Глава I. В похожести реальному

На подземном этаже НИИ “Первомайский” взорвались все лампочки.

В лабораторию заполз человек с брюшком паука вместо головы. Живые тарантулы, насаженные друг на друга вместо фаланг. Густая шерсть разросшихся бёдер, свисающих колбасой из порванных брюк. Ботинки, спаянные воедино с когтями на ходильных ногах. Лабораторный халат впился в грудь, проникая сквозь кожу, мышцы, кости прямиком в лёгкие.

Человек-с-брюшком трясётся на четвереньках над лежащим на полу Аполлоном Рестровым. Человек уже ощупал тумбочки со столом, раковину, дверной проём. Под пауками нечто эластичное, липкое, всё ещё тёплое и стонущее. Оно тянулось со скрипом и хрустом смолы, застывающей вечность. Оно тихо скулило жидкими лёгкими.

Человек-с-брюшком хотел убедиться, что дыхание и тепло тела выжившего никуда не делись. Лицо испещряли морщины. Не длинные волосы, в темноте не было видно проступившей седины. Под халатом — крепкое, и даже мускулистое, туловище. Аполлона можно было узнать даже в темноте по его телу. Окрепшему старику было лишь пятьдесят, но он состарился быстрее остальных и выглядел на все семьдесят. Он в одиночку доставлял тела испытуемых в морг.

Состояние Аполлона было похоже на кому, нежели чем на сон. В темноте не видно, как выживший резко выпрямляется в рывке.

Аполлон рычит и кусает пальцы-пауки, нечаянно забравшиеся в его иссохший рот. Топот ног разносится по коридорам — человек-с-брюшком, не в силах кричать, выбегает из лаборатории. Его указательный палец-паук остался в зубах Аполлона. Он уже собрался выплюнуть паука, но его ударило плетью воспоминаний. Он начал активно жевать, переживая произошедшее до потери сознания.

Как дрогнула земля, под ногами и над головой.

Молодой парень, лаборант, не проработавший в НИИ и месяца, стоит напротив Аполлона, и начинает падать. Его лицо разбито всмятку об столешницу. Глаза стекают на пол. Старший химик только вошёл в лабораторию. Дверная ручка проходит сквозь ладонь. Дверь давит химика, разрезав пополам. Теперь падает инженер, стоящая у слива реагентов. Она смотрит на лаборанта, кричит, и в испуге делает шаг назад. Новые толчки землетрясения толкают её спиной в раковину. Инженер начинает заваливаться внутрь. Её ноги отделяются от тела и падают на пол, а туловище засасывает в слив.

Лампочки налились контрастом, вот-вот, сейчас уже взорвутся. Нарастающая боль в правой руке. Огонь, будто вся рука в горниле. Ревущая река проносится сквозь авгиевы конюшни, окрашивая стены в цвета агонии.

Аполлон, как и остальные, плавится заживо.

Когда затрясло здание, волосы встали дыбом и начали дымиться. Плечи начали гореть под давлением уходящего под кожу халата. Органы вывалились наружу, но запутались в рубашке. Пальцы ног стали тапочками. Аполлон прикоснулся к столу, правой рукой. Теперь болел весь стол. Ладонь растеклась по столешнице, словно нагретый солнцем пластилин. Лишь когда его тело остыло, он упал без сознания.

Он лежал на полу около суток. Гремя костями, Аполлон попытался встать, но испытал боль в вывернутом плече. Теперь его рука была где-то сверху за спиной, пока Аполлон сидел у стола на полу. Плоть расплавила керамику и рука стала едина со столешницей.

Аполлон уже прожевал паука. Пока размышлял, вынимал изо рта твёрдые части, посасывая соки. По вкусу было похоже на сырую креветку. Аполлона терзал голод двоякого толка.

Нетерпение нарастало. Зуд в затылке становился всё сильнее. Нужно было идти. Нужно было найти.

