когда та рассказывала про металлургию Церкви. Евгения поморщилась. Её так расстроило послание, раз она серьёзный теолог? Да нет же. Но это не у неё родины больше нет и возможно вся родня подохла. Зачем так сопереживать незнакомому человеку?

— Что ты читала? — Евгения спросила устало, повернув голову на бок.

Диана отвернулась от окна, у неё постепенно чуть расслабилось лицо. Она, помедлив, расстегнула белый пуховик и достала книгу. На твёрдой обложке жёлтого цвета красовалась посмертная золотая маска царя Агамемнона.

— Лорд Уильям Тейлор… археология Микенской Греции. До Троянской войны это был совсем другой мир. В глубокой древности.

— Любишь книжки?

Диана закивала, прикрыв глаза.

— Обожаю. Вообще, предпочитаю художественную литературу, мне интереснее анализировать нарратив и динамику между персонажами, но Илиада и производные произведения, вроде Энеиды и Песни Ахилла, содержат хоть и интересное, но искажённое относительно реального положения дел в ту эпоху описание мира, но на то такая литература и художественная, но узнавать факты полезно и тоже бывает увлекательно, — на время она затихла перевести дух, — Если читать одни писания, можно с ума сойти.

Храмова проснулась от тряски. Шея жутко болела, в правом плече, больном месте, заметно так ныли кости. За иллюминатором была лишь чернота, но несколько минут — и они прошли сквозь облака. Внизу засверкал Новосибирск. Солнце уже село, поэтому казалось, что уже глубокая ночь, но на деле должно было быть около шести. Она из года в год не могла привыкнуть к коротким дням.

Когда сел самолёт и она направилась на выход, накинув куртку, то оказалось, что в салоне с ней было ещё целых пять человек. Интересно, они тоже вернулись сюда из командировки, или наоборот?

На трапе их встретил наряд безопасников. Один скучающим голосом произнёс: «плиз припэр ёр айди кардс», она достала пропуск. Всех усадили в ярко-жёлтую газель с большой надписью «АВАРИЙНАЯ СЛУЖБА».

От Толмачёво до Зоны ехали чуть больше часа: мало того, что весь город пришлось пересечь с запада на восток, так они ещё и попали в пробку на мосту через Обь. Всю дорогу Храмова смотрела в потолок — окон-то в задней кабине не было. Ехали вшестером, никто не разговаривал. Не принято.

Выгрузились на парковоке Завода. Очень хотелось домой, в родную однокомнатную квартиру в Бердске-37, и мгновенно завалиться спать. Но нужно было дошагать хоть до какого-то подключённого к системе ноутбука, чтобы, как минимум, кратко отписаться в офис Смотрителей и тем же письмом спросить, нужно ли амнезиироваться после всех откровений. Голова опять болела.

Её больше беспокоило другое.

Балдан смотрел в потолок и чувствовал себя оригами. Одним очень конкретным, которое он пытался сделать лет в пятнадцать. Получилось криво-косо и кое-как, хотя он и пытался следовать инструкции. Не хватало ловкости пальцев, чтобы аккуратно гнуть бумагу. Оригами осталось на крыльце деревенского дома, но пошёл дождь, и когда он к нему вернулся, то обнаружил, что помятая бумажная улитка провалилась сама в себя.

Подняться с кровати было большим трудом. Так много нужно сделать. Не говоря уже об… остальном.

Отец сидел на кухне, снова разговаривал по телефону.

— Отработаю обязательно, вот в воскресенье прямо… Балдан! — он прикрикнул, когда заметил его в прихожей, — Балдан!

— Би шамайе дуулааб даа,¹ — он вздохнул, застёгивая ботинки.

— Балдан!

Он повернул голову, чтобы тот понял.

— Костя утром звонил, они… — он запнулся, — Послезавтра похороны. Ты… ты куда пошёл?

— В дацан.

Отец напряжённо выдохнул перед ответом.

— На улице минус тридцать, возьми мою куртку.

Куртка ему понравилась. На капюшоне была меховая кайма, внутри тоже мех. Очень мягко. Тепло. Он будто в одеяло закутался, даже шарф не пришлось надевать. Единственное, что плохо — она чёрная. Он предпочитал цветное.

Железная дверь с тугой пружиной сделала «БАХ» и едва не хлопнула его по пяткам. Ему предстал коридор без окон, с деревянным покрытием на стенах и дверьми — между ними банкетки, как в больницах. Он быстро прошёл налево, в арку, в коридорчик без света. В полутьме одиноко сидела бабушка.

— Вы к Базар-ламе́? — он спросил.

— Да-а, внуч… внучок, — проговорила она, тяжело вздыхая.

Откуда-то из-за стен глухо донёсся колокольчик.

