Хочу твоих я кукол отобрать,
порвать их в лоскуты;
Твою прическу растрепать,
смотреть как умираешь ты
Глава I. В похожести реальному
На подземном этаже НИИ “Первомайский” взорвались все лампочки.
В лабораторию заполз человек с брюшком паука вместо головы. Живые тарантулы, насаженные друг на друга вместо фаланг, густая шерсть разросшихся бёдер, свисающих колбасой из порванных брюк, ботинки, спаянные воедино с когтями на ходильных ногах, а лабораторный халат впился в грудь, проникая под кожу.
Расплавленный человек-с-брюшком трясётся на четвереньках над лежащим на полу. Боится, чтобы дыхание и тепло выжившего не исчезли.
Лицо испещряли морщины. Не длинные волосы, в темноте не видно седины. Крепкое, и даже мускулистое, туловище. Ткань халата впилась в кожу. Уши срезаны очками, стекли, как свечной огар, на жилистую шею.
В темноте можно только услышать, как выживший резко выпрямляется в прыжке снизу вверх на своего незваного наблюдателя. Рычит и кусает пальцы-пауки. Человек-с-брюшком-вместо-голлвы беззвучно выбегает из лаборатории. Указательный тарантул остался в зубах выжившего.
Мужчина по имени Аполлон задумчиво жуёт паука.
Лицо молодого лаборанта разбито всмятку об столешницу, глаза стекают на пол. Старший химик входит в лабораторию, дверная ручка проходит сквозь ладонь, дверь давит химика, разрезав пополам. Инженер смотрит на лаборанта, кричит, и в испуге делает шаг назад, и новые толчки землетрясения толкают её спиной в раковину, она заваливается внутрь, ноги отделяются от тела и падают на пол, а туловище засасывает в слив для химических реагентов.
В подземной лаборатории ярко, как в полдень, лампочки жужжат. Огонь, будто правая рука в раскалённом горниле. Ревущая река проносится сквозь авгиевы конюшни, смывая пятна рассудка с чистых стен животной агонии.
Аполлон плавится заживо, и кричит, и продолжает стоять, в ужасе наблюдая судьбу коллег в помещении. Пальцы ног стали тапочками. Вместе с правой рукой болел весь стол. Ладонь растеклась по столешнице, словно нагретый солнцем пластилин. Когда его тело остыло, он упал без сознания. Он лежал на полу больше суток.
Аполлон пытается встать, упирается вывернутым плечом в невидимую преграду. Правая рука где-то сверху за спиной, сам Аполлон у стола на полу.
Плоть и керамика едины.
Аполлон жуёт несъедобные кости паука, но голод его не волнует. Занимает время перед тем, как отчаяние и тоска поглотят рассудок после продолжительного отсутствия дозы.
Зуд в затылке становится сильнее. Нужно идти. Нужно найти.
Перевернувшись вверх ногами, он упирается ступнями в столешницу, а лицом и свободной рукой — в пол. Рывок, толчок, два, три, четыре, пять. Под напором ног столешница отрывается от алюминиевых креплений. Грохот упавшей металлической и стеклянной посуды, он падает следом. Упирается ногами в тумбу и пинком отрывает керамику от дерева.
Выживший встаёт, задыхается. Подходит ко входу в лабораторию. Человек-с-брюшком смог лишь приоткрыть дверь, липкую от останков старшего химика. Заунывные стоны разорванного пополам живого пятна. Растаявшие глаза скрипят под ногами выжившего.
Зуд в затылке отвлекает от направлений.
За десять лет он запомнил, куда идти. Скрип, стоны, часто пригибаться под разрушенным потолком, упавшими стенами, липко, скользко, руки испачканы в резиновых лужах ещё живых бывших коллег.
Скрежет столешницы. Медленно, толкает перед собой, тянет за собой, застревает, мешает, злит, выводит из себя, дряная керамическая девчонка, приставшая к руке, словно он собирался бросить ее одну на пороге холодного пустого дома.