Аполлон не мог обернуться, подняться или выдернуть руку из керамики. Стол продолжал болеть. В темноте не было видно ни отчуждения на лице выжившего, ни его плавных движений. Перевернувшись вверх ногами, он упёрся ступнями в столешницу, а лицом и свободной рукой — в пол. Рывок, толчок, два, три, четыре, пять. Под напором ног столешница отрывается от алюминиевых креплений. Грохот посуды. Аполлон упал на стол вслед за падающей со стола столешницей. Он толкает корпус от себя и, перевернув, падает вместе с ним на пол. Развернувшись, он вновь упирается ногами в тумбу, на которой крепилась столешница, и пинком окончательно отрывает керамику от дерева.

Выживший встал, переводя дух. Ему предстоит идти полной темноте, волоча за собой прилипшую к его руке столешницу.

Аполлон подошёл ко входу в лабораторию. Человек-с-брюшком смог лишь приоткрыть дверь, липкую от останков старшего химика. Аполлон рванул ту на себя. Заунывные стоны разорванного живого пятна. Растаявшие глаза скрипят под ногами выжившего.

Зуд в затылке отвлекал от направлений. Аполлон провёл в этих коридорах и тупиках лабораторий десять лет, и помнил наизусть, куда идти. Осторожные шаги то и дело погружались в живые лужи. Коридор обвалился и приходилось искать, можно ли в нём было протиснуться дальше. Аполлон встал на четвереньки, и пополз, шаря руками по полу среди разбитой штукатурку и выпавших потолочных светильников. Рука провалилась в подпол. Края дыры стали ямой, яма стала провалом на весь коридор. Нужно делать крюк. Всё это время он продолжал волочь за собой столешницу, скрежетая по растаявшим коридорам.

Аполлон сомневался, в том ли направлении он двигается. Как сквозь стог иголок, но не стоит даже пытаться отыскать здесь сено. Ему нужно было выбраться, чтобы прийти. Нужно идти. Нужно найти.

Желание встать и побежать Аполлон преодолел также, как он преодолел боль, когда начал таять. Он думал о дочери. Тогда он думал о том, что она всё ещё заперта на верхних этажах НИИ "Первомайского". Теперь он думал о том, что она зовёт его. Зуд в затылке. Нить за головой куклы-марионетки. Воля выжившего на деле являлась запредельной волей чего-то большего, чем он сам.

Мысли пытались пробиться в голову. Об ошибке, о предательстве, о том, что это он запер её в кабинете. Он выжил, думая, что она приведёт его к большему. Он выживал, думая, что она всё ещё ведёт его куда-то в направлении блаженства.

Что-то бросилось под ноги Аполлону.

Человек-с-брюшком-паука-вместо-головы не оставлял надежды, что единственный выживший, которого он нашёл за долгие часы блужданий, является его ключом к спасению.

Минута напряжённой борьбы, ругательств и криков. Человек-с-брюшком не сопротивлялся и лишь пытался обездвижить Аполлона. Тот, в свою очередь, нащупав неестественные формы нападавшего, боролся за свою жизнь. Слившийся с пауками был тяжелее, его конечности гнулись упрямо, и пригвождали Аполлона к полу. Наконец, человек-с-брюшком возобладал над ним и обездвижил, прижав к расплавленной столешнице.

Переведя дыхание, человек-с-брюшком похлопал Аполлона по спине и начал выводить, как мог, используя пальцы-пауки, буквы на его ладони.

"А", "А", "А", и выживший снизил натиск. "АПОЛ", и Аполлон окончательно сдался. "АПОЛЛОН ПОМОГИ ЭТО ВИТАЛИЙ".

Виталий, фамилия "Вязкий". Красноречиво.

— Ты можешь знать, где мы на этаже?

Кивок брюшком. Аполлон медленно выползает из-под объятий Виталия. Рестров начал трястись. Схватка отняла у него последние силы.

— Комната хранения реактивов. Отведи меня туда.

Невидимый в темноте кивок. Виталий ощупывает плечо Аполлона и берёт его за ладонь. Рестров не задумывается об отвращении. Его тошнит. Кислота толкает к полу. Голова кружится от темноты, усталости и голода.