Балдан стянул капюшон. Встал у информационной доски, стал вглядываться в расписание хуралов и запустил пальцы в волосы. Голова зудела, корни волос. Обязательно нужно будет заняться косичками, но от одних мыслей об этом руки опускались.

Его очередь настала где-то через полчаса. Старушка один раз выходила, но только чтобы сделать обход вокруг дацана, потом вернулась. Когда она вышла во второй раз, он проскользнул в дверь.

Кабинет был наполнен запахом благовоний. За столом, укрытым цветной тканью — с края свисали жёлтая, синяя и красная полосы, — и плотно заставленным атрибутами, сидел худощавый мужчина, побритый налысо. Лама́ поправил красную мантию, закрывавшую левое плечо, поднял глаза, заслонённые аккуратными очками.

— Балдан! Амар сайн.²

У него был звучный, сильный голос. Хорошо ему подходил.

— Мэндээ.³

— Не ждал тебя. Ты, наверное… из-за этого пришёл.

— Нагаса эжы үхэһэн юм,⁴ — произнёс он безучастно, констатировал факт.

Дядя Базар подозвал его рукой. Балдан сел, снял медицинскую маску.

— Диваажан хурал арбан хоёрой үдэр болохо гү?⁵ — он спросил тихо, потирая тыльные стороны ладоней. Нечем руки занять. От этого неспокойно.

— Да, шестое по лунному календарю. Правильно подметил, он для неё в самый раз.

— Нүгөө үхэһэнэй хуралнууд болохогүй гү?⁶

— Почему? Һуга намши же, вон, каждый день.

— Аа. Һайн… даа.⁷

Да, каждый день в пятнадцать часов. Балдан и забыл совсем. Он на дневных молебнах давно не был — из-за пар только на утренние ходить получалось, и то не всегда.

Он резко посмотрел ему в глаза.

— Би гашуудалтай үнгэтэй гүб?

— Как-как?

— Скорбное.

— У тебя мешки под глазами. Волосы растрёпанные. Щетина растёт. Скорбно, скорбно, — чуть наклонился вперёд, — Похороны скоро уже? Мне ещё не сказали.

— Нүгөөдэр,⁸ — он сказал, — Түрэлхид намайе гашуудалгуй… гэжэ бодохо… гэжэ айжа байнаб.⁹

— Но ведь скорбишь.

— Тиимэ даа.¹⁰

— Это главное. Да и видно по тебе и так, лицо совсем понурое.

— Шил харадаг даа,¹¹ — он вдруг понял, что не перестал на него смотреть, и быстро переключился на чашу, полную зерна, — Гашуудана гүш?¹²

— Перерождение у неё хорошее должно быть, значит, нет смысла горевать. Да и не положено мне, — вздохнул Базар, — На похороны я приду, обязательно.

— Һайнши даа. Намда… ямар тарни…¹³

— Маани подойдёт, ещё мантру Абиды. По сто восемь раз, нечётное число раз. Ты сможешь, ты же с чётками знаешь, как обращаться. Будем вместе молиться ей за хорошее перерождение.

— Һайн даа.

— Ну, так-так. Сейчас тебя благословлю, а тебе нужно будет зула поставить. Потом впишешь бабу Иру на оба хурала. Ты знаешь, как всё делается, да же?

Балдан бросил взгляд на круглое зеркало, висевшее на стене. Дома он ещё старательнее, чем обычно, избегал зеркал.

— Меня тревожит. Кое-что ещё.

— Ты чего на русском заговорил? — Базар поднял бровь.

— Не хочу, чтобы она поняла.

— Она? — бровь ещё чуть поднялась.

— У меня… на спине… сидит призрак, — он проговорил, медленно, — Девочка. Никто её не видит, кроме меня. Она неосязаемая. Тогда наверное это призрак.

Некоторое время лама переваривал информацию. Потом взялся за подбородок.

— Как ты её видишь?

— В зеркале.

— Мхм. Как, крем глаза там, или…

— Нет, я всегда её вижу, — он затих на пару секунд, зафиксировав взгляд на отражении, — Она не… не как в фильмах, не появляется на секунду. Она всегда есть, но только в зеркале.

— Это не есть хорошо.

— Да. Она пока ничего не делает. Но нужно её убрать.

— Само собой, но я немного… о другом.

Балдан прикусил щеку.

— Ты мне не веришь?

— Я верю, что ты её видишь. Но это… не очень хорошо. Одно дело, если в полусне приходит умерший, или что-то показалось, тень в угле мелькнула. Есть случаи, когда практики тантры прямо таки видят ду́хов, разговаривают с ними… ночью, посреди медитации и на кладбище, — он раскладывал слова по полочкам, — В особой атмосфере, понимаешь? Существ тонкого мира обычно больше ощущают. Чувствуют присутствие.