Он не бросал её, не мог бросить и сейчас. Она зовёт откуда-то свыше, следит за ним.
Стог иголок. Нужно идти. Нужно найти.
Зуд в затылке. Нить в голове марионетки. Воля бо́льшего, как вдруг проносящаяся мимо песня, которую ты забыл, и вспомнил, и теперь пытаешься собрать слова воедино, идёшь и ищешь в себе, пока ноги несут куда-то следом за ней.
Что-то схватило Аполлона за ноги. Ему на спину сели, обняв, ткнув изувеченным жалом в поясницу, сжимая плечи, пригвоздив к полу.
Минута ругательств, криков. Борьба за внимание против борьбы за собственную жизнь. Слившийся с пауками был тяжелее, его конечности гнулись упрямо, и пригвождали Аполлона к полу. Наконец, человек-с-брюшком возобладал над ним и обездвижил, прижав к расплавленной столешнице.
Переведя дыхание, человек-с-брюшком похлопал Аполлона по спине и начал выводить, как мог, используя пальцы-пауки, буквы на его ладони.
"А", "А", "А", и выживший снизил натиск. "АПОЛ", и Аполлон окончательно сдался. "АПОЛЛОН ПОМОГИ ЭТО ВИТАЛИЙ".
Виталий, фамилия "Вязкий". Красноречиво.
— Ты можешь знать, где мы на этаже?
Кивок брюшком. Аполлон медленно выползает из-под объятий Виталия. Рестров начал трястись. Схватка отняла у него последние силы.
— Комната хранения реактивов. Отведи меня туда.
Невидимый в темноте кивок. Виталий ощупывает плечо Аполлона и берёт его за ладонь. Рестров не задумывается об отвращении. Его тошнит. Кислота толкает к полу. Голова кружится от темноты, усталости и голода.
Препятствия на пути становятся острее. Нагромождения разрушенных стен, торчащих штырей, разбитых ламп. Аполлон старается толкать столешницу впереди себя. Дверь в комнату хранения реактивов разбита пополам. Потолок стал ближе к полу. Ползком, с натугой, они пролезают под останками двери. Столешница застревает, но Аполлон, поворочав дверь и керамику, всё таки проталкивает её внутрь.
Аполлон помнит дальний стеллаж наизусть. Восьмой ряд слева, самая верхняя полка. Литровая пластиковая банка с сульфатом натрия, давно пропавшего и позабытого в суете лаборатории.
Стеллажи лежат. Реагенты рассыпаны. Вонь, привычная для комнаты хранения химикатов, стала только хуже. Стеклянная тара разбита. В воздухе отрава, она же капает с опрокинутых полок. Настоящие яды хранятся в другом помещении, но смесь реактивов сократит жизнь каждому на крупную долю.
Ползком. Осторожно. Медленно.
Аполлон не выдерживает и сгибается в отрыжке, ударившись головой об стальную полку стеллажа. Выругавшись, он вновь блюёт. Пальцы-пауки удерживают его грудь и пытаются что-то вывести на тыльной стороне запястья. Аполлон одёргивает руку.
— Всё в порядке.
Он отсчитывает восьмой стеллаж. Перевёрнут на пол.
— Банка. Литровая. Сульфат натрия.
Поборов очередной приступ рвоты, Аполлону на грудь прижимается долгожданная банка. Он открывает крышку и, зажав банку между ног, высыпает содержимое на пол, просеивая пальцами свободной руки. Шелест порошка резко останавливается и банка летит в сторону.
Картонная пластина с шестью отверстиями, затянутыми полиэтиленом. Две уже пустые. В отверстиях повисли белые таблетки.
— Наконец-то.
Человек-с-брюшком пытается развести руками, стуча по стеллажам. Не все в НИИ "Первомайском" знали о зависимости Аполлона от фамеина. Жена могла догадываться. Возможно, знала дочь. Виталий Вязкий, будучи исследователем, знал о распространении "витамина" среди коллег в институте.
