SCP Foundation

Тёмный проулок в спальном секторе. Фонари на столбах жгут керосиновый сок литрами, горят, как костры, оставляя на асфальте круглые острова света.

Сквозь густой сумрак сосредоточенно вышагивает человек в тёмно-красных джинсах, куртке нейтрального коричневого цвета, надетой поверх белой однотонной футболки, и в белых носках без рисунка.

Человек этот высок, кудряв, имеет нос с горбинкой, не носит ни бороды, ни усов; его смуглое лицо — длинное и узкое, как морда русской борзой. Его костюм весь забрызган придорожной грязью. По ней на спине куртки пальцем выведено неприличное слово на суржике из датского и норвежского языков. Человек знает о его существовании, но не торопится стирать.

Это Гоги.

Гоги идёт быстро, наклонившись вперёд, как велогонщик на Тур-де-Франс, прижимающийся к рулю.

<…>

Вдруг тишину тёмной улицы прорезал звук (детского смеха?).

<Криповая сцена короче.>

Гоги обернулся на звук.

В темноте неподвижно сидело костлявое, горбатое, скрюченное существо с тонкими длинными руками. На неестественно длинной и несколько раз невозможно вывернутой шее покоилась огромная яйцевидная голова с тёмными пустыми глазницами, острым треугольным носом и большим провалом рта без дёсен, полным длинных, до полуметра в длину, тонких зубов. Из-за них сочился тихий непрерывающийся звук, похожий одновременно на хрипение и на помехи в радиоэфире.

Существо сидело абсолютно неподвижно. По тощей ребристой грудной клетке не было заметно, чтобы оно даже дышало. Пустые круглые глазницы без бровей чернели во тьме улицы.

Гоги выпустил воздух из лёгких.

— Добрый вечер, извините за беспокойство, — он приветственно поднял руку, — в этом районе в ближайшие минуты будут активно действовать сотрудники Корпуса, поэтому я советовал бы перейти чуть подальше на юг. Для вашей же безопасности.

Существо не шелохнулось.

— Вы здесь прогуливаетесь? — полюбопытствовал ловец. — Неплохой воздух. Только ветер теперь сушит.

Горбатая сущность с тихим треском кивнула огромной белой головой.

— Это так, — прохрипел голос, прорезавшийся сквозь белый шум. — Спасибо за пре — тут голос соскочил на пару тональностей ниже, став неестественно глубоким — дупреждение.

— Не за что. Приятного вечера. — дружелюбно улыбнулся Гоги, повернулся на носке и пошёл дальше.

Огромное, искажённое существо поднялось с асфальта на трёх суставчатых паукообразных ногах, обтянутых бледной кожей с голубыми венами, и тяжело поплелось в противоположном направлении, качая лысой зубастой головой.

Ровно в девять часов вечера Гоги добрался до необходимого перекрёстка, замедлил шаг и встал под фонарём, сложив руки на груди.

Через три с половиной минуты в пятне света появился мужчина повыше ростом, тоже смуглый, но коротко остриженный, как солдат. Из его бритого черепа вертикально вверх торчали короткие костяные рога.

Он был одет в расстёгнутую куртку-кожанку и серую футболку с изображением логотипа рок-группы "Эйяфьядлаёкьдль и его Кетцалькоатли". Он заметил Гоги и подозвал к себе знаком, и тот послушался. Ловцы приблизились друг к другу.

— Орджоникидзе?

— Нкрумаху ночью снятся снарки, — отчётливо проговорил Гоги и протянул Турову руку.

— Нкрумах нечасто силой светит, — закончил обмен паролями Туров, вяло отвечая на рукопожатие. — Ты со мной на золотой богине?

Гоги кивнул. Туров понимающе вздёрнул брови.

Гоги вопросительно дёрнул подбородком вверх. Туров пожал плечами.

Гоги кивнул головой вбок, предлагая вернуться к делу. Туров утвердительно кивнул и снялся с места.

Оба ловца, сохраняя абсолютное молчание, двинулись по улице.

Туров заговорил только тогда, когда они достигли нужного перекрёстка.

— По инструкции с этого момента мы без камуфляжа, отпускай плащ.