— Я чувствую, что мне грустно из-за бабушки, вот это я просто постоянно вижу, и всё. Она ничего не весит. Ни с чем не сталкивается.

— Это-то меня и беспокоит. Ты, как бы мягко сказать… тебе бы к психиатору сходить. Провериться.

— Я не могу. Они ведь меня положат.

Базар покачал головой и завёл речь:

— Все часто боятся обратиться. И зря. В этом нет ничего стыдного, в получении помощи.

— Я не об этом, — он сжал вместе кулаки под подбородком, — Если меня положат, я пропущу сессию. Мне нельзя. Мне нужно к жоодшо-ламе, я сдам сессию. Пойду к врачу, если она не уйдёт. Хорошо?

Ему не сразу ответили.

— Ладно. Будь по-твоему. Скажи, она с тобой общается?

— Нет. Прицепилась и висит. Она меня обнимает, сзади, вот так, — он очертил руками по плечам, — Она не говорит ничего и не двигается.

— Она на Иру часом не похожа? Сознание умершего ведь цепляется за жизнь, за своё тело… за родственников. Обычно, конечно, не настолько буквально цепляется… Злится, что его не замечают, может даже навредить.

— Нет, она моего возраста. Может младше, — он снова посмотрел на отражение, — У неё волосы длинные, грязные, она одета в какую-то… во что-то. Лицо у неё…

Он осёкся. Сразу стало так ужасно. У призрака не было лица.

— Нет, у неё есть… глаза… — Балдан продолжал, сделав глубокий вдох, — и брови, и нос, и рот, и уши и зубы. Но у них формы нет. Я… не знаю. Я только сейчас понял. Они не складываются. У неё есть лицо, у него есть выражение, но они… Черты не складываются, у них нет формы, они не складываются просто ни во что. У черт лица нет черт. Они не складываются. И волосы такие же… и одежда…

Он укрыл лицо в ладонях и замотал головой. Ужас-ужас-ужас.

— Намда жоодшо лама олыш даа,¹⁴ — прошептал он на вздохе.

— Хорошо, хорошо, — Базар сделал уверенный голос, — В нашем дацане их нет, но…

— Иволгински дацанда лаб бии даа,¹⁵ — он простонал сквозь ладони.

— Всё… будет хорошо — голос смягчился, — Будешь нервничать, сделаешь себе хуже. Вдох, выдох. Понимаю, тебе страшно. И ситуация эта явно плохая. Но даже так, будь это именно призрак, то нужно проводить её в следующую жизнь, а будь это голодный дух, всё равно нужно проявить сострадание. Молись Арьяабаале за неё.

— Ом маани бадмэ хум, — он убрал руки с глаз на бока лица, помассировал щёки. Так спокойнее, щетина интересно кололась.

— Да. Давай вот как поступим. В Ринпоче багша днём читают Юроол, ходи туда. И тебе будет польза, и благопожелания для, как ты сказал… для вот этой. Записать её нельзя, раз мы имени не знаем, но вдруг она послушает и отправится дальше. Ещё когда придёшь домой обязательно молись Зелёной Таре, чтобы тебя защищала, а то всё таки… всё таки духи могут навредить.

— Тарнидажа байнаб даа,¹⁶ — он закачал головой медленно, верх-вниз.

— Правильно, Тара всегда помогает. А сейчас зачитаю тебе Доржо Жодбо.

Лама потянулся к прямоугольной коробочке, расписанной цветками лотоса и символом бесконечного узла.¹⁷ Открыв её, разложил горизонтальные листки, длинные и, по сравнению со страницами обычных книг, узкие.

Балдан сел прямо и сложил руки в молитве. В чашу, чтобы подушки четырёх пальцев друг друга касались, а большие были вложены внутрь. Руки немного тряслись.

Базар принялся зачитывать по-тибетски, строго и чётко, речитативом со строгим ритмом, прерываясь только чтобы набрать в грудь воздуха для следующей. Когда он звенел в колокольчик, Балдан прикасался сложенными руками ко лбу, к губам и к груди. Смотрел на разложенные страницы. Доржо Жодбо — чудотворная, потому что постулирует всё самое главное про буддизм. Про её свойства даже есть другая сутра. Её звуки устраняли препятствия и дурные знаки. В самый раз.

Нужно будет обязательно зайти наверх.

Пение затихло на долгой гортанной ноте — он не очень понимал, сколько времени прошло. Звук дерева об дерево: коробочка защёлкнулась.

— Где у неё голова?

Балдан двинул левым плечом. И сам чуть наклонился вперёд. Почувствовал лёгкий стук по голове. И поток воздуха слева.