Препятствия на пути становятся острее. Нагромождения разрушенных стен, торчащих штырей, разбитых ламп. Аполлон старается толкать столешницу впереди себя. Дверь в комнату хранения реактивов разбита пополам. Потолок стал ближе к полу. Ползком, с натугой, они пролезают под останками двери. Столешница застревает, но Аполлон, поворочав дверь и керамику, всё таки проталкивает её внутрь.

Аполлон помнит дальний стеллаж наизусть. Восьмой ряд слева, самая верхняя полка. Литровая пластиковая банка с сульфатом натрия, давно пропавшего и позабытого в суете лаборатории.

Стеллажи лежат. Реагенты рассыпаны. Вонь, привычная для комнаты хранения химикатов, стала только хуже. Стеклянная тара разбита. В воздухе отрава, она же капает с опрокинутых полок. Настоящие яды хранятся в другом помещении, но смесь реактивов сократит жизнь каждому на крупную долю.

Ползком. Осторожно. Медленно.

Аполлон не выдерживает и сгибается в отрыжке, ударившись головой об стальную полку стеллажа. Выругавшись, он вновь блюёт. Пальцы-пауки удерживают его грудь и пытаются что-то вывести на тыльной стороне запястья. Аполлон одёргивает руку.

— Всё в порядке.

Он отсчитывает восьмой стеллаж. Перевёрнут на пол.

— Банка. Литровая. Сульфат натрия.

Поборов очередной приступ рвоты, Аполлону на грудь прижимается долгожданная банка. Он открывает крышку и, зажав банку между ног, высыпает содержимое на пол, просеивая пальцами свободной руки. Шелест порошка резко останавливается и банка летит в сторону.

Картонная пластина с шестью отверстиями, затянутыми полиэтиленом. Две уже пустые. В отверстиях повисли белые таблетки.

— Наконец-то.

Человек-с-брюшком пытается развести руками, стуча по стеллажам. Не все в НИИ "Первомайском" знали о зависимости Аполлона от фамеина. Жена могла догадываться. Возможно, знала дочь. Виталий Вязкий, будучи исследователем, знал о распространении "витамина" среди коллег в институте.

Всё таки, НИИ "Первомайский" работал не просто на страну, но в первую очередь на благо её, никому кроме них невидимого, аномального фронта. От усталости зависело чьё-то выживание, и благополучие сотрудников института.

Аполлон шуршит упаковкой. Виталий не может видеть в темноте за отсутствием глаз, но какой-то орган будто подсказывает ему, что происходит вокруг. Рестров вскрывает все четыре таблетки и, на сухую, по одной закидывает себе внутрь.

Виталий неподвижно ждёт, когда это завершится. Четыре таблетки разом сказали ему многое. Если были вскрыты две до этого, то, значит, четыре давно стали для Аполлона нормой. Зависимость нарастала медленно, начиналась с самых малых, "безобидных" доз, постепенно превращаясь в потребление жадным ребенком новогоднего пакета с конфетами.

Вязкий боялся, что его ждёт такая же судьба, уготованная Аполлону. Тому наверняка оставалось недолго до инсульта или инфаркта от "перегрева" мозга. Вместо этого, Виталий подсадил на фамеин всех своих подчинённых, чтобы обезопасить самого себя от нужды выполнять непозволительно требовательную работу в безобразно короткие сроки.

123

Глава II. Потянемся к бездарности

123

Глава III. И заживём как равные

123

Глава IV. Промыв себе мозги

123

+ Я и моё

- закрыть блок

Я начинал свои поиски с пробуждения. Каждый день казался невозможностью, но потом Я двигался вперёд, вновь и вновь. Остальные оглядывались на его приближение, как Я настигал их, срывая с них украшения, одежды. Я хотел быть с ними как можно ярче.

Я знал о том, что был окружён тенью, всю жизнь. До тех пор, пока не стал сиянием, в этот настоящий полдень, когда Солнце спряталось за его яркостью.

Солнце взошло, Я растворился в белом свете, а затем засиял ещё ярче.

Свет исходил из-за окон. Он преследовал каждого, кто пытался видеть. Лишь те, кто знал, смогли спастись от поглощения светом. Обманутые, они верили, что прятаться вечно от их осознания — и затем начинали за одеждами срывать плоть, оголяя правду.