Оба дёрнули за шнурки, зарытые в глубине своих, казалось бы, разных костюмов. Те быстро выцвели, протянулись вниз и превратились в одинаковые униформенные тренчи бежевого цвета. В их подкладку втянулись и исчезли старые брюки, обнажив под собой угольно-чёрные штаны из плотной материи и сапоги с частой шнуровкой и высокой толстой подошвой.

— Гогглы ещё нужны. — продолжил ловец. — Ну, ты видел её обозначение.

Оба мужчины почти синхронно задрали футболки. Под ними были надеты широкие пояса из чёрной дышащей ткани, обвешанные всевозможными кобурами, чехлами и карманами так плотно, что напоминали бронежилеты — так называемые пояса ловцов.

Благодаря сложным манипуляциям производителей эти массивные конструкции были довольно лёгкими и не занимали места, даже не топорщили футболку, обретая вес и объём только тогда, когда хотел носитель.

Туров и Гоги быстро определили нужные чехлы, извлекли из них по паре толстых защитных очков с таким сильным затемнением, что стёкла казались непрозрачными, и натянули на себя. В них ловцы напоминали двух огромных тропических лягушек.

— Теперь к подробностям. Цель соорудила подземное укрытие второго типа с волевым шлюзом. — быстро и монотонно, как радиоприёмник, продекламировал Туров. — Можно будет прорезать простым "уголком". ВОРы не применяем, неизвестно, какую площадь покрывает шлюз. У тебя есть "уголок"?

— Не, они ж огромные. Даром эпку растрачивать на этот мусор.

Эпкой или эшкой на профессиональном жаргоне ловцов называется экстрапространственная кобура — кожаный ящичек с застёжкой на каждом поясе ловца, который внутри в тридцать раз глубже, чем снаружи. При снабжении новообращённых ловцов эта маленькая игрушка вешается на пояс первой.

— Ладно, тогда я первый, а ты за мной. — ловец вытащил за приклад из своей "эпки", как шпагу из ножен, длинную винтовку странной конструкции. — Надо будет поторопиться, чтобы она этот шлюз не закрыла и не перекусила тебя, как лом очком. Прыгай сразу за мной.

— Нет, сначала ноги об коврик вытру. — Гоги извлёк из своей "эпки" тёмно-синий металлический баллончик и потряс, как пузырёк с лекарством. — Где нора?

— На следующем перекрёстке на север, под фонарным столбом. — Туров указал направление стволом "уголка". — Нужный фонарь я пометил тем сувенирным стикером с трискелионом, которые нам давали волонтёры.

— Стикером с чем?

— Ну этой эмблемой онтодвижения, только не той, где одна спираль, а той, где три и они типа растут из одного места. — Туров попытался изобразить описываемый символ пальцами обеих рук. — Осьминог такой трёхрукий. Политическую грамотность развивай, ёпта.

— Пусть двойник повышает, ему на все вопросы отвечать, а не мне. Ладно, пошли. — Гоги качнул головой в направлении следующего перекрёстка. — Сам покажешь.

Ловцы шагнули в тень. Туров издали опознал нужный фонарь и указал направление жестом, едва ли заметным непосвящённому. Мужчины аккуратно пробрались к нужному месту с двух сторон, ступая осторожно, как по тонкому льду.

Туров направил винтовку в землю и нажал спусковой крючок.

Оружие не дало никакой отдачи и даже не издало ни малейшего звука, а просто аккуратно убрало круглый кусок асфальта, образовав ровную прорубь.

Туров шагнул в эту прорубь и ухнул вниз.

Секундой спустя Гоги последовал за ним.

(Неизвестно, когда и где родился писатель и философ, известный как Экоу. Его главную книгу, "Начала и концы неоднозначностей", постоянно печатают скромными тиражами с 2014 года, и с каждым изданием она становится всё толще и толще, так как Экоу постоянно дописывает туда новые главы.

Экоу крайне скрытен; никто не знает, где он живёт и как он выглядит. Единственная информация об этом предоставлена редактором издательства, публикующего "Начала и концы неоднозначностей" на английском языке. Редактор утверждает, что Экоу, появляясь в его офисе под покровом ночи, всегда носит тёмно-оливковую куртку, синие джинсы и кепочку.