— Адис табигдаһан байгты,¹⁸ — Базар сказал, слишком ясно проговаривая все гласные. Обычно ламы наоборот, на русском разговаривают с сильным бурятским акцентом. — Про жоодшо ламу я узнаю и сам вам встречу сострою. И обязательно приходи к нам на Диваажан хурал, он ведь не только для мёртвых. Да и твоей мёртвой может помочь.

— Һайнши даа.

— Ты чувствуешь что-нибудь? Что-то изменилось?

Не хотелось смотреть в зеркало. Совсем.

— Не знаю.

Остановка через дорогу от дацана называлась Диважин дуган, хотя все его звали просто Дацаном на Верхней Берёзовке, а дуганов там было три. Уже пять лет строился четвёртый, больше их вместе взятых, и даже как пустой каркас из кирпича и бетона выглядел внушительно. Над ним нависал башенный кран.

У Диваажан дугана, желтокирпичного здания с зелёными загнутыми крышами, было два этажа: на первом принимали ламы в кабинетах, на втором был сам храм. Парадный вход наверх лежал по длинной лестнице с зелёными ступеньками и красными перилами, которую охраняло два снежных льва с зелёной гривой. Им, наверное, холодно быть не могло, будь они настоящими. Вчера Балдан еле-еле добрался до дома с вокзала. Пришлось идти пешком через весь город.

Пол на втором этаже был зелёным, все деревянное — красным, как и во всех дацанах. На светлых стенах между окнами висели тханки в рамочках, как картины. Но главный алтарь здесь располагался не вплотную к задней стене, а несколько дальше от неё, так, чтобы можно было без труда пройти сзади. Когда у него впервые, в сознательном возрасте, сопоставилось в голове, что по правилам к главному алтарю нельзя поворачиваться спиной, такое расположение его смутило до слёз, потому что так быть не должно. Сидевший в помещении лама увидел, что ему плохо, спросил, что такое, успокоил и рассказал, что всё в порядке: здесь можно, когда заходишь за него.

Это былая целая композиция, со статуей человеческих размеров во главе. Абида́ бурхан носил золотые украшения, как у бодхисаттв — золотую корону с пятью зубцами и тяжёлые ожерелья, сидел в позе лотоса, держа горшок с распустившимся розовым цветком. За спиной у него высились кусты с сердцевидными листьями и красно-жёлтыми плодами-шариками. Столбы справа и слева от него окутывал цветущий разными цветами плющ. Спереди в два ряда выстроились восемь бодхисаттв с белой, жёлтой, синей и красной кожей, и восемь послушников с лёгкими улыбками на золотых лицах.

Он начал обход по солнцу, против часовой: вместе с парой верующих прошёл между мягких скамеек у стены и красным забором, который отделял площадку, где на хуралах сидели ламы. У дальней стены обошёл мужчину, разглядывавшего фотографию покойного ламы на одном из комодов, усыпанных рисом и ячменём, перед высоким шкафом с рядами маленьких, пронумерованных субурганов на полках. Остановился перед большой тханкой, изображавшей сам Диваажан. Посреди садов, богов и блаженных людей сидел сам Абида бурхан, но выглядел по-другому. Почти как Бурхан багша Шакьямуни: никаких украшений, причёска в виде узелка на голове, одеяние древних монахов: тоже закутанный в ткань, закрывающую правую руку и плечо, но под ней одни высокие шаровары, завязанные зелёным поясом под голой грудью. Не было цветка в горшке. Но с Буддой его было тяжело спутать из-за красной кожи.

На самом деле он что-то всё же чувствовал. Странное чувство во рту, как послевкусие после шоколадных вафель, уже не сладкое, а какая-то горечь. Хотелось пить. Странно, он не ел ничего сладкого с Нового года.

Он оставил под тханкой и статуэтками будд и бодхисаттв подношения из пары монеток и зерна. Закончив, прошёл через красную калитку, мимо пустующих столов для лам. Перед Абидой, бодхисаттвами и монахами лежал помост для простираний. У статуи было спокойное лицо, на лбу — золотая точка. Лакированная бордовая кожа будды отражала зал, Балдана тоже, и даже в таком отражении видна была, хотя и смутно, вот эта.

Балдан немного покачивал головой из стороны в сторону. На Һуга намши нужно было сидеть смирно и немного сжавшись, потому что если мёртвый, пришедший послушать, тебя заденет, то это очень-очень плохой знак. Она вообще его не отпускала. Но если подумать — она правда ничего не сделала ужасного. Вообще ничего не сделала.

Он сложил ладони в чашу и приложил их ко лбу, ко рту, к груди, к воздуху над левым плечом. Опустился на колени, лёг на доски и воздел ладони над головой.

— Ом ами дэва хри.

— Я ухожу в отпуск.

Самсонова выгнула бровь.

— Ты бы хоть поздоровалась.

— Привет, я ухожу в отпуск, — повторила Храмова, протянув ей заявление.