Всё таки, НИИ "Первомайский" работал не просто на страну, но в первую очередь на благо её, никому кроме них невидимого, аномального фронта. От усталости зависело чьё-то выживание, и благополучие сотрудников института.
Аполлон шуршит упаковкой. Виталий не может видеть в темноте за отсутствием глаз, но какой-то орган будто подсказывает ему, что происходит вокруг. Рестров вскрывает все четыре таблетки и, на сухую, по одной закидывает себе внутрь.
Виталий неподвижно ждёт, когда это завершится. Четыре таблетки разом сказали ему многое. Если были вскрыты две до этого, то, значит, четыре давно стали для Аполлона нормой. Зависимость нарастала медленно, начиналась с самых малых, "безобидных" доз, постепенно превращаясь в потребление жадным ребенком новогоднего пакета с конфетами.
Вязкий боялся, что его ждёт такая же судьба. Аполлону наверняка оставалось недолго до инсульта или инфаркта от "перегрева". Сам Виталий подсадил на фамеин всех своих подчинённых, чтобы обезопасить себя от этой нужды.
Они выбрались из кладовой и Виталий повёл Аполлона по коридорам, помогая протиснуться вместе со столешницей. Рестров двигался бодрее, но теперь на него напал "фамеионовый трёп".
— Рука. Она мешает. Она будет мешать и потом, когда я избавлюсь от этой столешницы. Ладонь никогда не станет рабочей. Всё равно что дохлый осьминог.
Вязкий подтянулся под штырями, торчащими из обрушенного блока этажа над ними. Пол-потолок рухнул на них и забраться по нему не представлялось возможным.
Аполлон болтал, пока Виталий тянул его за столешницу.
— Я уверен, я знаю, она ещё жива. Виталий, всё это можно исправить. Всё это можно обернуть. Я смогу вернуть руку. Мне не надо её отрезать. Не надо отрезать. Главное добраться до неё. Добраться...
Виталий тоже знал, что она жива. Зов, словно монотонный стук метронома, звучал в голове. Она шептала слова, которые он не мог понять, но которые звали к ней.
— Вячеслав... Он нам поможет. Он, наверное, уже всех эвакуировал и уже идёт разбор завалов.
Человек-с-брюшком-паука покачал новой головой.
— Он лучший из нас. Он справился. Я знаю, что он справился до этого, что он справится сейчас. Конечно, это неприятный инцидент, но мы должны верить в лучшее, и что это приведёт к прорыву. Мы все заживём. Мы сможем...
Виталий знал наперёд, что скажет Аполлон. Тот повторял эту фразу каждое совещание.
— Мы сможем победить "Багряную тень". Мы столь многих потеряли. Столь многих...
Они двигались чрезвычайно медленно только из-за Аполлона. Надежда, что Аполлон спасёт положение Виталия, давно улетучилась. Вязкий знал, что ждёт Рестрова, но не знал, как долго они ещё будут ползти между завалов.
— И всё из-за этого богом проклятого, осатанелого мать его коммунизма!
Виталий застыл на месте в удивлении, и Аполлон уткнулся в него в темноте.
— Да, ты не слышал ещё от меня этого, но сейчас я сказал! Перестройка станет нашим благодатным часом, когда все эти час-час-час-час-час, все эти часы, потраченные на работу на отдел "Пэ" мы компенсируем. Мы отнимем у них всё, что дали! Гласность дала нам знать, что нет подобного на западе. Нет этих аномалий, нет этих комиссаров, стоящих за спиной. Нет капитализма, есть только право выбора между "делай" и "живи", пока у нас лишь "делай"!
Человек-с-брюшком-паука не мог изобразить эмоций на несуществующем лице. Он не мог засмеяться в ответ на услышанное или, как хотел, упрекнуть Аполлона в узколобости. Рестров, будучи начальником метрологической службы, недавно узнал, что метрологов за рубежом нет, и на этом сделал какие-то свои выводы.
Виталий же, в свою очередь, сделал выводы о том, что скоро их НИИ станет заброшенным достоянием прошлого.
— И мы исправим всё это вместе с Вячеславом. Он обещал мне. Он, сука, обещал, твою мать!