Сама книга представляет из себя большой сборник логически или тематически связанных между собой эссе о культуре, политике и философии на темы разной степени актуальности.

(Здесь говорящим было умолчано о немаловажной особенности стиля Экоу: в каждой главе он вводит колоссальное количество промежуточных терминов и понятий, а также заимствует якобы непереводимые понятия из других языков, например, называя всё рискованно близкое к границе недопустимого английским edgy. Несмотря на все эти новые слова, которые, по идее, должны помогать внятности изложения, книга сложна для восприятия.

Довершается образ тем, что додрый нон-фикшен под каждой обложкой меняет своё направление так часто и так резко, что создаёт у всякого, кто пытается понять, о чём вообще идёт речь, больше напряжения, чем большинство художественных произведений. В целом ряде мест книга откровенно непоследовательна, как будто редакторы нарезали её на куски и перетасовали, как карточную колоду.

Именно поэтому, несмотря на всю популярность учения Экоу в городе, экземпляры самих "Начал и концов" приобретаются в основном для демонстрации собственной искушённости, а не непосредственно для чтения. Те, кто интересуется сутью книг, покупают другие издания, излагающие то же самое, но внятно.

Эту мысль оратор сформулировал следующим образом.)

Популярность учению, которое сам философ называет эридографией, во многом приносят двое его неформальных учеников, регулярно публикующих написанные более популярным языком комментарии-пояснения. Их имена довольно известны — Вэс Багсфидер и Билли Вормфуд.

(Впоследствии Гоги удастся познакомиться с этими двумя рок-звёздами от мира абстрактных рассуждений лично.))

Его сразу же ослепил яркий жёлто-белый свет.

Ещё до приземления на грубые камни Гоги закрыл глаза, так как защитные очки зацепились за край проруби, сорвались и продолжили полёт отдельно от хозяина. Свет превращал внутреннюю сторону век в сплошное красно-розовое марево.

Ловец зажмурился ещё сильнее; краснота потемнела, и в ней уже можно было примерно определить, где свет ярче всего. Гоги вытянул руку с пистолетом в этом направлении и выстрелил.

Мимо. Послышался ещё выстрел; Туров. Гоги пригнулся, услышав свист воздуха, рассекаемого чем-то стремительно летящим ему в лицо.

Затем выпрямился, снова прицелился наугад в размытое до предела яркое пятно на своих веках и нажал на спусковой крючок.

Свет погас.

Внутренняя сторона век почернела. Гоги открыл глаза, но ещё полминуты ничего не мог разобрать от послеобразов, вкоптившихся в сетчатку. Растирая глаза пальцами, он услышал сухой треск контрольного выстрела.

Четвёртого июля в одиннадцать часов вечера Гоги уже не держал в руках ни пистолета, ни баллона с пеной. Ограничитель был упрятан в пояс ловца под футболкой, а вместо него в правой руке Гоги нетвёрдо покоился высокий стакан с пивом. Он был наполовину пуст.

Напротив него сидел Туров. Его стакан был просто пуст.

На месте между ними, как шахматные часы между двумя гроссмейстерами, сидел Эл и тасовал колоду карт. Он не пил, так как ему ещё предстояло ночное дежурство, или, как он выражался, ночной аврал.

— Ксенофил это вообще онтофобный термин. — тянул Туров. — Он намекает, что онты — "чужие", не такие, как типики, а за такую установку надо морду бить…

— Бери пять карт. — отвратительно незаплетающимся языком сказал трезвый Эл, пододвигая Турову колоду.

— Во что мы играем, напомни?

— В "Муравейник". Бери.

Туров принялся непослушными пальцами принялся отсчитывать, бормоча себе под нос.

— Не знаю, зачем эта борьба против ксенофилов. — задумчиво проговорил Гоги. — "Перестаньте фетишизировать онтоотличия", как же. Нельзя просто взять и изменить свои вкусы.

— Зато можно перестать домогаться до людей в соответствии со своими вкусами. — лозунгообразно сказал Туров, снимая с колоды восьмую карту.

