SCP Foundation

Три года назад в монастырь пришёл человек с железным горлом. Чётки-ле́стовки никогда не покидали его беспокойных рук. Часто он захаживал в главный молельный зал, где американская бомба пробила крышу, да так и застряла в полу прямо перед каменным Майтреей, Буддой Грядущего, с расстрелянным до неузнаваемости лицом. Однажды человек почти ударил по бомбе ногой со всей силы, но страх смерти возобладал над чувством вины. В тот раз он, как и во все остальные, сел прямо на грязь и щепки, прислонившись к холодному металлу спиной, и тихо завёл молитву. Обращался он не к буддам и не к бодхисаттвам.

Монастырь пустовал уже одиннадцать лет, с тех самых пор, как толпа крестьян вместе с советскими солдатами поубивала монахов и растащила все ценности, что смогла унести. Человек не стремился привести его в лучший вид, и убирался только в маленькой комнатке, где поселился. Там почти не было мебели, лишь кровать, стол и грубо сколоченный шкаф, но большего ему не требовалось. О комфорте он не заботился, а личных вещей было совсем немного: очки, карандаш и толстая книга с шестернёй на чёрной обложке, ритуальный молоток и четыре комплекта одежды. Три летних и один зимний.

Мужчина, на самом деле, жил не один. При нём было ещё двое, японка и европеец, но относить их скорее следовало к вещам. Они ходили за ним следом, покорно склонив головы, никогда не говоря ни слова. У них было застывшее выражение лица и пустой, стеклянный взгляд. Зимой, которая была особенно холодна, европеец отморозил пальцы на левой ноге — почерневшая плоть вскоре сошла от ходьбы босиком, и обнажила вместо костей медь.

Помимо двух ἱκανάτοι компанию ему раз в три месяца составляли посланники. Иногда всего один, иногда двое. Те, кого отбирал лично, самые доверенные последователи; в эту группу входили и епископы, и простые верующие. Они приносили еду, рассказывали, что происходит в мире, и выслушивали указания о том, что следовало делать дальше.

— Семь-восемь тысяч, из них четыре в могиле, остальные в казематах, — говорил пожилой сельский учитель, качая головой, — По всему миру. Самые крупные приходы мы потеряли полностью, их проще всего было отыскать. Когда Верующих много в одном месте…

— Самые крупные? Перечисли по городам, — спрашивал человек монотонным металлическим голосом, стараясь не сводить глаз со строчек священного писания.

— Пуэрто-Пеньяско и Гвадалахара. Детройт и Бостон. Ливерпуль, Дувр. Свердловск. Сеул, Ульсан, Чеджу. На последние три пришлось две тысячи, все мёртвые. Ким Чхан Рён привлёк солдат. Этот… мерзкий змей… — его лицо переменилось, наполнилось гневом, он стиснул зубы и сжал руки в кулак, но затем раздался громкий дзынь, словно лопнула пружина, и его лицо вновь стало расслабленным.

— Ах… что же я, нельзя мне в таком возрасте злиться, — продолжил он умиротворённо, — Бог пожрёт его душу и не оставит ничего.

— Как у нас здесь? Всё так же?

— Да, — отвечал, уверенно кивая, студент из Пхеньяна, наверное, единственный Верующий в столице, — Ни Тюремщикам, ни ГРУ нас не найти, слухи о Церкви в селе не ходят, Джису об этом позаботилась. Трудовой Партии тоже не до нас, им бы на руинах отстроиться. У нас есть время.

Человек поправил очки, закрыл книгу. Дела шли плохо. Но то дела мирские.

На духовном фронте ситуация последние три года была катастрофической.

Враги веры зря так тужились, Церковь успешно разваливалась сама по себе.

Вслед за Ним.

Человеку с железным горлом каждую ночь снился один и тот же кошмар. Он стоял на краю обрыва, видел пред собой зелень кедров, пихт и каштанов, плотно укрывших родные ему горы, серые мазки каменистых крутых склонов и, совсем немного, нежный белый цвет магнолии. Бледно-голубое небо было безоблачно. Дул сильный ветер, предвещая беду.

Рано или поздно он затихал, и небо на горизонте темнело. Там, вдалеке, зачиналось нечто, напоминающее чёрную тучу. Эта часть сна всегда длилась мучительно долго, и с каждой новой ночью казалась всё дольше и дольше. Человек ждал, и ждал и ждал, пока его стойкость не иссякала, и тогда он принимался кричать и молить о том, чтобы это уже закончилось, чтобы Он перестал его мучать и обрушил свой суд как можно быстрее — совершенно богохульная просьба. Он мог кричать сколь угодно, благословлённые голосовые связки нельзя было сорвать. Сон продолжался лишь тогда, когда всякая надежда на смерть его покидала.

Тогда он поднимал сухие, словно полные песка глаза к небу, к солнцу, но там был только дым, чёрный, как смоль. Тогда над горами разносился тихий металлический скрежет.

На горизонте загоралась искра. Путь она обычно проделывала, на вскидку, за два дня, но в сравнении с предыдущей пыткой это казалось лишь минутой. Вскоре оказывалось, что огни были лишь частью целого. На него надвигалась гора.

Он волок себя вперёд, не сворачивая, и ничто не было Ему препятствием. Горы, в сравнении с которыми Он — Джомолунгма, давила Его масса и дробили Его зубчатые колёса. Десять прожекторов на Его вершине озирали мир, их лучи за раз могли бы осветить целый город; десять искорёженных рук-ковшей, поддерживаемых тросами словно американские мосты, черпали вскопанную землю и разломанные скалы и сгребали в пылающий, дымящий как величайший пожар рот у Его основания. Рокот Его колоссальных механизмов был подобен грому.

Бог приближался, всё ближе и ближе, а он не мог пошевелить ни единым мускулом, даже не мог отвести взгляда.

Человек глох от шума, слеп от дыма, жар геены опалял лицо, сдирая кожу, ноги подкашивались, когда из-под них уходила земля, и в пепел он обращался до того, как сталкивался с металлом Его глотки.

И только тогда чувствовал боль.

Чудовищную, пронзающая всё невообразимо огромное тело, частью которого он теперь был. Его распирало изнутри, структурная нагрузка беспрерывно нарастала, но разорваться на части он никак не мог. Детали не отламывались, они рушились под собственным весом, но тут же вновь присоединялись снова, вновь включались в ущербную конструкцию, а те, что успевали отпасть, сгребали вместе с землёй Его руки. Чтобы слиться с новым материалом и быть разломанным вместе с ними, сломаться и пересобраться вновь. Это не было единством и не было его антонимом, это была агония, и ей не было конца.

Господь кричал, каждый кусок металла в Его теле кричал, и человек кричал вместе с ними.

На пятый год человека перестали навещать. Предположения было всего два: либо приближённых убили, либо они наконец-то перестали его боготворить. Он надеялся на второе.

На шестой год у него кончились консервы. Диета его с тех пор состояла в основном из мелких зверей. Крупная дичь в ловушки не могла попасть. Ел он мало, но всё-таки ел — в отличие от ἱκανάτοι, ему без еды было не протянуть. Иногда он позволял себе маленькие радости: сочные красные ягоды тиса и сахаристые плоды конфетного дерева. Вина заставляла после каждого такого маленького пира поститься, не есть и не пить вовсе. Дольше нескольких дней голодовки никогда не длились.