Аполлон вдруг схватил Виталия за руку и уткнулся лицом в мех его головы-брюшка. Рестров шипел, нюхая паучью духоту, плюясь слюной в шерсть поверх хитинового панциря.
— Я отдал ему своих жену и дочь, чтобы всё это исправилось. Он обещал, и он исправит. Он сделает! Он сделает...
Они двинулись дальше, но Аполлон не прекращал говорить. Виталий изредка замирал, осознавая вновь услышанное. Он хотел схватиться за голову, вытаращить несуществующие глаза, закричать на болвана, которого он ведёт на заклание.
Человек-с-брюшком-паука мог лишь надеяться, что скоро этот дурак заткнётся. НИИ был полон слухов о том, что происходит между Вячеславом и Аполлоном.
Вячеслав Розеточкин был директором института, именно при нём начались инциденты с "Багряной тенью". Он дал исследователям задание изучить некие документы, от которых Виталий держался подальше. Эксперименты были успешными и двигали некий проект вперёд, но каждый раз заканчивались смертью сотрудников.
Вязкий застал одну такую сцену. Его коллега поднялся в воздух, что-то рассекло его горло, и оторвало голову. Кровь испачкала невидимый силуэт, который после убийства прошёл сквозь стену, оставив красное текучее пятно.
Неужели происходящее всё ещё связано с этими событиями? О чём бубнит престарелый метролог?
— Мы закрыли её на третьем этаже, в моём кабинете. Ключ должен быть у Вячеслава. Она должна была успеть. Она успела. Я знаю, я слышу её.
Виталий теперь знал, куда именно ему нужно было идти, когда Аполлон поможет ему очистить проход по лестнице.
Они приблизились к заветному коридору. До этого двое ползли через стены разрушенных кабинетов, виляли на одно месте в грудах рухнувшего потолка, изгибались в разбитых окнах в коридор лабораторий. Их одежда была порвана больше прежнего, их ладони в ссадинах, и на пару пауков у Виталия меньше.
Вязкий вновь испытал моральный подъём. Он оглянулся на Аполлона, но тряхнул головой-брюшком — ему нечем было оглядываться.
Теперь Аполлон должен пойти вперёд. Перед тем, как свет погас, Вязкий видел, как невидимая гудящая воронка на пролёте лестницы затянула внутрь человека. За ним последовал ещё один и успел проскочить. Третий, спустя пару секунд, уже не успел, и также исчез на ровном месте. Воронка вновь загудела.
Виталий знал, где находится эта странность, аномалия в пространстве. Он кидал до этого в неё предметы, и даже смог кинуть неудачливую живую мышь — но не успел отреагировать, когда грызун с писком исчез в пустоте и спустя пару секунд воронка вновь схлопнулась.
Человек-с-головой-паука сделал вид, что поднимается по лестнице и Аполлон, продолжая говорить, последовал за ним.
— Я вспоминаю, как однажды она зашла к нему, и затем зашёл я. В кабинете её не было. Потом, когда я стал уходить, она вышла следом за мной...
Хлопок, и человек-с-головой-паука побежал вверх по опустевшей лестнице. Он не знал, что именно он сделает с ней, когда встретится, но это должно случиться.
Хлопок, и Виталий затянут во вторую воронку, расположившуюся на следующем же пролёте лестницы.
Глава II. Потянемся к бездарности
— Это уже восьмой за неделю.
Вячеслав раздавил ботинком окровавленный позвонок.
— Мы готовы завершить проект в течении двух месяцев.
— Да?
В кабинете собрались все руководители института. Вячеслав притянул Виталия к себе поближе и прошипел в ухо, чтобы никто больше не услышал.
— А меня пустят по кругу уже через месяц.
Вязкий скривился.
— Хочешь, чтобы мы сами пошли этим всем заниматься?
— Нет.
Розеточкин окинул взглядом собравшихся.
— Интенсивным путём сделаем дело.