— Тогда надо бороться против любых домогательств… Какая разница, до кого домогаются. Не-ет, они требуют перестать фетишизировать вообще…

— Так это действительно странно. По-моему они правы, — сказал Эл, отнимая у Турова лишние карты и всовывая в середину колоды. — Теперь ты бери.

Гоги на глаз отметил пять карт, аккуратно отделил ногтем от колоды и притянул к себе. Оказалось правильно.

— Справедливо, но меня интересует чисто техническая сторона вопроса… Как дела на патрулях? — тут же спросил ловец.

— Наши нервы на соплях. — повторил свою обычную остроту Эл. — Сегодня спокойно. Центр огорожен, ко Дню готовятся, и меня поставили там стоять. Скучно, но, опять же, спокойно. Ваши ставки?

— Единичка.

Из общей кучи взлетел и завис над серединой стола один пластиковый жетон лимонно-жёлтого цвета. Гоги безучастно наблюдал за его полётом.

— Согласен. — протянул Туров. Его красный жетон тоже поднялся и завис прямо над Гогиным.

— Согласен. — сказал тип, состоящий сплошь из крупных розоватых кристаллов. Его зелёный жетон проделал ту же процедуру.

— Согласен. — сказал белобрысый кряжистый мужик, подсевший к столику Гоги, Эла и Турова вместе с кристаллическим типом два раунда игры назад. Жетон белобрысого был розовым.

— А что такого завтра будет? Ну, в центре. — поправился Гоги, почувствовав, что вопрос прозвучал глупо. — Такого, что ты нужен. В смысле, для охраны нужен. — уточнил Гоги, чтобы ненароком не обидеть друга. — Для охраны центра.

— Что-то, да будет. — коротко ответил Эл. — Все берите по карте.

Все взяли. Гоги залпом допил остаток бокала. В голове у него потихоньку начинало шуметь.

Кристальный и белобрысый промурлыкали что-то друг другу на своём окающем нордическом суржике. Туров сидел и заворожённо смотрел на ходящих туда-сюда официанток в фартуках, как на каких-то экзотических птиц. Эл протёр уголки глаз у переносицы двумя пальцами и посмотрел на свои наградные наручные часы, синхронизированные с самим временным потоком.

— Мне через пятнадцать минут надо выходить.

*

Тут внимание Гоги привлёк шумевший на стене ванвизор. Ловец поднял голову и повернулся всем телом, протянув затёкшие ноги в проход и облокотившись на спинку кресла плечом, чтобы лучше видеть, что происходит на экране.

Экран показывал правительственную встречу. Множество людей в форме цветов своих отделов неторопливо ходило по коридорам, вполголоса переговариваясь между собой. Обычная сцена на любом официальном вечере.

Кадр сменился и показал рослую фигуру в униформе маскировочно-бежевого цвета, с тройными чёрными полосами, браслетообразно обвившимися вокруг рукавов. Бежево-чёрную руку пожимал сам [президент?].

(— Одним из ключевых понятий эридографии можно назвать нотобис. Эта концепция отображает, в какой степени общество готово терпеть хаос (в формулировке Багсфидера), или хаос в какой степени общество готово терпеть (в формулировке Вормфуда). Несмотря на сходство этих формулировок, последователи обоих авторов могут обидеться на вас, если вам взбредёт в голову их спутать.

Иными словами, нотобис (иногда неофициально называемый пределом Экоу) — это та граница, эктимиси внутри которой маркируются как естественное разнообразие, а снаружи — как девиации. На двухмерной эридограмме он выглядит как замкнутая кривая, проведённая вокруг Софии Чан.

В случае, если общество строго к хаосу – его нотобис узок. В нём разнообразие почти не допускается, отличия от нормы клеймятся и изгоняются, и в большинстве своём естественные мутации обозначаются как недопустимые отклонения.

В случае, если нотобис общества шире, оно допускает больше хаоса, больше разнообразия. Внутрь Предела попадает больше эктимиси, больше естественных отклонений воспринимаются как часть нормы. Такие общества часто считают себя очень терпимыми и принимающими всех людей такими, какие они есть.