На седьмой год европеец ни с того ни с сего вдруг рухнул на пол. Какое-то время он протяжно скрипел и беспомощно раскрывал и закрывал рот, будто рыба. Человек сел на колени перед телом, взял молоток из-за пояса и с некоторым трудом разбил ему череп: там ему предстала неряшливая, хаотичная масса серого вещества, шестерёнок и проводков. Как он и подумал. Святой Ихор не закрепился у слуги в мозгу, а потому, когда плоть отказала от истощения, механизмы тоже пришли в разлад. Он едва расстроенно покачал головой, так, словно разбились верные наручные часы, после чего повернулся к японке и приоткрыл рот. Из горла вышла последовательность щелчков, в ответ на которую ἱκανάίδα кивнула, и ушла в храмовую кладовую за лопатой.

Она своим видом стала словно мумия: руки как тростинки, одежда на ней висела, кожа так плотно обтягивала голову, что губы не закрывались, так что она словно постоянно скалилась. Впрочем, работала она даже лучше, чем раньше.

На восьмой год плоть в теле японки умерла окончательно, потому начала гнить. Запах был ужасен, но не хуже, чем жужжание мух. Всё же, человек намеренно держал её вблизи.

Это в самый раз. Это именно то, что ему нужно — что он заслуживает. Сидящие на лице жирные чёрные мухи, укусы слепней и их вечный гул вперемешку с тиканьем механизмов под полужидкими остатками кожи, и выворачивающий наизнанку приторно-сладкий запах. Именно так. Воистину так. Он нуждается в гнили, в мерзости, чтобы никогда не забывать, что он здесь, дабы наказать себя, быть в вечном страдании и одиночестве, оказаться в аду, не умерев. Он слишком часто об этом забывал.

На двадцатый год он перестал считать дни.

В предрассветной тишине ему что-то послышалось. Анёхасмика или нечто подобное.

Он не мог понять, что это такое. Ни на птичью трель, ни на рык животного, ни на звук неживой природы оно не походило. Всё же он заключил, что это, должно быть, песня странной птицы. Ни на что другое оно даже близко не походило, хотя и для птицы звук был слишком сложен.

Ещё раз. Аньон хасимникка.

Нэмаль ихэхэссо?

Человек замотал головой. Не хотел отвлекаться от трапезы.

Тансин, моорыль иджоборин коё? — прочирикало оно вновь, — Кыротхамён…¹

Одним резким движением он повернул голову туда, откуда раздался звук. У него ушло какое-то время, чтобы понять, что перед ним находится. И он закричал — из горла вырвался скрежет, что-то среднее между заржавевшей механикой и царапающем стекло гвоздём; он отшатнулся, откинул заячью тушку в сторону и отполз спиной назад.

Ведь на коленях у статуи Майтрея сидел ангел Господень.

— Ну, ну. Прекрати бояться, — спокойный контратенор был чист от примеси эмоций.

Ангел спрыгнул на пол, приземлившись легко, словно пёрышко. С лёгким перезвоном тонкого металла и стрёкотом шестерёнок сложились за спиной его крылья — шесть прекрасных серебряных крыла, чудо инженерии и механики, изготовить которое смертной руке не под силу.

— Ответь на вопрос. Люди за пределами этого места зовут тебя Строителем и почитают как святого. Ты принимаешь эту честь?

Человек замотал головой и замычал.

— Правильно. Неверующие, что побивают Его адептов, тюремщики, что прячут Его детали, и нечестивцы, что Их уничтожают, все препятствуют Воскрешению Божьему. А что ты?

На глаза против его воли навернулись слёзы. Он попытался их утереть, и так только измазал лицо в грязи и заячьей крови. Ангела это не смущало. Он ждал ответа.

— Я-я. Я, — наконец проскрипел человек, тоже вложив в уста язык людей-машин Ионии, — ведь я собрал Его.

— Собрал? Нет. Ты не сделал Разбитого Бога. целым. Ты высмеял Его.

Слова имели эффект пощёчины.

— Ответь ещё. Ты плачешь от осознания своей вины, или из-за страха наказания?

Невыносимо тяжёлый вопрос. Он прекрасно понимал, что виноват, иначе не ушёл бы тогда в мёртвый чужой монастырь, а купался в похвале от людей, ослеплённых верой. И именно поэтому горячие слёзы катились по щекам, а руки до белых костяшек сжимали подол серых роб, но не переставали дрожать.

— Да, да, и то, и то, — с трудом проговорил он в ответ, опустив взгляд в пол, — Потому чт…

— Ответь на последний вопрос, — прервал его ангел, — Готов ли ты принять смерть?

По телу волной прошёлся озноб.

— Я не. Я не хочу умира-ра-ра-ра-ра…

Его заклинило. Человек сделал глубокий вздох, стукнул себя кулаком в шею и, после паузы, продолжил:

— Я не хочу-чу умирать-ать, — он снова замотал головой, на этот раз упрямо, — Не хочу. Я… ужас-жасный. Слабый, я надеялся-ся, что они-они всё поймут-поймут. Найдут меня. Они… не поняли-ли. Они и поду-подумать не могли, что-что… гла-гла-глава Церкви мог… так-так-такое. Что я мог.

Горло давно заржавело без ухода. Слова давались тяжело, но человек должен был говорить. Не потому что его заставляли, нет, посланник Божий осуждающе молчал, а судьба его уже давно была предрешена. Он говорил не в надежде на то, что его пощадят: ему хотелось высказаться. Он не делился этим даже с ἱκανάτοι, теми, кто не ослушались бы его приказа хранить тайну.

— Мой-мой ГРЕХ, — амплитуда модуляции скакнула, громкость резанула его собственные уши, — его даже-да-даже нет в Писаниях. Это-то та-так ужа-жа-жасно. Я… собрал Бога непра-неправильно. Я был-был НЕДОСТОИН-НЕДОСТОИН, я его ОСКВЕРНИЛ. Го-го-го-го-го-спо-спо-споди. Го-господи, — он скрыл ладонями лицо, за несчитанные годы прорезанное глубокими морщинами, — Господи. Смерть, мне нуж-жна-жна смерть. Но я боюсь. Я не сда-сдался ВЛАСТЯМ, я не-не-не рассказал ПАСТВЕ, я не убил себя, ведь-ведь я хо-хо-ХОЧУ ЖИТЬ. ЖИЗНЬ ЭТО ПЛОТЬ. ЖИЗНЬ ЭТО-ЭТО-ЭТО

ГРЕХ

Что-то внутри не выдержало нагрузки, шальные детали впились в шею изнутри. Он широко раскрыл глаза от резкой боли, схватился за горло немощной рукой и упал в пол. Схватил ангела за ноги, жалко прижался к его ступням лицом.

Тишина.

Кровь текла из уголков рта ручейком, но даже больше, чем боль, его охватывал стыд: так позорно вести себя перед святейшим автоматоном, сметь касаться длани Бога. И вместе со стыдом отвращение к себе — мерзкому куску смертной плоти.

— Рафаил. Так назвал тебя твой учитель?

Его передёрнуло. Он так давно не слышал собственное имя.

— Подними голову.

Он не смел ослушаться.