Толпа собравшихся расступилась перед Вячеславом и он вышел из кабинета. Как всегда, по коридору бежал опоздавший на место убийства Аполлон Рестров.
— Ты! Седая башка!
— Да, Слава?
— Слава, ага, как же. Как только ты обосрался и знаешь, что надо подбирать, так сразу "Слава".
Розеточкин улыбнулся.
— Пойдем, обсудим одно дело.
Он вцепился в мускулистое плечо Рестрова и развернул за собой. Аполлон, наигранно кряхтя, потащился следом.
Пустые коридоры лабораторий подземного этажа уже на следующем сменились опрятными скамьями и тумбами со стопками перевязанных документов. Было тихо, словно в здании не было сотрудников.
Розеточкин остановился у зеркала напротив его кабинета и пригладил черные как уголь волосы. Он не выглядел на свои семьдесят, но обрюзглое тело он смазывал тройным одеколоном, пряча запах мочи, который ему начал мерещиться пару месяцев назад. Он запах старости теперь будет преследовать его повсюду.
На тумбе под зеркалом лежал первый самостоятельный выпуск "Собеседника" от октября 1990 года.
— Доброе утро, Вячеслав Валериевич.
Розеточкин кивнул Елизавете, поправлявшей причёску. Аполлон старался не смотреть в сторону жены, но продолжал улыбаться. Вячеслав ткнул пальцем в начальника отдела метрологии.
— Подожди здесь.
И вошёл в кабинет, уставленный забитыми бумагами шкафами.
На небольшом столе возле окна лежали чертежи, стояли органайзеры с ножницами, линейками, карандашами, самых разных размеров. В пепельнице на подоконнике всё ещё догорали сигареты, накопившиеся за ночь.
Розеточкин не спал уже двое суток. Фамеин он употреблял не глядя — таблетки лежали в ящике его стола в пакете, куда он раз в несколько часов запускал руку и кидал пригорошню в рот.
Вячеслав сел за стол и глубоко вздохнул. Перед ним возник образ тёмной комнаты с горящей свечой из красного воска. Она почти догорела. Он открыл глаза.
Времени было мало и ему нужно было действовать. Это означало, что придётся извиваться, как уж на сковородке.
— Лиза, зайди ко мне, пожалуйста.
Она замерла, закрыв за собой дверь.
— Да, Вячеслав Валериевич?
Розеточкин скривился. Вновь глубоко вздохнул, закрыл глаза. Когда он открыл их, склера, зрачки и радужка стали однородного жёлтого цвета спелого лимона.
— СЯДЬ ПОД СТОЛОМ, У МОИХ НОГ.
Со стеклянным взглядом, марширующей походкой она подошла к столу, и Вячеслав, подвинувшись, пустил её к своим ногам. Розеточкин моргнул, и постарался успокоить нервно бьющееся сердце.
Больше одного так подчинить не выйдет. Аполлона не выйдет контролировать вечно. Можно вместо этого окончательно сломить старика.
Розеточкин не считал себя старым. Пока не наступил его час он будет молод и свеж. Он осыпется в пыль ровно в ту секунду, когда придёт время. Пока что он мог смотреть свысока на своих престарелых коллег, преданных советскому паранаучному делу.
— Аполлон, зайди в кабинет!
Метролог встал напротив стола директора, не сводя взгляда с Вячеслава.
— Метрологи не справляются, Аполлон.
— Они проверяют работы исследователей так быстро, как только могут. Я увеличил их дозы "средств", я дал им больше денег, я пообещал увеличить их отпуска. Всё как ты и приказал.
— Почему тогда метрологи не дохнут, зато мы находим трупы тех, от кого действительно зависит наша работа?
— Я уже говорил тебе. Мы не пользуемся компьютерами. Отдел "П" не доверяет им...
— Опять эта чушь...
— Мы пересчитываем за исследователями вручную, и не знаем, какая информация к чему относится. Цифры не сходятся с этими секретными вычеркнутыми фразами. Мы в безопасности.
— Да?
Вячеслав зажмурился и посмотрел себе под ноги.