Я не знал, и даже не мог предположить, что произойдёт, когда сияние разорвётся во тьму.

---

Я открывал и перелистывал старые записи в тот день. Годы текста сменялись перед глазами, всё не подтверждая, но и не опровергая подозрения. Вокруг столпились люди; — заглядывали через плечи, ожидая решения. Я сказал им, что здесь не было ответов, что им нужно было искать дальше. В галерее знаний Организации исчезло целое десятилетие и никто из собравшихся заговорщиков в тот день не имел представления, о чём оно было. Вездесущие намёки казались пугающими и противоречивыми.

К архивам подходило всё больше людей, вновь, как и недавно, начиная обсуждения, прерванные его стараниями. Новые сотрудники доносили ценности словами, рассказывая о своих прошлых проектах и деяниях. Вместе, сотрудники создавали видение ситуации, хотя настоящего понимания не было ни у кого из них.

Не было лишь на тот момент.

---

До этого ходили слухи, что в Зоне что-то затевалось. Учёные, ассистенты и даже охрана переглядывались, и вместе ждали ответных действий директора. Он же молча наблюдал, надеясь получить красивые тексты в результатах. Единственные, кто не хотел принимать участия в разделке туши не убитого тогда ещё зверя — лишь "младшие сотрудники", начавшие пару дней назад беспричинно смотреть на камеры в своих бетонных клетках.

Учёные собирались на встречи, в которых активно обсуждали наработки; — ассистенты сочиняли сказки и сажали на колени коллег, заинтересованных в присоединении к общему успеху; — охрана отыгрывала прятки в столовой и разносила пьяный хохот по пустынным, тёмным коридорам. Казалось, что все сошли с ума на почве грядущего открытия. Расходные сотрудники всё чаще начали оглядываться.

Учёные начали заполнять бумаги, исписанные красным; — ассистенты вызывали охрану и вместе с ней шли к корпусам D-класса; — кровь лилась от прикосновений, и помещения наполнялись звонкой мольбой. Тела сжигали в одном из объектов.

---

Я перечеркнул всё, когда очередные результаты привели в тупик. Собравшиеся замолчали, уставившись на чертежи и схемы, которые оказались непозволительной, чрезмерной роскошью — или, наоборот, невозможным результатом. На следующий день Зона показалась ничем не отличавшейся от прошлого, пребывавшего в бесперспективности до недавних открытий.

Ещё день спустя персонал принялся усиленно восполнять пробелы, возникшие в отчётах реальных работ из-за помешательства на волне успеха. Никто уже не мог сказать, чего они ожидали от недавнего лёгкого помутнения — никто не мог сказать, что вообще произошло. Напряжение спало и тёмные коридоры вновь патрулировались охранниками, не оставлявшими сотрудников по ночам одних.

Я получил солидные премии от директора, ожидавшего скорого прибытия инспектора Комитета по Этике.
Он так и не прибыл, отправленный в другую Зону. Взгляд директора был полон заискивания, пока он постукивал по своему нагрудному карману — из того осторожно выглядывал амулет, оформленный под логотип Организации.

Инспектор всё равно должен был когда-то прибыть и в эту Зону. Этот день должен был быть готовым к нему.
На вопросы, почему директор решил, что инспектору не стоило знать о том, чем занимались сотрудники, он не ответил прямо, но сравнил себя с ними.

Мы слишком стары для прогрессивных взглядов. Будет лучше, если эти взгляды останутся лишь среди вас.

---

Дни сменялись закатами. В вечерние часы Я перепроверял свои расчёты, пока, наконец, не стал интересным. Вернее, заинтригованным.

Сколько пользы от того, что Я делал? Сколько проку самому для себя и ради кого это всё?

Но не это показалось важным — а вопросы, которые никто больше не задавал.

С чего всё началось?

Почему это стало таким?

В чём смысл тех или иных вещей?

Я спрашивал других. Осторожно, чтобы не показать утаённых знаний, не разжигать вновь бессмысленное видение.

Лишь Я имел осмысленность в глазах. Но другим требовалось больше, чем простые намёки и взгляды.