Ангел был прекрасен. Оказалось, его образ заимствовал многое от людей. Он напоминал подвижную фарфоровую куклу тем, как кожа, одетая на механизмы, аккуратно обрывались на суставах и под рёбрами. У него даже было человеческое лицо, прекрасный лик, и волосы, африканские косы из нитей серебра. Под взором голубых глаз, не выражающих эмоций, но не безжизненных, как у преображённых Ихором людей, человек чувствовал себя обнажённым, хотя одежда, пусть и невероятно грязная, была только на нём.

Ангел склонил голову набок, от чего сместились не скрытые кожей поршни, составляющие его шею, и взгляд его смягчился. Он опустился на корточки, крылья его раскрылись быстрым математически выверенным синхронным движением — обернулись вокруг них двоих, укрыли от мира.

Ангел поднёс руку к его лицу.

— Кусай.

Израненный человек застыл. Всё испытываемое им мучение, физическое и моральное, на секунду исчезло и уступило место абсолютному непониманию. Даже страх пропал.

— Кусай за запястье, — ангел подвинул руку ближе, коснулся его щеки тыльной стороной ладони.

Какое-то время он медлил. Потом прикоснулся губами — тёмная кожа, казавшаяся обманчиво мягкой на вид, оказалось холодна и весьма, кажется, тверда. Но он уже решился.

Это была ошибка. Резцы, и так сточенные об звериные кости и хрупкие от возраста, треснули, не выдержав, но какой-то порыв — тяжело сказать, животный или наоборот, благочестивый, — не позволил ему разжать челюстей. Он давил, пока обшивка не поддалась.

От шока он откинул голову, и не из горла, а из глубин груди вырвался болезненный хрип — мерзкий органический звук. Рот наполнила кровь и осколки. И что-то другое. Холодное, как лёд. Другая рука ангела схватила его за копну седых волос и грубо прижала к запястью.

— Теперь пей.

Он пытался глотать, но мышцы сводило — плоть сопротивлялась. Жидкость прижимала язык к нижней челюсти, отдающая металлом на вкус и слишком тяжёлая для воды, хоть и такая же текучая. Каждый крохотный, с трудом принятый глоток он ощущал полностью: как они скользят вниз и оседают тяжестью между ключицами и позвоночником, спускается глубже, дальше. Обжигает внутренности холодом.

Он не мог дышать, не мог сделать даже вдох. В глазах темнело, он уже почти ничего не видел, только чувствовал мороз и тяжесть в груди. Холодные пальцы на затылке. И посреди переливающейся темноты — образ неморгающего сапфирового взгляда.

Когда ангел перестал держать, человек с разбитым горлом разразился кашлем, спазматически дыша. Его вырвало прямо на чужие колени. Жидкость капала с губ — ангельская кровь, переливающаяся на солнце, словно серебро. Стекая с бёдр ангела, она сворачивалась в маленькие шарики.

— Грех никогда не прощается, он искупается страданием.

Это же ртуть, — скользнула в голове человека мысль, — Это же…

— Хватит с тебя страдания души. Теперь я очищу тело, чтобы Бог смогла снова тебя полюбить. Ты нам ещё нужен.

Чистейший Ихор. Прямо из ангельских вен.

Он поднял взгляд. Ангел улыбался.

 ТЕХНОТЕОЛОГИЯ  | Глава 1 »

В отеле, который просто, но изящно назывался «Шангри-Ла в Хух-хото», в президентском люксе на самом верхнем этаже была большая уборная, в ней — панорманое окно с видом на высотки в зимнем утреннем тумане. Под окном стояла ванна из синего мрамора. В ванной сидела женщина, у которой возможности воспользоваться роскошью и помыться впервые за четыре дня не было.

Евгения Храмова устало тёрла глаза и ощущала себя кучей мусора. Пальцы на левой руке дрожали — иголка шприца немного шаталась. Укол, конечно, был не в вену, но всё равно это плохо. Недостаток сна сказывался. Пару минут назад она выпила горстку таблеток какого-то анальгетика с кофеином, который коллега купил по пути, но лучше пока не стало.

В дверь постучали, мужской голос осторожно спросил на английском:

— Всё хорошо? Вы скоро выйдете?

— Ага, минутку, — бросила она не отвлекаясь, — Если тебе в туалет, можешь зайти, я не смотрю.

Ответа не последовало, поэтому она вернулась к делу.

Чуть подвинула правым плечом, чтобы удобнее расположить руку на подлокотнике ванны. Сосредоточилась, собралась с силами. Обычно она делала инъекции в дельтовидную мышцу, но ей не хотелось снимать-надевать протез, а он как раз крепился так, что закрывал плечо, но оставлял открытым внутреннюю сторону культи выше локтя — туда она и ввела иголку, так аккуратно, как только смогла. Пару минут после Евгения провела, скорбно подперев голову правой рукой, сгибом прижав проспиртованный ватный шарик, потирая переносицу металлическими пальцами.

Виски неприятно пульсировали, ещё и шея жутко болела. Она мало того, что семь часов сидела в самолёте на неудобном, узком сидении, у которого даже спинка не откидывается, так до этого ещё и пила на Новый Год три дня кряду.

Кто бы мог подумать, что в организации, которая решает судьбу мира, праздников не бывает. Ещё и совпало так неудобно, что обязательно нужно сделать укол сегодня.

Мусор Храмова упаковала в пакетик: нельзя допустить, чтобы работники отеля потом что-то нашли. Обратно накинула рубашку, быстро помыла руку — левую — прямо из крана ванной и вышла. Справа у стены стоял агент Цзянь: встретившись с ней глазами, он учтиво кивнул, отдал ей небольшой алюминиевый чемоданчик и проскользнул в дверь, закрывшись на замок.

Она ещё до того, как убежать колоться, успела осмотреться. Интерьер номера был выдержан в мягких коричневых и кремовых тонах — словно кофе. Резные деревянные панели на стенах, тумбочки с изящными ножками и стоящие везде хрустальные лампы ненавязчиво намекали, сколько денег стоило его снять. Навязчиво же об этом говорил размер. Быстро пройдя через просторную спальню, кинув томный взгляд на наверняка безумно мягкую двуспальную кровать, она вышла в гостиную.

В центре вокруг журнального столика стояли полукругом три дивана, один был занят. Храмова села на тот, что был, образно говоря, во главе стола, и расположилась поудобнее: раскинула ноги как мужик в метро и поставила кейс между коленей.

На диване слева от неё сидел старик в бежевом клетчатом костюме. Дряблая кожа и глубокие морщины указывали на весьма преклонный возраст, равно как и добела седые зализанные волосы. Он медленно раскрыл глаза, стоило Храмовой сесть. От очков с большой диоптрией они казались ещё больше, чем есть на самом деле.

Секунд тридцать точно двое выжидающе друг на друга смотрели. Старик явно не спешил говорить, поэтому Храмова сама приветственно подняла руку:

— Доброго утра.

— Доброго, мм, да. Вы, должно быть, представляете Цензорат? — говорил он быстро и с лёгким, почти незаметным немецким акцентом. Евгении со своим ррашн аккцэнт даже стало стыдно. Совсем чуть-чуть.

— Ага. Эс-эн-эс Храмова.

— Бернард. Рад знакомству, — в его словах слышался скептицизм; она привыкла, что на людей с консервативным складом ума сразу производит не очень хорошее впечатление. Он достал из внутреннего кармана большие круглые часы на цепочке, — Уже десятый час.

— Да, а дорогих миротворцев всё ещё нет. Сами назначили время и сами опоздали.