Нотобис есть всегда. Как бы прогрессивно общество ни было, всегда есть такая степень хаоса, которую оно принять неспособно.

И Багсфидер, и Вормфуд описывают нотобисы малый и большой. Большой относится к абстрактному и трудноопределимому "обществу", а малый описывает мировоззрения конкретных личностей.)

Гоги родился в Грузии. Там он отучился одиннадцать классов школы, проявляя небольшие способности к гуманитарным наукам, проявил первые симптомы шизотипического расстройства личности и отслужил два года в армии.

В Грузии его застало начало Британского кризиса, когда Фонд и прочие организации по поддержанию "нормальности" сдались под натиском онторазнообразия мира вокруг и начали стремительно терять влияние.

Когда в Грузии стало слишком опасно оставаться, Гоги мигрировал в Город и устроился работать в полицию патрульным. За десять лет он получил от правительства новую работу — ловца. Платили ему триста эндиков в месяц. Это было не много и не мало.

Пятого июля 2030 года Гоги проснулся в своей однокомнатной квартире по адресу проспект Оливьеры, дом 23, пятый этаж, дверь 47. Он проснулся от сквозняка.

Гоги жил в этой квартире уже второй месяц, и каждый день он просыпался с единственной мыслью о сквозняке. Одни люди, просыпаясь, в минуты полусознательной дрёмы думают о завтраке, другие о впечатлениях вчерашнего дня, третьи силятся вспомнить, напрягая ещё не вполне проснувшийся мозг, какое сегодня число, и один только Гоги неизменно просыпался, думая о сквозняке. Это порядком раздражало его.

Вероятно, это было одной из проблем экстрапространственного кармана, нахождение в котором делало квартиру Гоги дешевле раз в пять. Карман каким-то обоазом всасывал холодные сухие ветра с северо-западной окраины города, выходящей к Пустоши.

Почувствовав, что больше не сможет уснуть, Гоги медленно открыл подсохшие глаза, поморщил нос и громко втянул застоявшимися ноздрями студёный утренний воздух. Он лежал на вспотевшей спине, и прилипшая ко лбу прядь волос сухим концом щекотала переносицу при малейшем шевелении мышц лица. Перед глазами белый потолок перерезала жёлтая полоса света, выхватывавшая из тьмы неспешно плавающую в воздухе пыль. Одним концом полоса упиралась в стену, где солнце слепяще яркими квадратами ложилось на голую штукатурку.

Будильник молчал. Посвистывал пресловутый сквозняк в оконной раме. На улице продолжительно, надрывно и гулко прожужжал двигатель мотоцикла. Где-то женским голосом слабо бормотал телевизор.

— …в этом инциденте несмертельные травмы получило 23 автолюбителя, чьи машины находились на мосту. Сейчас движение по улице Барлоу невозможно, дежурными магами ведутся ремонтно-восстановительные работы.

Ведущая-невидимка выдержала короткую паузу в пару секунд, видимо, опуская глаза к бумаге с планом.

— К другим новостям… — цитату, приведённую ведущей, заглушил крик летучей рапаны, и Гоги не рахобрал ни слова, — …с таким заявлением выступил Винифред Кларк, генеральный директор компании «Агнула». Проект «Кузнечик» выиграл правительственный конкурс и получил полную финансовую поддержку от правительства Хёрнста; размер первого гранта составляет четыре миллиарда новых долларов; Кларк утверждает, что каждый цент, вложенный в проект, окупится благополучием простых горожан. Подробности в вечернем выпуске. — снова пауза, — Из жизни соцсетей: пользователи ваннета возмущены частым употреблением а-слова в новом интервью, выложенном на…

Гоги шумно выдохнул, освободил руки от одеяла и потянулся. Позвонок между лопаток тихо щёлкнул. В районе двери что-то издало звук, мгновенно запустив отточенный годами работы полицейский рефлекс. Секундой спустя Гоги обнаружил у себя в руке холодную железную рукоять пистолета, нацеленного в направлении источника звука.

В комнате больше никого не было, но дверь была едва приоткрыта, и через щёлку из глубины квартиры доносился какой-то приглушённый грохот. Не выпуская пистолета из руки, на ходу протирая большим и указательным пальцем свободной ладони заспанные глаза, Гоги поднялся с постели, распахнул дверь и потащился на звук, на кухню.