— Мне сегодня всё таки донесли правду, Пол. Вы не работаете так же быстро, как раньше. Архивариус сравнил скорость проверки документов до этого и сейчас.
— Расчёты стали сложнее...
— И поэтому! Поэтому, Пол, исследователи продолжают работу, не дожидаясь вас. Они уверены, что работают в безопасном направлении, и продолжают считать, и эти цифры, эти смертельные знания порабощают их. Мы не успеваем отреагировать, чтобы перетасовать их между направлениями, чтобы они потеряли след. Вернее, чтобы эти... сущности потеряли их след.
Вячеслав откинулся в кресле и вздохнул.
— Вы начали работать медленее с тех пор, как я устроил к тебе в отдел Анастасию.
Нижняя челюсть Аполлона подёргалась из стороны в сторону.
— Так значит...
Вячеслав "поправил" ремень на штанах и протянул руку под стол.
— Лиза, можешь идти.
Со всё такими же стеклянными глазами жена Аполлона вышла из кабинета. Метролог ни на секунду не сводил взгляда с Вячеслава.
— Сука, не так ли?
— Шалава, Слав. Обе они шлюхи, я всегда это знал.
— Так вот, Анастасия. Что мать, что дочь, Пол. Зачем ты покрываешь её?
Аполлон сжал кулаки.
— Что ты хочешь, чтобы я сказал?
— Я хочу, чтобы ты вместо этого кое-что для меня сделал.
Рестров кивнул.
— Слушаю?
На следующий день Вячеслав пришёл на работу в приподнятом настроении и прошёл прямиком в кабинет Аполлона. За столом начальника метрологов сидела младшая проверяющая Анастасия Рестрова. Она удивлённо посмотрела на Вячеслава.
— Да?
— Насть, сейчас к тебе придёт отец. Делай всё, что он скажет.
— А, да, хорошо. Ладно. Что это?
— Это?
Вячеслав потряс настенными часами с маятником, с которыми зашёл в кабинет. Он поставил их на пол и, оглядевшись, подошёл к шкафу с инструментами. Достал оттуда гвоздь и молоток, примерился к стене, и, после нескольких ударов, повесил на стену часы.
— Это для эстетики, дорогая.
Розеточкин отсалютовал дочери Аполлона, удивлённо наблюдавшей за ним, и вышел навстречу Аполлону.
— Готово. Как только закончишь, потяни вниз за маятник у часов. Закрой дверь и принеси ключ мне в кабинет.
Он улыбнулся старику, но тут же нахмурился, как только Аполлон вошёл в кабинет. Изнутри сразу же раздался громкий мужской голос.
— Из-за тебя мы все сгниём на улице!..
Розеточкин огляделся по сторонам коридора и прислонился спиной к двери кабинета, слушая, как Аполлон кричит на дочь, обвиняя её в том, что его отдел замедлил работу. Старик хотел защитить её, пока не узнал, что её мать ему изменяет с, как он верил, лучшим другом.
Вячеслав зажмурился, сжал зубы. Он хотел вбить лицо Аполлона тому глубоко в глотку за каждое слово, которое тот сейчас произносил. Анастасия рассказывала, что отец кричал на них с самого её рождения. До сих пор она была в безопасности в НИИ, куда Вячеслав её устроил. Аполлон думал, что это он устраивает дочь, но на самом деле это было давно продумано Вячеславом и Анастасией.
Он вспоминал, как впервые встретил девушку. Ей было лишь семь лет, Аполлон пригласил половину НИИ к себе на премиальную дачу. Девочка была угрюмой и жестокой, замкнутой, испуганной. Что-то дрогнуло в сердце Вячеслава тогда, и каждый раз, когда он встречался с ней в гостях у коллеги. Когда дела пошли худо и отдел "П" начал медленно разваливаться, Аполлон стал водить дочь на работу, боясь оставить наедине с тогда ещё женой-домохозяйкой. Вячеслав ещё не был директором НИИ. Он встречал Анастасию в столовой общежития исследователей, где она проводила время с детьми из других семей. В отрыве от родителей она постепенно расцвела, за годы став любимицей института. Она здесь училась, росла, проходила практику университета, приставленного к НИИ.