— Вы на заседаниях Триумвирата первый раз? Это, мм, демонстрация власти. Вынуждают нас ждать, будто мы ниже их. Будто, мм, снять самый дорогой номер в отеле было недостаточно…

— О как. Вот снобы, — она вздохнула, а потом у неё вдруг что-то щёлкнуло в мозгу, — Бернард? Тот самый?

В ответ кивок. Она никак такого не ожидала: слышала, что члены Синедриона часто появляются на людях, но всё равно воспринимала это ошарашенно, как если бы перед ней появился Смотритель. Хотя, конечно, члену своего Совета она бы удивилась куда больше.

— Вы… — она растерянно осмотрелась, — совсем один сюда добрались?

— Мне не всегда нужно, мм, сопровождение. Я не дедушка Аднан. В этом году всего лишь, мм, сто один годик, — уголки губ дрогнули в коротком смешке, — Но сейчас я, мм, в самом деле не один.

Почти в этот же момент за спиной послышались размеренные шаги. Они приближались, и вскоре мимо Храмовой пронеслась девушка, напоминавшая приведение из-за белоснежного делового костюма, бледной кожи и длинных распущенных светлых волос. Аж в глазах зарябило. Она аккуратно села справа от Бернарда, поёрзала и уселась, сведя коленки вместе. У неё была большая пивная кружка с напитком в три слоя: белое, нежно-бурое и белое. Держала она её не за ручку, а прямо так, обхватив ладонями.

— Латте со сливками, там кухонька есть, — она мотнула в сторону старика головой, объясняясь. Голос у неё был звонкий и громкий, — Кофемашинка и… — отпила, — Всякое такое.

— Мм. Потом сделаю чай, спасибо.

— Но-но, я вам принесу, не вставайте. Вам какой? Там зелёный, чёрный, с женьшенем, малиновый, с чабрецой и ромашкой, с лимоном, с лимоном и мёдом, имбирь с мёдом…

Относительно Храмовой она села в профиль, и та сразу обратила внимание на татуировку на её правой щеке. Простую надпись в три строчки непримечательным шрифтом, чёрными чернилами.

Она едва заметно дёрнула головой: украдкой бросила на Евгению взгляд, не переставая говорить. Потом ещё раз, только задержала его подольше.

— …и монгольский с молоком, мукой и маслом.

— Мм… просто зелёный.

Сделала пару глотков латте, не сводя с неё глаз, повернулась и заговорила теперь тихо и мягко:

— Приве-е-ет. Ты женщина?

— А по мне не видно? — та выгнула бровь.

— Со спины нет.

Храмова хмыкнула и провела рукой по бритой под ноль голове. Ладонь приятно покололо.

— Ты неважно выглядишь, я тебе тоже налью, — утвердила девушка важным тоном, а потом ушла, даже не дав уточнить, какой именно чай.

Евгения оглянулась ей вслед, потом вопросительно посмотрела на Бернарда. Он тоже встретил её поднятой бровью, после чего поправил очки.

— Ох, прошу прощения. Не признал в вас леди. Очень уж у вас, мм, грубый голос, да и не обратил я внимание на вашу… м-хм.

— Спасибо.

Тем временем в гостиную вбежал Цзянь, но увидев, что ещё не все собрались — поправил расстёгнутый чёрный пиджак и дошёл расслабленно. Оставалось только ждать. Ей подумалось включить широкоэкранный телевизор, который висел на стене перед диванами, но пульта нигде не было.

На весь люкс раздалась приятная мелодия, которая была вместо звонка, и затрещал ключ в замочной скважине. Храмова от этого резко проснулась и неожиданно для себя обнаружила, что прикорнула на плече у Цзяня: тот стоически терпел. Она пробормотала извинения и села поприличнее.

Из прихожей, где для местного колорита на стене крест-накрест висели колчан и лук, вышло двое верзил в чёрном, а следом — низкий худощавый мужчина в синем костюме с иголочки. Поглядел на представителей от Цензората весьма недовольно — видимо, от того, что заняли диван «во главе». Он сел на оставшийся пустой диван, охрана встала позади.

Он был старше Храмовой лет на десять, максимум двадцать: морщин ещё не было, но в иссиня-чёрных волосах укоренились седые пряди.

— Господа, — он очертил присутствующих рукой, — Приветствую. Гун Ганлянь, позывной «Искандер», заместитель Директора по миссии ОКОН в Восточной Азии.

Храмова отметила про себя: он представился полным именем. Расщедрился; в Коалиции, она слышала, обычно используют только позывные, особенно при контактах вовне.

— Бернард, мм, рад знакомству, — представился старик неряшливо, — Знакомое у вас, мм… Мм-хм. Помнится это вы, Искандер, встречались с Аднаном по поводу чуда в Кашгаре? В две тысячи третьем?

— Да, — коротко ответил он, опять махнув рукой, и в солнечном свете блеснул голубой камень в кольце на указательном пальце, — Благодарю, что почтили нас своим присутствием, архиепископ.

— С карьерным ростом вас. Помнится, вы тогда, мм, отвечали только за Синьцзян.

— Я Диана, — перехватила инициативу блондинка с тату, лучезарно улыбнувшись, не выпуская из рук какую-то книгу, — Мир вашему дому. Я изопсефилогиня.

— Старший научный сотрудник Храмова. Специалист по аномальной технике. Конкретнее, по теху церковников.

— Агент Цзянь, — он нервно сглотнул и поправил галстук, — Дипломатический отдел, служба внешних связей, Двадцать вторая Зона. Запись веду я.

Он на показ подтянул воротник белой рубашки ближе ко рту:

— Пятое января, время десять-сорок. Темой собрания является, прежде всего, недавняя активность Церкви Разбитого Бога в районе содержания Объекта 610. В терминологии Коалиции это… — Цзянь быстро глянул на Искандера, — в терминах Оккультной Коалиции Объединённых Наций это Угроза 6201-Блэквуд-Серый, а в терминах Экуменистической ассоциации…

— …Ненавидящая Плоть, — подытожил вступление архиепископ, — И этим, мм, объявляю экстренный съезд Триумвирата открытым.

Вкрадчивый, ритмичный звук. Стук-стук. Стук-стук.

Его как будто чем-то тяжёлым по голове ударили. Чувство прямо как на утро после посвята. Только вот он не пил ничего. Наверное, это от того, что спал сидя. Странно. Должен был уже привыкнуть.

Тело ритмично покачивало вверх-вниз. Стук-стук. Чух-чух?

Балдан с трудом поднял веки, взгляду предстало тесноватое купе. На красных кожаных сиденьях не сидел никто, кроме него, и на верхних полках, кажется, тоже. За окном проносились одна за другой башни элекропередач, а за ними пологие склоны, укрытые снегом. Из них торчали тонкие сосны, чем дальше от железной дороги, тем гуще.

А раз в окне купе виднелись горы — значит, он ехал на восток. Да, да, точно. Он ехал домой.

В груди неприятно заныло. Балдан полез в рюкзак, порылся немного и нащупал плотный лист бумаги. Вытащил его совсем ненадолго, просто чтобы убедиться, что это тот самый: розово-фиолетовый.

Да. Точно.

Он быстро застегнул рюкзак и кинул его в ноги.