— Вот, другое дело. Это твой первый за… сколько, да ты при мне ни разу не брала, ага? Ого, — ехидно улыбнувшись, она отложила его в кипу других документов, накопившихся на столе, — Чего это вдруг? Помер кто-то?

— Моя мать.

Улыбка перевернулась.

— О… ты…

— Можно без соболезнований, пожалуйста, — она сморщилась, — Подпиши и пусти.

Глава отдела снова взяла бумагу, прошлась глазами.

— С восьмого? Вряд ли. Это ж не просто я согласовываю. Ему ещё пройти через эйчара и директора, как минимум, если оно дойдёт к кому-то из них, когда число уже настанет, то эт сразу отказ. Плюс нужно время, согласовать график девчат, это мне сидеть, я постараюсь быстро, но всё равно — время. Перепиши лучше. Числа с десятого хотя бы.

— Дай бумагу.

Они обе замолчали. Из звуков в кабинете остались только шарканье ручки и гудение ноутбука. Самсонова скрестила руки на груди, затопала ногой.

— Я тебе по секрету скажу… — она вздохнула, — На днях поступило несколько интересных заказов. Один из них на партию молхов. На сотню штук.

Храмова уставилась на начальницу.

— Сколько?

— Вот именно. Заказ без дедлайна, слава богу наверху понимают, какая это недешёвая бандура. В теории их много куда можно реализовать, но ты сама понимаешь.

Да, она прекрасно понимала. И намного больше, чем могла подумать Самсонова.

МОХ-1 и МОЛХ-2, малышки милые, были слишком мощными, чтобы бить ими простых людей или простую технику. На людей было достаточно пуль. На нормальную технику — обычного ЭМИ-оружия, не настолько мощного, чтобы цель плавилась.

Значит, Смотрители правда к Рафаилу прислушались. Только решили в другую сторону.

— Я нужна? В производстве.

— Нет, сказали просто запилить их побольше. Цеха соберут. Я больше имею ввиду…

— …для Девятки предвидется много материалов. И не в лучшем состоянии.

— Ага. Море работы.

У Цензората был собственный трудовой кодекс, ни американскому, ни российскому, ни ещё какому он не следовал. Но накапливать отпуска всё равно не позволял. У неё было максимум две недели, она взяла десять дней. Получается, с одиннадцатого по двадцать первое. Но это если одобрят вообще.

Она плечом открыла дверь в Лабораторую 9 конструкторского бюро Завода 45. Первое из помещений было небольшое, тесно заставленное картотеками и шальным оборудованием. Громко гудела вентиляция. На краю большого стола в центре комнаты сидела Добрыйвечер — они встретились взглядами и девушка моментально слезла, так резво, что столкнула отсоединённую руку-манипулятор. Схватить её, тяжёлую, она успела, но за один конец, под второй пришлось подставить стопу.

— Здрастье, ай, ай.

— Дай помогу.

Слева и справа было по две металлические двери, надёжные, как в морозильную камеру. Одна из них отворилась, высунулось загорелое лицо в квадратных очках.

— О, привет. Прямо сейчас думала, когда тебя вернут.

— Де-воч-ки, — сказала Храмова, когда справилась с тем, чтобы водрузить прибор обратно, — Что вы сейчас делаете?

— Да всё отчёт за прошлый год, — хмыкнула Добрыйвечер, заложив руки в карманы лабхалата, — Сдала за декабрь, за весь восемнадцатый пока нет.

— САПР. Жэш попросили. Прототип сделали, с моделированием плохо. Нестандартная топология. А так, у нас пара поступлений. Двести и бэббидж. Часовые, никак тебя не дождутся, — Осомонова вышла из прохода, дверь за её спиной тут же громко захлопнулась, воздух всколыхнул подол белого халата, — Расскажешь про командировку, или секретное? Так резко отправили.

Храмова повесила куртку, надела лабораторный халат поверх чёрной водолазки. Постукала костяшками по белой кафельной плитке — когда её сюда перевели, лет восемь назад, стены были без отделки: из гнетущего голого бетона. Спасибо Павлову, земля ему пухом, за весь бюджет. Не только за кафель, конечно. Он тогда лично бился в пол перед директором и Смотрителями, чтобы Девятке дали шанс.

— Знаете, — Храмова разогнулась, потянулась, — Настя, отправьте мне файл. Идите домой, отдохните. Азь, ты тоже. Седьмое на дворе, нормальные работники сейчас должны отдыхать. Я всё доделаю.

Интернка только протянула «ооокей» и направилась к рабочему месту в дальнем конце комнаты. Осомонова нахмурилась, поправила очки.

— Ты что? — она подошла ближе и уставилась ей прямо в глаза.

— Мне нужно поработать.