Холодильник был открыл. Перед ним стоял, согнувшись, человек в униформе ловца и шумно рылся в глубине полок.

Чтобы привлечь внимание нарушителя, Гоги быстро поставил пистолет на предохранитель и тут же снял. Услышав щелчок, человек вылез из холодильника, громко хлопнув дверцей, и спокойно уставился на ловца. Он что-то жевал. В левой руке он держал какую-то бумажку, сложенную вдвое.

— Привет, Кьюпи. — не опуская оружие, Гоги вопросительно дёрнул подбородком вверх. — Твой пароль, пожалуйста. — потребовал он.

Кьюпи невозмутимо осмотрел ловца с головы до ног, ни на секунду не переставая жевать. Увиденное его не впечатлило.

— Ух ты, наставляешь на меня пистолет. — сказа он. — Большой хуй большие яйца.

— Пароль. — нетерпеливо напомнил Гоги.

— Нкрумаху на суде солгали. — сказал Кьюпи, проглотил еду и протянул свою бумажку Гоги. — Ты опять спал с пушкой? Все простыни опять будут в машинном масле.

— Нкрумаху ночью снятся снарки. — ловец грохнул пистолет об стол и отряхнул руки друг о друга. — На мне снова какое-то дело? Я думал, после этой чёртовой золотой богини я заслужил выходной день.

— Отличная шутка. К сожалению, вместо выходного у тебя выход в свет. — изрёк Кьюпи, снова открывая холодильник. — У тебя новая цель, первый приоритет, найти за сутки, разрешение на огонь без предупреждения.

— У меня целых двадцать три часа с гаком, а ты врываешься ко мне домой и не даёшь спать. – с неудовольствием заметил Гоги. — Мог бы просто послать сигнал.

— Скажи спасибо, что я решил тебя не будить. — сказал Кьюпи, — Если бы на твоём месте был Дилли, я бы вытащил его из-под одеяла за ноги.

Гоги вздохнул, хрустнул спиной и поплёлся в ванную, чтобы почистить зубы.

— Небось все эти двадцать минут ты просто стоял и смотрел на спящего мужика. Вуайер.

— Ты овец ебёшь. — лаконично парировал Кьюпи.

Гоги подошёл к раковине выдавил шарик зубной пасты на пластиковый ворс.

— Во-первых, горцы не ебут овец, во-вторых, я уже второе поколение не горец. — сказал он и сунул зубную щётку в рот.

— А я второе поколение не вуайер. — Кьюпи одёрнул полы пальто, сунул руки в карманы, повернулся на носке и направился к двери квартиры. — Ну, давай. Чтобы мёртвое тело этого побегунчика к утру было в нашем крематории. Я рассчитываю на тебя как на специалиста.

Гоги оттянул нижнее веко пальцем, рассматривая свой красноватый глаз в грязном зеркале.

— Дай мне ВОР, мой в ремонте. — сказал он.

Кьюпи остановился. Кажется, впервые за долгое время с него сползло самодовольство, как подтаявшее эскимо сползает с палочки в жару. Если бы Гоги не был так сильно увлечён чисткой зубов и своим нижним веком, это зрелище обязательно принесло бы ему некоторое удовольствие. Кьюпи на секунду замялся, обдумывая ответ, и, наконец, просто пожал плечами.

Он рассчитывал, что работать глашатаем придётся не ему, а какой-нибудь секретарше.

— Кхм. Мы временно не имеем права использовать ВОР. — сказал он, — Это орудие угнетения. Они говорят, что это напоминает всем Массачусетс, а "мы не хотим быть похожими на Массачусетс".

Гоги подавился зубной пастой, смешанной с водой, закашлялся, выплюнул белую пену в раковину и обернулся, утерев рот рукавом пижамы.

— Это шутка? — спросил он.

— Это реальность. — сказал Кьюпи после недолгого молчания, — Иногда приходится идти на небольшие подвижки ради общественного мнения. Время от времени нужно обращать внимание не только на то, чем ты являешься, но и на то, чем ты кажешься. Неужто ты взаправду хочешь быть похожим на Массачусетс?