Примерно через час, который он провёл, рассматривая цыпки на руках, поезд стал замедляться, а потом, минут десять спустя, остановился с протяжным скрипом. Горы стали ещё дальше, ближний план заняла промзона с двумя высокими промышленными трубами. По этому виду, а ещё по запаху, он без труда понял, что состав встал в Брянске². Или Селенгинске. Или Дружбе. Или Тресково. Он никогда не понимал, почему на картах обособляются поселения, которые друг от друга меньше, чем в километре. Эти так вообще друг с другом стояли вплотную.

Балдан решил выйти в коридор, накинул рюкзак за одну лямку — это далось нелегко, плечи словно свинцом налились. А вот головная боль уже успела пройти.

В коридоре поезда почти никого не было, только справа в дальнем конце стоял, облокотившись на перила, лысый парень в военной форме. Наверняка срочник, в начале зимы их всегда много. За окном левого борта тоже было пустовато. На перроне почти никого.

К станции Селенга Балдан испытывал очень смешанные чувства. Название красивое. На этом всё. Вокзал был чистым, но скучным — маленьким зданием со стенами из шифера и плиток, да ещё и серым. Только плитки на цоколе однотонно-красные; вместе с серым получались цвета РЖД. Самый красивый вокзал был в Слюдянке: тоже одноэтажный, но сложенный из булыжников и мрамора, с полукруглыми высокими окнами; его зелёную крышу венчал шпиль. Но Слюдянку они давным-давно проехали, ночью, пока Балдан ещё спал.

А ещё в Брянске-Селенгинске-Тресково всегда стояла отвратная канализационная вонь. Балдан всегда предполагал, что две трубы должны принадлежать фабрике по очистке отходов. От вони не хотелось сразу же блевать, как например от запаха грейпфрута, но он с трудом представлял, как местные могут так жить изо дня в день. Совсем недавно он узнал, что это не очистительный завод, а целлюлозно-картонный. От этого вопросов только прибавилось. Ни деревья ведь, ни бумага так не пахнут.

Одно было хорошо: раз это Селенгинск, значит до дома остался только час.

Точнее, то где-то от часа и шестнадцати минут до полутора часа. Он знал примерное расписание поездов между Иркутском и Улан-Удэ наизусть. Мог бы сказать точное, если бы полез в рюкзак и нашёл билет — но там среди вещей лежала фиолетовая бумага.

Её даже трогать не хотелось.

Балдан, когда умывался, всегда смотрел только на раковину, и почти никогда — в зеркало. Только если умывал лицо, что было редко. Или случайно.

Он уголком глаза заметил, что в отражении что-то не так. Мельком показалось, что у него на плечах что-то есть кроме лямок рюкзака. Какая-то накидка может? Он не обратил внимания. Ничего там не должно быть, он бы заметил.

Горло со сна было пересохшим, а воды с собой не было, поэтому он решил нарушить дорожные правила и попить из крана. Заполнил из дозатора сложенные в чашу ладони, поднёс ко рту. Взгляд снова сам собой упал на отражение.

Его кто-то обнимал сзади.

Балдан тут же посмотрел вниз, похлопал себя по плечам, нечаянно облившись водой — ничего не было. Но в зеркале он ясно видел чужие руки, кольцом обернувшиеся по плечам, и видел чужую голову, покоющуюся на левом плече. Не отводя глаз, он попытался дотронуться до чужого лица. Увидел, как рука прошла насквозь, но не почувствовал ничего. Но увидел ведь.

Он метнулся на выход и захлопнул за собой дверь.

— Говоря менее формально, — Цзянь ослабил галстук, — Вы уже знаете, что случилось вчера на Байкале?

— Ассоциация не обладает такой же широкой, мм, осведомлённостью, особенно в таком отдалённом регионе мира. Пришлось положиться на ваши материалы.

Особое приглашение не нужно было, Храмова выхватила из кейса папку бумаг, подшитых красной нитью. Заглавие гласило:

Нахмурилась. Ей присылали электронную версию — в самолёте она читала её с казённого планшета — но в той на титульнике были отцензурены количество копий и данные сотрудников. Она мимолётно пробежалась по остальным страницам, и действительно: ни следа от чёрных маркеров. Если задуматься, логично, что за заседание с важными шишками ей вручили версию, где информация представлена полностью.

Не важно, на самом деле: в электронке была замарана только география.

— Директор и Совет Ста Восьми успели дать происходящему оценку, — Ганлянь скрестил руки, — Постарайтесь объяснить, что произошло.

— Нарушение условий содержания закончилось, когда… — начал Цзянь, но Гун сразу же его прервал.

— Простите мой английский, я имел ввиду не это. Постарайтесь объясниться.

— А?

— К какой Зоне вы приписаны? — спросил он резко.

— Двадцать вторая, я уже говорил… — он вдруг растерялся, напрягся, по носу стекла капелька пота, — Храмова из Сорок пятой.

Гун осуждающе покачал головой и продолжил.

— Получается, к Тридцать восьмой вы не имеете отношения. Так или иначе, поскольку вас назначили представлять Цензорат, я прошу вас объяснить мне, почему ваши коллллеги… — он растянул слово, — ..сотрудничали с Церковью Разбитого Бога.

Цзянь аж подпрыгнул на месте и вытянулся в лице.

— М-мы не…

— Исходя из сведений, которые Цензорат передал постфактум, — он сделал акцент на слове, — выходит, что Зона 38 в течение семидесяти семи часов не просто игнорировала присутствие боевиков Церкви, но и кооперировала с ними своих солдат против угрозы Блэквуд-Серый. После урегулирования инцидента они покинули область боевых действий беспрепятственно, — он уткнул в подлокотник указательный палец, тот, что с кольцом, — Как это понимать?

— Враг моего врага мой друг, — Храмова решила вмешаться, а то агент уже стал белее Дианы.

— Не надо кидать в меня поговорки.

— Вы всё равно меня поняли. «Сведения», это отчёт об инциденте?

— Вижу, что он при вас. Не только. Нательные камеры и записи переговоров делают ситуацию ещё яснее. Руководство приказало оперативником не атаковать.

— Тогда мы с вами знаем одно и то же, просто выводы разные, — она тоже скрестила руки на груди, — Мне вполне ясно, что у Зоны не было выбора. Разлом в земле прорвал периметр обороны, в первые десять минут аномалия сожрала форпост и посёлок. Гражданский посёлок. Это уже не просто НУС, это катастрофа. Зона 38 бросила всё, что могла, на подавление прорыва, и оставила на остальных форпостах самый минимум бойцов. И они ещё должны были начать бой со вторым противником? Рассредоточить силы? Вместо этого она их объединила, потому что Церковь напала не на нас.

— Я прекрасно понимаю тяжесть ситуации и то, что конкретные боевики не проявляли к Цензорату враждебности. Что это было вынужденное сотрудничество. Но Тридцать восьмая словно забыла, что имеет дело с международной террористической организацией, деструктивным тоталитарным культом, который раз за разом доказывал неспособность к продуктивному сотрудничеству, более того — он открыто проявлял враждебность практически каждый раз. У Зоны имелась возможность уничтожить боевиков, или по крайней мере задержать их, когда угроза со стороны Блэквуд-Серый была ликвидирована.

— Ликвидирована совсем не Цензоратом, прошу, мм, заметить, — вставил Бернард.

— Потом, — Гун отмахнулся, — Обсудим всё по порядку. Факт в том, что Зона 38 позволила им уйти.

— Вообще то мы ради этого «потом» тут и собрались, — неуверенно начал Цзянь, но настаивать не стал.