Секунд десять они сверлили друг друга взглядом, потому что Евгения объясняться не собиралась. Потом, сдавшись, Азиза недовольно выдохнула и положила тяжёлую ладонь на её плечо.

— Сегодня. «Биг Бёрд». В девять. За мой счёт.

Вместо вербального ответа она подняла левую руку. И вскоре осталась в помещении одна. Села за компьютер, снова.

Очень ловкий манёвр. Раз теперь нужно прийти в бар, значит, нельзя будет горбатиться всю ночь. А в баре она обязательно напьётся, проблюётся — легче станет! — и расскажет, что её так подкосило. Если будет в состоянии. Лучше сдержаться, Храмова подумала. Не с питьём, проплакаться на плече у подруги это святое. Незачем её втягивать в семейные драмы.

Мышка навелась на файл и собаку, совсем щенка.

«Вечность» пахла сухостью и хлоркой. На окнах большие белые занавески — свет был приглушён. Зал ощущался очень пустым из-за того, как странно расставили мебель. Деревянный постамент для гроба почему-то смотрел головой в угол, и стулья, неудобные, несмотря на кожу на сиденьях и спинках, распологались соответствующе, наискосок помещения. В углу зачем-то стояло ростовое зеркало.

Рядов стульев было несколько. На первых рядах сидели самые дорогие бабушке. Постамент, похожий на алтарь в католической церкви, пустовал.

— Яажа Ирочка тиигээб…¹⁹ — сокрулшалась баба Ника, сидевшая слева через один стул, — Манһаа эртэ наһаа бараа, энэ…²⁰

— Саг ерээ бэзэ.²¹

— Энэ зүб бэшэ. Дан эртүүр.²²

— Хойто наһа… — он начал, но осёкся. Он говорил обычным голосом, а нужно, наверное, тише, чтобы не мешать другим, — Хойто наһаниинь һайн байха даа,²³ — он прошептал, — Эрхэбэшэ.²⁴

— Хойтонь һайн даа, юу энэ наһа богони ааб?²⁵ — продолжала она вопрошать, смотря перед собой, — Зүбхэн жараад…²⁶

Дверь — из пластика, белая и с окном, как в аптеке, — распахнулась. Первым зашёл отец, стал её придерживать. Потом деда Костя с большим клетчатым баулом за спиной, его сын с женой, последним — их сын старший, Айдар.

Балдан ожидал, что следом за ними занесут гроб. Но дверь закрылась.

На постамент с гулким стуком поставили урну.

— Тиихэлээрээ, мы в Иркутск приехали, — начал Костя с горечью в голосе, приковав взгляд к ней, — А в морге объявили: авария, значится. Сломались холодильные камеры. А она и так четыре дня так лежала. Ну и они… сами. Расходы тоже они покрыли.

Все зашептались.

— Лучше уж так, чем никак, — громким басом заговорил позади Базар, зашагав к первым рядам, — Ирина всё равно услышит нас, наши добрые слова и пожелания, — он встал рядом с мужчинами, принялся вполголоса о чём-то разговаривать.

Ника сидела не двигаясь, даже как будто перестав дышать.

— Яажа иимэ гээшэд, яаха һүүлшынхеэ хахасаха…²⁷

Балдан глянул на неё искоса, подсел ближе и постарался сделать голос вкрадчивым:

— Энэшье бүри һайн, — он немного наклонился, чтобы было вкрадчивее, — Тэрэ бэедээ аһахагуй, хойто наһаяа амарханаар олохош даа.²⁸

Сначала она ничего не ответила, но после её лицо переменилось, она сощурила глаза и выпрямила спину.

— Аха-эгэшэ тэдэнэй дүү хүниие хадагалха hаа, хорюултай юм, зүб бэшэ, яажа ойлгохогүйбши?²⁹ — она прошипела даже не в его сторону, а просто в пространство, — Би дүүеэ амиды бэшэшье һаа, үхэһэн гээшэ хараха hанатайб, харин тэдэ гансал үнэһэн асараа һэн! Мүнөө яахаб, нюур дээр үнэһэ таалаха гүб?³⁰

Тётя Эржена потянулась к ней сзади, взяла за руку, прошептала «мам, ты что, не говори так, нервы…». Балдан отсел обратно. Наверное лучше помолчать. Не получилось её утешить. Наверное, он даже хуже сделал. Он сосредоточился на чётках.

Подошёл Базар, сел рядом, сняв с плеча тканевую сумку бардового цвета, с золотым рисунком субургана. Отец тоже сел, с другого бока. Они с самого раннего утра не виделись. Он фыркнул между делом:

— Ты бы хоть прихорошился.

Костя подтащил стул, сел у постамента со стороны угла. Положил на пол баул с вещами. Пододвинул ближе к себе урну с прахом.