Затем Аполлон стал начальником метрологов и устроил жену сюда на должность бухгалтера. И он, и Лиза стали избегать своих обязанностей сотрудников, сконцентрировав внимание на дочери.
Вячеслав с самого первого дня работы знал, чем всё закончится. Ещё в самом начале он совершил первую свою подлость в НИИ именно против Аполлона. Кожа, которую он носил, принадлежала его коллеге. Вместе с утратой приверженного делу помощника, жизнь Рестрова стала только сложнее. Вячеслав не оставлял попыток закончить ту.
На очередном крике, сопровождавшемся глухим ударом по столу, Розеточкин потёр руки, будто пытался стереть с них останки трёх насекомых, которых он прихлопнул разом. Услышав достаточно, он пошёл к себе в кабинет.
Аполлон тем временем продолжал говорить, кричать, рвать себе глотку. Его слова тонули в жгучем взгляде дочери, понимавшей что-то личное, только ей одно известное, из его слов.
— Ты понимаешь, чего нам это стоит?! Мы работаем, чтобы наши солдаты защищали жизни советских граждан по всему миру! Мы их невидимый фронт, и мы на войне ради нашей веры, нашего прошлого!
Анастасию уже перестали пугать его стук пальцев, удары ладонью, кулаком по столу.
— Из-за таких как ты, дур, нахватавшихчя всего лучшего, что мы могли дать, всё это разваливается! Мы не просто сдохнем на улице, нас заживо сожрёт то, что мы здесь изучаем!
Он глубоко вздохнул.
— Породил-и-убью, сказал я себе, но нет, нет, я сделаю тебе только лучше, ведь всегда давал лучшее, даже если ты не в состоянии этого понять.
Аполлон достал из кармана тонкую веревку.
— Мне пришли мысли, что можно с тобою сделать.
Она совсем не сопротивлялась, когда отец привязал ее к стулу. Аполлон был слишком зол, чтобы увидеть, как широко открыты ее глаза, полные удивления и надежды. На лице Анастасии едва пряталась улыбка.
Ее руки были привязаны у плеч, но ниже локтей оставались свободными.
Обещание исполнялось так скоро. Она думала, что ей придется ждать ещё несколько месяцев, когда Вячеслав исполнит задуманное с проектом, охраняемым "Багряной тенью".
Аполлон развернул стул к монитору своего компьютера, единственного на всем этаже. Рестров бормотал про себя от перенапряжения.
— А-д-ми-н... Ло-гин... Пять-ноль-два-пять... Пас-с-вор-д... "Мор-оз-н-а-я за-ря". Р-у-тт...
Он встал над ней, тяжело вздыхая. Аполлон собирался с силами, чтобы завершить свою пламенную тираду, но с каждой секундой его правая рука становилась тяжелее. Дышал, дышал, дышал...
Она застучала пальцами по клавиатуре и начала стучать по однокнопочной мышке тонким пальчиком.
Его рука легла ей на затылок и он с силой надавил, надеясь ударить ее лицом по столу, по клавиатуре. Она вскрикнула, но веревка была, очевидно, крепче.
Аполлон не обратил внимания на неудачную попытку познакомить лицо дочери со столешницей.
— Завтра! Завтра все для меня, наконец, изменится.
Он дёрнул маятник часов. Начало тошнить. Он нечаянно уронил чашку с тумбы, размахивая руками, и та летела на пол пять секунд.
— Я никогда тебя не хотел, но теперь ты послужить мне, как причитается!
Он вышел прочь и, почти хлопнув дверью, сунулся обратно в кабинет и продекламировал во весь голос.
— Ша-ла-ва!
Дверь закрывалась долго, но он не обратил внимания. Его дочь не обратила внимания даже когда он попытался ударить ее.
Глава III. И заживём как равные
123
Глава IV. Промыв себе мозги
123