— Вы ещё кое-чего не учитываете, — продолжала Храмова, — Вы же смотрели записи: что несли почти все бойцы Зоны?

— Огнемёты, — Ганлянь ответил незамедлительно, — Да, огонь это самый эффективный способ борьбы с Блэквуд-Серый.

— Именно, и огнемётов было больше, чем обычно, потому что в этот раз Тридцать восьмая имела дело не с заражёнными, а заражением. Пули тут вообще разницы не сделают, у массы плоти нет ног, чтобы перебить стрельбой, или жизненно важных органов. Тут только выжигать. А для огня нужно топливо. Чтобы не давать Объекту распространяться, нужно было постоянно жечь, а для этого надо часть состава бросить на снабжение. Меньше сил для сражения с Церковью, больше уязвимостей. Не говоря уже о том, что у Зоны вообще едва ли было оружие, подходящее для боя.

— Едва ли было? — он сдвинул брови, — Тридцать восьмая Зона это Милитаризированное учреждение. Я предполагаю, что её арсенал во многом состоит из огнемётов, но в такой степени, чтобы персоналу не хватило автоматов и пулемётов на боевиков?

— Персоналу-то на руки хватило бы, а на то, чтобы справиться с Церковью — нет.

Она уселась по-деловому: несколько сгорбилась, уперевшись локтями в колени, и сложила пальцы в замок. Ухмыльнулась.

— Коалиция в Восточной Азии часто сталкивается с церковниками, которые угорели по аугментации? С Часовой Ортодоксальной Церковью, с орденом Молотобойцев из Разбитой?

— Весьма редко, я признаюсь. Они активны в Западном полушарии и Европе, не здесь. Естественно, я не застал времена, когда они процветали в Корее.

— Ясно, смотрите. Церковь выслала на Байкал только самую элиту, тяжёлую пехоту, уже не киборгов, а роботов. Как думаете, из чего они себя делают? Какие металлы?

— Ортодоксы, я слышал, любят бронзу и латунь, а у Разбитой Церкви вряд ли есть сильные предпочтения, значит, железо и сталь, — он задержал взгляд на её правой руке, — Ни то, ни то не чета кевлару, арамиду или более совершенному снаряжению. не препятствие для пули. Или я ошибаюсь?

— Ошибаетесь, — она призывающе хлопнула себя протезом по ноге. Получилось больнее, чем планировалось, — Они обожают аномальные сплавы, постоянно совершенствуют составы. Стандартизированный ортодокс это ходячий танк, таких пули буквально не берут. Разве что пулемётный огонь, да, но у Зоны 38 таких объявилось штук шестьдесят. Это много.

Цзянь усиленно закивал ей в поддержку, и добавил:

— Ещё вы не учитываете наше… «потом», — он торопливо зашаркал по воротнику и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, — Оно столько хлопот доставило, что потребовало всех сотрудников в Иркутской области и вообще в регионе. Тридцать восьмая это в основном военные, но уверен, что они тоже были безумно заняты заметанием следов.

Ганлянь лишь задумчиво кивнул.

— Действительно… Цензорат так хорош в своём деле, что иногда я забываю, что ваша цензура это человеческие усилия. И у вас, Храмова, аргумент хороший, я даже не задумывался о таком. Но вы, как и я ранее, не учитываете один факт, — он самодовольно улыбнулся, — Цензорат ведь в любой момент мог позвать на помощь нас. Что мешало позвать на помощь сильнейшего союзника вместо того, чтобы четыре дня сношаться со врагом? Коалиция перенесла бы Ударную группу из Америки, снаряжённую специальным оружием, что позволило бы вам полностью сосредоточиться на восстановлении секретности после всех событий Инцидента. Это… как же говорится… убить двух зайцев одним камнем. Не говоря уже о том, что за три дня можно было привлечь силы из других Зон.

Храмова нехорошо посмотрела на него исподлобья, потом на агента-дипломата, и бессильно развела руками.

— Ну, я проиграла.

— Это… это внутренние дела Цензората, — Цзянь нашёл мужество возразить, — Наша аномалия. Наша политика взаимодействия со враждебной организацией. Что вы вообще себе позволяете? Устроили тут… допрос какой-то.

— Да, все эти вопросы адресованы не вам двоим, — Гун пожал плечами, — Директор предупреждала меня, что Смотрители редко посылают на встречи сотрудников, принимающих решения. Прошу прощения за допрос. Естественно, лично вас двоих я ни в чём не обвиняю. Мне лишь хотелось разъяснить ситуацию, да и… люблю я спорить. Хороший был спор.

Его речь скорее напоминала монолог о наболевшем. Цзянь вымотанно простонал в ответ.

— Давайте пожалуйста перейдём к делу.

Голова от того, что она разговорилась, разболелась сильнее — хотя и не так же плохо, как раньше. Хотя бы спина и суставы отдохнули, диваны очень удобные.

Наконец-то они подобрались к тому, из-за чего экстренное заседание и собрали, но Храмова слушала вполуха. Цзянь пока что просто проговаривал вслух то, что пятеро по хорошему должны были вычитать из отчёта и сводок — он предпочёл освежить всем память и удостовериться, что они друг друга понимают. Вместо того, чтобы слушать пересказ, она открыла восемьдесят шестую страницу и быстро пробежалась, обращая внимание лишь на самое важное.

Бернард и Ганлянь комментировали, Цзянь отвечал. Диана, как и Евгения, молчала, почитывая всё ту же книгу в потрёпанной жёлтой обложке. Видимо, её время высказаться тоже ещё не пришло.

«Упреждающий офис засёк, что неопределённо сильный поток электричества возник в Греции, поднялся в верхние слои атмосферы и, в конечном итоге, ударил в Иркутской области неподалёку от Зоны 38. Именно так Коалиция узнала о ситуации»

Диана зевнула, потянулась — она носила укороченный пиджак, между ним и туго затянутыми ремнём брюками показалась полоска молочной кожи.

«Что значит неопределённо?»

Заметив, что на неё пялятся, она просто указала на журнальный столик. Храмова только тогда осознала, что перед ней всё это время стояла чашка.

«Ясновидящий час непрерывно повторял слово "девять", пока его не вывели из транса»

«Дерьмо»

Евгения принюхалась к чаю: аромат приятный, будто бы хвойный. На секунду у неё проскочила мысль, что он может быть отравлен — весьма глупая, они не средневековые политики, чтобы таким заниматься. Точнее, они вообще не политики. Поэтому она отпила, и с превеликим удивлением обнаружила, что это сагаан дали.

Чай был горячий, но не настолько, чтобы обжечь. Чуть сладкий, горький, но не слишком, очень травяной — очень таёжный. Чудесный вкус; нотки одновременно полыни, земляники и мяты. Кисловатое послевкусие. Замечательно. Только откуда он тут? Ладно что сүүтэй цай на кухне есть, Хух-хото всё-таки столица Внутренней Монголии, но травяной из сагаан дали, ей казалось, вещь чисто бурятская.

«Мм, в Греции, значит, и вправду… Где именно?»

Тепло разливалось внутри, даже само дыхание стало горячим. И измотанность так сразу отступила.
Она отложила чашку — во-первых, чтобы растянуть удовольствие на подольше, во-вторых, потому что надо бы сконцентрироваться снова. Дело идёт к главному.