Не хватало кусочков пазла, которые касались секретов из прошлого.

Во тьме, все прочие хотели вновь увидеть свет.

Я вновь собрал их.

Я не стал признаваться в обмане, но предложил альтернативу, способную, хоть и с подчёркнуто небольшим шансом, продвинуть исследования дальше.

Вновь началось оживление, вновь начались взгляды. Мы вошли в архив и приступили к изучению компьютеров, книг и тетрадей, покрытых пылью за ненадобностью в новизне прибывающих открытий. Спустя бессонные ночи, мы не нашли ничего, что отвечало на главный вопрос:

"КАК".

"Как"? Мы можем сказать — может быть, предположить, — ответ на вопрос "зачем", но вопрос "как"…

Я не знал тогда, и не знал никто иной. Догадки были у всех, они таились на границе осознания, но они боялись наблюдать; — задавать вопросы; — признаваться сами себе, что не понимали этот обманчивый мир.

Их взгляды устремлялись на самого заинтригованного незнающего.

Я не знал, откуда возникало движение; — что создавало энергию и как энергия сменялась материей; — что значили символы; — что объединяло разности; — что приходило на смену реальному и где начиналась истина. Не было никакой последовательности, никакой общей природы действительности — всё казалось бессмысленностью.

Я не мог ответить, "как".

Тем не менее, Я мог предположить, "зачем" — и в воздухе повеяло холодным сновидением. Мир остановился, лица лишились черт и тела показались мазками кистью. Таинства, материалы, слова — и прошения повышения доступа для рассмотрения образцов содержащихся аномалий.

---

Его каменные стопы не оставляли следов — он перемещался без видимых усилий, невидимыми движениями. Я отправил запрос коллегам из большей Зоны — всё сходилось. Аномалия была похожа, но отличалась во многом другом. Его материя что-то значила? Это было "искусством"? Он был лишь искажённой, больной пародией, которая наполнялась смыслом, лишь с точки зрения человеческого восприятия?

А что было секретом там, где открывались горизонты? Неужели двери были столь простым инструментом для перехода между измерениями — в отчётах они использовались для этого. Значит, им придавался человеческий смысл — открывать. Что значило "закрыть" эти двери? Мог ли Я открывать двери также — и если так, то зачем? Затем же, какие цели преследовали неведомые создатели, бывшие людьми?

Энергия и материя постоянны — значит, при возникновении потребности она возникает откуда-то ещё. Её становится где-то меньше? Мы не учитываем какие-то источники, которые находятся за рамками нашего понимания? Едины ли эти источники и как их можно было бы достичь?

Если мы используем символы, то они принадлежат к человеческому сознанию? Могут ли иные создания воспринимать информацию в качестве материализующего смысла?

Откуда берётся энергия? Откуда взялась вселенная? Почему все объекты здесь нарушают законы термодинамики?

Что это делает? Оно связано с богами? Разве они — не производные человеческого сознания?

Если всё происходит от человека, и преследует некую цель — то как оно было создано?

Нужно ли вообще это понимать? Я не мог теперь отказаться от этих знаний.

Откуда столько человечности в бессознательном проявлении природы, больной, противоестественной? Неужели человек настолько болен сам в своей сущности, что способен создавать ужас, который кричит в стенах Фонда?

---

Каждый день — новая загадка казалась разгаданной. Лишь казалась, и Я не отступал, стремясь утвердить свои догадки.

Я стал наблюдать за поведением расходников: держал их вблизи к противоречиям, смотрел, как они искажались вместе с ними. Вокруг столпились прочие, усердно всматриваясь в аномалии, вскрывавшие кожу и выбрасывавшие на стены возможные разгадки. Сотрудники относились со странным пониманием — в их глазах горели те же самые огни, чёрные блики перекликались с белыми отражениями догадок.

Знания были потребностью — и они просили жертву. Кровавую жертву, практику — до боли, до криков, затухающих в бульканье рвущихся лёгких. Человек был ключом к реализации знания.

В ночи преследовали взоры — смотрели, стояли у дверей и вглядывались в черному клеток, откуда доносилось скуление. Мечущиеся взгляды разрезали тьму — поползли новые слухи. Число расходников стремительно падало, пока сотрудники нашли нового бога, стремясь приблизиться к нему в провозглашённой, сияющей истине.