Костя положил баул у постамента, сам подтащил стул и сел у изголовья. Подвинул ближе к себе урну с прахом. Дядя Коля с тётей Мария и сыном тоже никуда не отходили. Часть людей тоже повставала и пошла, но не к ним, а к вешалкам с верхней одеждой. Айдар достал из баула ремень, застегнул его на поясе поверх рубашки и надел кепку. Маша уже и так была в платке.

— Что сейчас будет? — Балдан шепнул отцу. Он знал, что по случаю смерти нужно сделать в дацане, но на похороны прадедушки его тогда не пустили.

— Ка́пание. Смотри на Костю, — ответил он, чуть повернув голову, — Мы после них и бабушек.

Отец сам надел шапку, и протянул ему другую свою, вязаную серую. Балдан натянул её без особого энтузиазма. На хуралы мужчинам не нужно было надевать шапки и ремни, как и женщинам не нужно было повязывать платки. Ему это больше приходилось по душе. Волосы чесались.

Дедушка достал бутылку водки. Налил в широкую деревяную пиалу, брызнул немного на пол, так двинув рукой, чтобы брызги — не к себе, а от себя. Подлил и выпил залпом. Неслышно что-то сказал, смотря на урну. Передал сыну, и тот потом, сделав всё так же, передал жене.

Балдан сложил правую руку: большой палец к ладони, остальные вместе и немного согнуты; это не полная чаша, а половинка. По-шамански молились так же, как по-буддийски. В жестах. Мантры не начитывали.

Баба Сюша решила подойти к делу серьёзно. Достала из баула металлическую тарелку, свёрток, новую бутылку — прошлую, в которой ещё осталось много, поставили рядом с урной. Костя, оставшийся сидеть на стуле, когда сели Коля с семьёй, нахмуренно сложил руки на груди.

— Ты решила сейчас?

— А разница? — она ответила, вздохнув, высыпав на тарелку засушенного тимьяна, налила немного водки. Зажгла спичкой.

С ней сразу вышли и Эржена с матерью, и дядя Степан с двумя внучками Ксюши, столпились поближе. Девочки выглядели как-то особенно грустно, даже Балдан это смог заметить. Соня упорно тёрла глаза. Ей, вообще, нельзя было тут быть. Ей десять, а на похороны можно только с двенадцати. Так все говорили раньше, по крайней мере.

Ему не хотелось об этом думать. Он не любил, когда нарушались правила. Тем более — религиозные. Самые прочные.

Балдан пропустил момент, когда сам оказался у урны. Он спрятал чётки в карман, но всё равно нервно завил косичку вокруг пальцев. Впервые оглядел собравшихся — кого-то узнавал, кого-то нет. Вон там, кажется, соседка, с которой бабушка вместе ходила на рынок за мясом. Но большинство приходилось роднёй, если не по кости, то по браку. И все кроме отца были нагаса, по матери. Ханхаевы. И наверняка более далёкие семьи, но всё ещё родственники.

К нему очень запоздало пришло осознание, что он единственный не надел чёрное. Только Базар, как ламе полагается, был в красно-оранжевом дэгэле под красной мантией. А Балдан пришёл в коралловой толстовке, как обычно.

Все затихли, все на него смотрели, ждали, пока он что-нибудь скажет. Он весь вчерашний день думал, что нужно распланировать речь, но решил, что это будет звучать искусственно.

— Нагаса эжы һайн сэдьхэлтэй байһан юм.³¹ Би тэрэниие һанахаб.³²

Хорошо звучит, вроде бы. Как надо.

Костя с сыном и Никой втроём собрались вокруг урны, бабушка поставила на постамент кухонную тарелку. Насыпала горсть засушенного тимьяна, немного подлила водки, зажгла зажигалкой.

Баба Ника заговорила быстро и бегло. Извинялась, уже не плача, перед Ирой, что не уследила, что в этот раз не поехала тоже в Намагтай. Просила не злиться за чертой. Говорила, чтобы не боялась Эрлика-хана, просила Платона и Людмилу заступиться перед ним за дочь — и тут же отругала за то, что плохое сердце Ире тоже досталось, а не ей одной.

Костя пихнул её локтём, она шлёпнула его по руке, но всё-таки извинилась. Синее пламя в тарелке колыхнулось, трава выпустила искорку. Хороший знак: предки слушают, отвечают.

Бабушка Ника ещё много к кому обращалась, хоть и не так лично. К родственникам по разным линиям, даже не только к прямым предкам. И обязательно к Ханхаю, обязательно к Хүхэтэйн Галчин и Алтан Жалсану. Просила у всех хорошей, богатой, счастливой и долгой той жизни для бабушки и этой для живых. Милосердия Эрлика и его слуг, чтобы ни в коем случае не осталось у него в аду, а попала на небеса.