«Я подозреваю, что мы все уже догадываемся. На Героплексе»

Так вот как остров называется, Храмова задумчиво пожевала щёку. Ей наверняка, как она вернётся, будут тереть память, это уже явно слишком секретная для неё информация, раз она не знала этого раньше.

— Да, всё опять вернулось к Церкви. Я… слышал, что Героплекс как-то напрямую связан с Разбитым богом, — Цзянь помрачнел.

— «Как-то связан»? — Диана удивлённо наклонила голову вбок, как птичка, — Я думала, Смотрители пошлют сюда кого-то, кто разбирается в механитстве.

— Поэтому они послали меня, — Храмова подалась вперёд, — Я десять лет работаю на Цензорат и все десять разбираю церковников на запчасти. Я знаю их тех и его уязвимые места. Я соавтор магнитного оружия, которым обороняли Объект 2217. Правда, я скорее практик, а не теоретик. Специализируюсь на технике, опять же. Но сносное понимание их мифов у меня есть.

— Прекра-асно, — Диана протянула, — однако, зря, что лишь сносное, — и показательно поцокала, — У механитов технология и теология неразрывно связаны.

Храмова так же показательно закатила глаза.

Балдан постарался успокоиться. Через нос сделал глубокий вдох, наполнив лёгкие, и выдохнул медленно через рот, полез в карман джинс за чётками со ста бусинками…

Вот только их там не было.

Он сразу же проверил второй, потом карман толстовки, но безуспешно. Значит… значит они в рюкзаке. Он прерывисто вздохнул от постепенно нарастающей паники, быстрым шагом вышел из «прихожей» туалета — и врезался в грудь тому парню, ещё и на ногу ему наступил.

— Прости пожалуйста.

— И-извините…

Парень попытался пройти, но Балдан ему не дал. Быстро посмотрел ему в лицо — он кажется был даже младше него, значит, точно срочник — и отвёл взгляд. На плече у него был шефрон с сине-бело-жёлтым флагом Бурятии.

— Погоди пожалуйста.

— А-а? — он растерялся, — Ч-что такое? — и заикался?

— Я нормально выгляжу?

— Э… В с-смысле?

— На мне нет ничего странного? Я в порядке?

Парень смущённо скорчился и оглядел его.

— У тебя, э-э… толстовка м-мокрая и колени в грязи.

— Положи руку на моё плечо. На левое.

— А… — он аккуратно похлопал его по плечу, — Ты ч-чего-то хочешь? Я не п-понял…

— Нет, всё, прости пожалуйста, спасибо, — он пробормотал вполголоса и потопал дальше.

Сердце ещё сильнее заколотилось. Кто просто так докапывается до незнакомцев? Никто. Кто просто так подходит к людям и просит их трогать? Плохие люди. Срочник теперь будет думать, что он ненормальный. Ужасно. Они, наверное, никогда больше не встретятся, но это не важно, потому что он ещё долго не сможет об этом забыть.

Позорище, позорище.

Балдан кинул рюкзак на столик купе. Куртка. Книжка. Вторая книжка. Зарядник от телефона, пара заколок и пара резинок, сменная толстовка, глицин супрастин ибупрофен сальбутамол _{паспорт студак} ^бумага _{к которой пришлось прикоснуться} ^{чтобы кинуть её в сторону} а дальше только дно а чёток нет

Он с размаху бросил рюкзак на пол, упал на сиденье и приложился затылком к стене раза три.

— Т-тебе плохо? Тебе п-помочь? — в дверном проёме робко показался срочник.

— Һайн, хүлисыш даа, барагби.³

— Оо, ши б-буряадаар хэл… ээ, хамаагүй. Заа, шинии юумэд… ю-юун болооб?⁴

Он зажмурился. Ему не хотелось ещё о ком-то или чём-то думать, не прямо сейчас.

— Би барагби, һайн даа, үгы, арил саашаа.⁵

— Ши…⁶

— Гансаб орхи, орхи!⁷

— З-заа, — раздался лёгкий скользящий звук, затем щелчок, и приглушённо, — Хүлисыт.⁸

Балдан вслепую взял какой-то блистер, ощупал трясущимися пальцами: таблетки большие, овальные, десять штук. Сойдёт, сойдёт. Он сжал блистер между ладонями, поднёс к лицу и громко на него подул — случайно получилось громко, он сам не ожидал, как издал какой-то утробный хрип. Он испуганно одёрнул руки.

— Ом дарэ дүдарэ дүрэ сууха, — он прошептал в пол-полголоса, уставившись в стену. Он слишком громкий, то вещи, то с тем парнем, ещё не хватало чтобы из соседнего купе кто-то пришёл к нему лезть, нет, нет-нет-нет-нет-нет.

Он перевёл взгляд на ладонь, коснулся подушечкой пальца запакованной таблетки. Приятная.

— Ом дарэ дүдарэ дүрэ сууха. Ом дарэ дүдарэ дүрэ сууха, — он шептал торопливо, вслушиваясь в звук слов, в их ритм, — Ом дарэ дүдарэ дүрэ сууха. Ом дарэ дүдарэ дүрэ сууха. Ом дарэ дүдарэ дүрэ сууха. Ом дарэ дүдарэ дүрэ мама аюур бүняа зана бүсдим гүрү сууха. Ом дарэ дүдарэ дүрэ мама аюур бүняа зана бүсдим гүрү сууха. Ом дарэ дүдарэ дүрэ сууха. Ом дарэ дүдарэ дүрэ сууха. Ом дарэ дүдарэ дүрэ мама аюур бүняа зана бүсдим гүрү сууха.

Десять. Пальцы скользнули в начало.

— Ом дарэ…

Спустя какое-то время желание разрыдаться навзрыд прошло. Он замолчал, вытянул по столу руки и улёгся лицом к окну. Сразу узнал вид: широкая долина между сопок, совсем под поездом течёт Селенга, а через реку стоят частные дома и дачи. Сотниково. Окраина. До городского вокзала минут пять.

Он перевернул голову. Парень, когда уходил, тактично закрыл за собой дверь. На ней, как это свойственно поездам, было зеркало.

Балдан зарылся пальцами в волосы, нервно помассировал голову и всё-таки расплакался. Несильно и тихо. Слишком много всего навалилось везде и сразу, ужасный день совершенно. Последние четыре дня ужасные.

Очень много всего навалилось одновременно и сразу, но на самом-то деле это, как дядя Базар говорит, преходящее. Балдану от этого легче не становилось, но это было так. Ну побеспокоил он какого-то незнакомца, они больше никогда не встретятся. Ну потерялись чётки, купит ведь новые. Но вот это — то, что упорно не желало исчезать из отражения — это надолго. Это останется и будет глодать. Прямо как свидетельство.

Вот это было девушкой. Она его не обнимала, как показалось сперва, она за него держалась — он будто тащил её на спине. Вот только он сидел, поэтому её тело уходило куда-то вниз сквозь сиденье. Он попытался коснуться её, сначала аккуратно, потом схватить за голову, но снова не почувствовал ничего, и она не отреагировала никак. Её глаза были закрыты. Лицо, застывшее в напряжении, со сведёнными бровями и поджатыми губами, не двигалось.

— Шамтай юу хэхэеэ-э-э,⁹ — он сказал, устало двигая губами, — хожом шиидэхэ-э-эб.¹⁰

Надо вещи обратно сложить.

— Но, шибко сносное? — Диана закинула ногу за ногу и подпёрла подбородок рукой. Пальцы легли на тату, которое, как Храмовой что-то подсказывало, цитировало Библию.