Директор, опасливо оглядываясь за улыбающуюся кровью спину, предложил остановить эксперименты. Последовал отказ — последовали угрозы, требования объяснить. В глазах следящего за Зоной менялись образы — недоумение, страх, осознание, жадность и подлость.

Спрятанный в столе пистолет не заиграл лишь из-за крика сирен, разнёсшегося по коридорам — нарушение условий содержания, но никто не понимал, почему. Сотрудники собрались вместе в столовой и даже директор, держа руки за спиной, хромой походкой подошёл к ним.

Жертв не было, все камеры были герметичны и целы — и даже они сами, собравшись вместе, выглядели обыденно по-человечески. Когда тревога закончилась, огни вновь заметались по коридорам, оставляя следы из человеческих теней. Призраки кидались в камеры расходников и выволакивали тех наружу, без какой-либо помощи охраны, а затем бросали на пол и смотрели, изучали. Смерть пронеслась по Зоне; — директор лишь закрыл глаза.

Он предупредил, что вот-вот может появиться инспектор., но сотрудники видели приближение света, были ослеплены лихорадкой подозрений, таящихся за годами работы. Я же знал больше; — Я мог предполагать.

Казалось, что остальные сотрудники продолжали смерти лишь ради того, чтобы наслаждаться видом крови. Они не покидали Зону уже несколько дней. Они не ели, не спали — их руки были по локоть в крови. Безумные, сияющие лунным светом взгляды метались вновь и вновь, и однажды из оружейной раздался первый выстрел — и охрана Зоны исчезла в пасти науки, не сумев устранить ни одного из тех, кого была призвана защищать.

Я задавался вопросами. Кровь стекала в яму, откуда доносился низкий гул копошащихся свиней. Я знал, стоя на краю ямы, наблюдая за сношениями и похотью осознания.

Я понял.

---

Встреча проходила в кабинете директора. Глаза присутствовавших сияли в степени, равной количеству принесённых жертв. Приставленные к брюху директора столовые ножи не давали результатов — его слова были удивительно осмысленны. Он скармливал знания, чтобы продать разум в обмен на жизнь. Он пытался дозвониться до Зоны 7, но оттуда приходила лишь тишина.

Он клялся, что Смотрители знали всё — они не верили, они хотели большего.

Он клялся, что Комитет был на стороне человечества — они не верили, но уже и не боялись.

Он клялся, что вой лишь символ — они не верили, и надавливали остриём на плоть.

Я не верил тоже.

Противоречия вызывали кровожадность, и Я поспешил убраться подальше от резких взмахов ненависти. С каждым шагом Я становился ближе к тайне, которая ещё только требовала разгадки. Я понимал, что ему нужно было создать тайну самому — но как разрешить её?

Рассказать миру.

Поведать свою тайну, несущую смысл.

Освободить знание, оплодотворив умы.¹
Уровень Первый. Крыло Безопасных.

Я был наслышан от коллег о причудах этого места. Я представлял райские сады, в которых плоды греха имели самые разнообразные формы. Я не торопился подчиняться судьбе, уготованной высшими силами Фонда — но и противостоять ей не спешил.

Я закрылся внутри, собрав вместе всё, что не было способно убить.

И символы начали переливаться сияющими цветами. Небеса распахнулись, открывая настоящее Солнце посреди черноты бескрайнего космоса. Сияние вело вперёд, несло на крыльях тайны, воодушевляя. Знание требовало крови — и Я с удовольствием приносил частицы в жертву, объединяя и открывая. Разрушая и собирая вновь. Ложь мира пала, когда Я вступил в райский сад размером в небольшую камеру содержания.

Реальность исказилась и Видение исчезло. Осталось лишь Знание.

Были вечность и голод. Снаружи слышались крики, в дверь порой стучали кулаками, раздавались выстрелы.

Двери оставались закрыты. Знаний было слишком много, чтобы мир вокруг ещё что-то значил. Рождался новый мир, новый Я, ставший осмысленным — ставший самим Знанием.