Деда Костя разливал по рюмкам. Нужно было пригубить, обмакнуть кончики двух пальцев и пометить точку на лбу. Балдан отпил немного. Мерзкое, жжётся. Медовуха гораздо лучше. Но по правилам с предками пили воду и молоко. И кушали саламат.

Балдан надеялся, что бабушка вообще не пересечётся с Чойжалом, владыка смерти судил умершего после пятнадцатого дня. И что не переродится на небесах. Она очень хотела попасть в Диваажан. Много начитывала мантру Абиды бурхана.

Капание закончили, тарелку и бутылки убрали, шапки и платки сняли. Отец отошёл и принёс одежду: чёрную блузку, снизу расшитую ярко-красными цветками с ярко-зелёными стеблями и листьями, на испанский манер. Бережно сложил её у урны.

Базар долго начитывал тексты из тех, что читают на Һуга намши. Наставления сознанию, которые нужно было повторять много раз, чтобы бабушка точно услышала и поняла, что происходит с ней и что нужно сделать, чтобы освободиться. Молитвы к буддам, бодхисаттвам и другим. К Абиде бурхану. К Зелёной Таре, потому что она мгновенно помогает всем, кто взмолится к ней. Даже к Балдан Лхамо — пусть она не занимается мёртвыми, с восьмого по четырнадцатый дни кровожадные дакини и гневные боги пытаются вбить в умершего просветление. Балдан Лхамо ярости не занимать, и узнать её сможет даже не каждый бурят, а каждый, кто живёт в Бурятии.

Но с этой стороны нельзя узнать, что сознание сделало и делает в бардо. Поэтому поминки длятся сорок девять дней, максимальный срок до перерождения, и записывать имя на хурал нужно каждую неделю. Все надеются, что в первые минуты после смерти оно узнает ясный свет и станет буддой, или что в первые дни миролюбивые будды перенесут его в Чистые земли. Хотя бы что переродится оно хорошо: человеком или богом.

Бабушка часто говорила: ей снятся сны, что Абида бурхан берёт её за руку и ведёт в Диваажан.

— Тэрэ Намагтайда байха хотелаа, бидэнэртэйнь!³³

си сонгомби нис?
аину?

« Глава 1 |  ТЕХНОТЕОЛОГИЯ  | Глава 3 »

цаннид кхенпо лхарампа

в домашнем алтаре есть: статуэтка балдан лхамо, субурган, тханка зелёной тары, штучка для благовоний, чашка для воды, ну и лампадка стоит. возможно там есть копия алтан гэрэл но не уверена.

Лампадка за ночь догорела. Наверное, он налил слишком мало масла, или слишком рано; сегодня ляжет позднее, чтобы позже в ночь подлить. Это не было ужасно, но это было плохо.

В дацане на окраине города в отдельном здании со стеклянной стеной, как в оранжерее, горела такая же лампадка. Одна в ряду многих, освещавших путь другим. Эта точно не должна была погаснуть: ламы внимательно за этим следили. Внимательнее, чем получалось у него.

龙 阿第斯 Лун Адисы
기술무속

байһыма
Аав ээж минь коммунистууд байсан, индустриализацид дуртай байсан.

Зона 45 — мегазавод, Зона 50 — Вектор, Зона 66 — Академгородок

Сноски

1. Да я тебя слышу.

2. Здравствуй.

3. Здравствуй.

4. Бабушка умерла.

5. Диваажан-хурал двенадцатого числа будет?

6. Других хуралов для мёртвых не будет?

7. А… Хорошо.

8. Послезавтра.

9. Я боюсь… родня подумает, что я… не скорблю.

10. Ну да.

11. Это ты видишь.

12. Ты скорбишь?

13. Спасибо. Мне… мантры какие…

14. Найди мне жоодшо-ламу пожалуйста.

15. В Иволгинском дацане точно есть.

16. Я уже молился.

17.

18. Благословлены будьте.

19. Как же Ирочка так…

20. Раньше нас её век кончился, это…

21. Время пришло, наверное.

22. Неправильно это. Слишком рано.

23. Следующее перерождение хорошее будет.

24. Обязательно.

25. Следующая-то хорошая, чего эта жизнь такая короткая?

26. Лет шестьдесят всего…

27. Как же так, а проститься в последний раз…

28. Это даже хорошо. Она не будет цепляться к телу, легче найдёт перерождение.

29. Нельзя, чтобы старшие младших хоронили, неправильно, как ты не поймёшь?

30. Я младшую свою хотела если не живой, то мёртвой увидеть, а они один пепел принесли! Что мне теперь, пепел в лицо целовать?

31. Бабушка была доброй/с доброй душой.

32. Я буду скучать.

33. Она хотела в Намагтае быть, со всеми нами!

34. Я тебя не понимаю. Пойми уже.

35. Прилагательное «плохой, дурной»

36. Местоимение «я»