— Героплекс… — она покрутила название на языке. Как-то оно совсем не по-гречески звучит, — Там находится Объект 2217. Это пляж, где песок от удара молний всегда спекается в механизмы. Бывают отдельные детали, бывают сложные машины. Рабочие. Пляж классифицировали как вероятностную аномалию, потому что всё возникало естественным путём.

— Но вы ведь знали, что остров связан с Церковью?

— Конечно греки и итальянцы знали, к ним туда каждый сезон собирались паломники. С калашниковыми, — она буркнула.

— Согласно механитским писаниям, это не просто святое место, — Диана важно кивнула, — Героплекс обычно связывают с образом Кузницы бога из Книги Обрядов. Это одновременно аналог и Синая, и Святой Святых.

— Можно не выпендриваться?

— Прошу прощения, не хотелось задеть тебя, — она хитро улыбнулась, — В общем, многие ихние толкователи считают, что в писаниях ясно говорится об определённом месте, где зародилась Церковь и где впервые поклонились Разбитому богу. Там он явил себя миру. Поэтому это также и место, где Разбитый присутствует, где проявляется его воля.

— Всё верно, и я, мм, забегу вперёд и скажу сразу. Синедрион считает, что мы имеем дело с прямым, мм, божественным вмешательством.

Повисло молчание. Все переглянулись.

— Как Разбитый бог может во что-то вмешиваться, если он мёртв? — Храмова забарабанила пальцами по чемоданчику, металл об металл, — Он последний раз оживал в пятидесятых. Коалиция его взорвала. Его труп теперь у нас, по частям. Если бы их выкрали или ещё что, нам с Цзянем бы сообщили.

— Он не мёртв, он разбит, и ихний теологический консенсус в том, что разбито тело, — Диана пожала плечами, — Кроме тела у него есть разум и душа. Разбитая Церковь заключила, что душа пребывает на Героплесе, целая и невредимая. Патриарший совет Ортодоксов и остальные конфессии с ними согласились. Поэтому они и объединились.

— Единая Церковь Разбитого Бога, — просмаковал Бернард, — Какая ирония.

— Так вот почему… — Храмова скорчилась, — Вот почему 2217 был им так нужен. Ну заебись.

— С такой уверенностью рассуждаете, — Цзянь принялся развязывать галстук, у него весь лоб был мокрый, — Как вы можете доверять тому, что пишет и думает Церковь? У нас есть доказательства?

Ему ответил Ганлянь, опередив Диану:

— Я не вижу никакой непоследовательности. Мы знаем, что паранормальная угроза, которую Церковь называет Разбитым богом, существует. Госпожа Храмова уже поднимала эту тему: угроза «МАКСУР» и Объекты, на которые он распался. Коалиция и Цензорат единогласно опознали Максур как манифестацию сущности высшего порядка. Это всего лишь проявление настоящего божества в физическом мире. Сам бог, сама СВП по определению существует вне нашего пространства, до неё невозможно достать напрямую. Поэтому разрушение Максур никак не повлияло на настоящего Разбитого. Если на Героплексе правда находится пересечение нашей реальности с мета-пространством Разбитого… это практически идентично тому, о чём говорит Церковь, просто без мистицизма.

— Мы уверены, что это божественное вмешательство, а не паратехнология или герметика?

— Конечно нет, нужен анализ, — сказала Храмова небрежно, — Но я не то что из опыта, а чисто из здравого смысла сомневаюсь, что у Церкви есть технологии, способные на такое.

— Солидарен. Я рискну сказать, что зафиксированные эффекты невозможно повторить оккультной методологией. И я говорю не сколько про бесконечное напряжение и силу разряда, я имею ввиду излечение людей от Объекта 610. Говоря честно, это было главной причиной, по которой Директор выбрала меня сегодняшним представителем.

— Вы разбираетесь?

— В 2014 году, Цензорат обратился к Коалиции в поиске способа вылечивать заражённых, — начал он, откинувшись на спинку, — Именно так мы ознакомились с параугрозой. Так совпало, что лучшие медики Наций принадлежат Восточноазиатской миссии, и что с точки зрения логистики и географии это самый удобный вариант. Я лично участвовал в проекте.

— И? — агент беспокойно тряс ногой.

— Две тысячи четырнадцатый… — еле слышно прошептала Диана.

— Мы не добились значительных успехов. Я не буду вдаваться в подробности, если вы позволите, но я могу сейчас же предоставить вам записи.

— Давайте.

Один из охранников протянул ему папку, Гун взял её, не оборачиваясь. Храмова только сейчас обратила на них внимание — двое верзил вообще не участвовали в диалоге и всё это время стояли позади Ганляня как статуи. И то, что у них абсолютно одинаковые лица, тоже заметила только сейчас. Близнецы?

— Я проведу аналогию с раком, она тут более чем уместна. При заражении Блэквуд-Серый потенциал к новообразованиям имеют сразу все ткани, поэтому адекватное лечение невозможно, мои ятрохимики всё перепробовали. Электричество же не просто устранило злокачественные опухоли, оно излечило клетки с повреждённым геномом. Конечно, если опухоли уже заместили жизненно важные органы… Судя по отчёту, среди исцелённых не опознали ни одного человека из Намагтая. Неудивительно, раз поселение было поглощено в первый час инцидента.

Храмова напряжённо вздохнула. Она впервые прочитала о 610 вчера ночью, и ни один новый факт ей решительно не нравился. Тревожно становилось от мысли, что нечто настолько ужасное может находиться в одной области с…

Осознание вдруг ударило ей под дых.

— И тем не менее, Цзянь, вы правы, — продолжал Ганлянь, не замечая, как у Храмовой расширились от ужаса глаза, — Потребуется тщательное расследование на месте, чтобы узнать всё наверняка.

Ни одного человека из…

Из Намагтая?

Она скомкала листы в попытке быстрее достичь самых первых страниц отчёта.

— Почему 2217 активизировался только сейчас? Если это бог, то значит…

— Намагтай? — наконец-то выдавила она, прервав архиепископа.

— Да, — Цзянь к ней повернулся, — Это был гражданский посёлок неподалёку от Карантинного периметра А. Какое-то нерусское название, монгольское, что ли? Раз граница рядом.

Намагтай.

— Ну в России не только русские живут, тем более в Сибири, — Диана закивала, — Я как-то читала книгу про Байкал. На ихнем, на местном, наверно правильнее говорить Намагтээ. Ну как Бээгал.

И вправду он.

— Нет, мы говорим… — голос дрогнул и взлетел на пару октав, как у маленькой девочки, — мы говорим Намагтай, так… так привычнее.

Храмова вскочила на ноги. Цзянь поймал папку, чтобы та не упала. Все смотрели на неё. Она смотрела в пустоту.

— «Мы»? — Диана переменилась в лице.

— Я сейчас вернусь, — она еле-еле выговорила, губы не слушались, — Простите.

По пути она вдарилась в столик, залив его, ковёр и штанину чаем, но едва ли это заметила.

« Пролог |  ТЕХНОТЕОЛОГИЯ  | Глава 2 »

цаннид кхенпо лхарампа

半端なら K.O.

лишь себе одной я и доверяю

all is well in the nälkä family


Хара дархан Махан эзы эхэ хатан

үзэн ядалга

Хөх юм

Максвелл