---

В дверь постучали. Стук был ритмичный, настойчивый.

Я видел их. Я вижу Я. Я видел всё здесь, и Я сиял ярче всех. Я вижу, что Я один. Я видишь меня?

Я не видел, но Я знал, кто стоит за этой дверью. Я знал, что ножи не доделали свою работу — голос директора лишь слегка усталый, но теперь заинтригованный. Он видел Я, он ждал, как Я будет действовать.

Стук продолжался.

Я верил Я? Я — Знание? Открывай.

Знание не давало сомкнуть глаз.

Я — Видение. Я — Знание? Открывай!

Каждый миг темноты забвения казалось, что двери открылись. Я чувствовал, как на него смотрели голодные, сияющие глаза лунного света, растворившиеся в сиянии звезды — и малых звёзд искажений, разбитых, разложенных по полу и нарисованных кровью на стенах. Сияющее тело лежало по центру, распластав останки рук, продев через гортань набухшее лёгкое.

Раздалась сирена. Я поняли, что произошло очередное нарушение условий содержания.

Я слышал? Я и есть нарушение, как и тогда. Я есть всё, что Я когда-то знал и видел. Я и Я — вместе образуем Мы, и дальше Я буду Знать, как Знаешь ТЫ.

Раздались удары по двери. С каждым ударом казалось, будто яркая вспышка прорывалась внутрь, осветляя, окрашивая красноту аварийных ламп внутри камеры цветами луны и крови.

Удар за ударом. Звук заставлял видеть, и каждый услышавший падал на колени — но таких не было, как не было более людей в Зоне.

Не живых, ни мёртвых — лишь два претендента судьбы.

Раздалась сирена, предупреждающая об активации ядерного заряда Зоны.

Сияние разлилось по коридорам со звуком рождённого в агонии крика.

Дверь открылась, смахнув кровавые потёки с кулаков директора, отстраняя того достаточно, чтобы кости с намотанными кусками темноты вонзились ему в лицо. Покрытые чернильной кровью, они распороли губы, разрезая дёсна; — сдирали веки и, подбираясь под них, прокалывали глаза; — и взгляд из темноты был ярче Солнца.

Потекла кровь. Зубы, разбросанные по полу, раскатились далеко от расчленённого пополам тела.

Внутри тела было пусто. Белая жидкость, разлитая из головы, стекала по оголённым зубам Я.

Я был один. Вой сирены не останавливался, пока Я, держа тетради и окровавленную ручку, шагал по коридорам. Чернила смешались с сиянием разума и цвет космогона разрывали металл вокруг.

Я был рождён в тот день, сияя на весь мир, видимый изо всех его концов.

Сияя вместе со вспышкой атомного взрыва, в воздух поднимались и оседали знания.

---

Одинокая фигура с красными глазами приближалась к месту катастрофы. Под веками были символы Организации, в руках был кейс, за спиной — несколько крепких мужчин, закованных броню оперативной группы.

Мы опоздали.

Нет. Мы как никогда вовремя. Теперь мы знаем, для чего мы были созданы на самом деле.

---

Зона ██ была потеряна ввиду ситуации, связанной с активацией Скульптора Реальности, содержащегося на территории учреждения. По официальной версии, Скульптор был доставлен туда в качестве объекта и далее сумел завладеть разумом сотрудников, спровоцировав агрессию и убийства среди них. Выжившие не были обнаружены прибывшей оперативной группой. Скульптор, предположительно, был уничтожен.

В связи с ситуацией в Зоне ██, Советом Смотрителей было принято решение о пересмотре обязанностей и допустимых решений, принимаемых сотрудниками Организациями. Отныне, все сотрудники, относящиеся к учёному составу и обладающие Четвёртым уровнем допуска должны присутствовать на постоянной основе на территории соответствующей Зоны. Личный состав учреждений не должен покидать их территорию без согласования с сотрудниками Комитета по Этике или сотрудников Пятого уровня допуска.

Открыт доступ к базам онлайн-библиотеки SCP Foundation. Доступ предоставляется сотрудникам Первого уровня допуска и выше.