— Такими темпами я стану похож на Киев. — проворчал Гоги, снова поворачиваясь к раковине.

— Зато тебя не шлют в восточные патрули. — Кьюпи поднял с кровати лист с наводкой, — Да и это задание не такое уж и сложное. Ничего тяжелее пистолета брать не придётся.

— Ага, ничего тяжелее пистолета. Я иду с голыми руками против… Против кого там ты меня сейчас посылаешь? — Гоги обернулся, — Дай-ка мне наводку.

Кьюпи молча протянул Гоги лист. Тот сплюнул остатки зубной пасты в раковину, вытер мокрую руку об штаны, двумя пальцами взял бумагу и пробежал глазами по тексту, аккуратно отпечатанному на электронной машинке.

Как и любое другое досье, оно уместилось бы в одну строчку текста, но сейчас было помещено в таблицу для приличия и украшено кружком с двумя переплетёнными звёздами. DН20φ6, согласно досье, был M/B/M — мужчиной, блондином, усатым — и был повинен в AB/SE/T — вооружённом ограблении государственного служащего с причинением травм. В графе "назначенный ловец" был впечатан в бумагу номер Гоги.

— Шестёрка? Ты издеваешься надо мной. — Гоги сунул листовку обратно в руки Кьюпи и открыл кран. Вода загремела по металлу, со звоним журчанием утекая в слив. — Без всенаправки я б даже на тройку не попёр, а ты мне пытаешься шестёрку всунуть. Издержки на похороны хоть сам оплатишь?

— Издержки на похороны оплатит отдел, и на это задание тебя отправляю не я лично, а отдел. — пояснил Кьюпи, — Я просто приношу тебе благую весть и огребаю, если у тебя случается истерика. Повторюсь, это… — Кьюпи проглотил застрявшее в глотке слово "идиотское", — …это решение принимает отдел, а не кто-то лично.

— И выбора, идти или не идти, у меня тоже нет по отделовской милости, а не по твоей, ага. — Гоги закрыл кран, вытер руки об висящее на змеевике полотенце и протиснулся мимо начальника к двери.

— Если будут неприятности, мы пошлём тебе группу, у них ВОРы точно будут. — как-то неловко сказал Кьюпи ему вслед, — Ты не стесняйся, звони по малейшему поводу.

— Если ты не стесняешься посылать нас безоружными против смертельно опасных преступников, мне уж стесняться нечего. — сказал Гоги, засовывая ногу в ботинок.

Кьюпи шумно выдохнул через нос и сунул руки глубоко в карманы.

— Я очень надеюсь, что ты не станешь саботировать работу отдела из-за своих обид, — сказал он. — К изменяющимся условиям надо адаптироваться. Если какая-нибудь неженка предпочтёт лечь и умереть, лишь бы высказать своё фи, то мы пересмотрим её профпригодность.

Гоги оторвался от зашнуровывания кроссовок и поднял голову с раскрасневшимся от притекшей крови лицом.

— Мы-то сделаем в наилучшем виде.

— Очень надеюсь. Мне не очень светит перспектива целый день ходить и пресмыкаться перед вами всеми, вымаливая прощение за чужие решения. — закончил Кьюпи и вышел, хлопнув дверью.

Гоги поднялся на ноги, застегнул широкий пояс с карманами, натянул поверх него "рабочую" футболку, то есть такую, которая не создавала никакой ненужной репутации сотрудникам отдела, светло-серого цвета с логотипом рок-группы "Noh-Love" (ни одного трека которой Гоги ни разу в жизни не слышал, однако выучился по запросу называть по именам пять песен, чтобы отвязываться от пристающих фанатов) и направился на кухню, чтобы позавтракать.

Гоги жил один с кошкой и мог завтракать, когда пожелает – кошка никогда не питала пристрастия к совместным трапезам и Гоги тоже. Изначально он приехал в город вместе с другом по имени Мосэ, но в первый же месяц бедняга подцепил где-то вирус топологического упрощения.

Сначала все сообщающиеся между собой отверстия его тела слились в одно – начинающееся бывшими ртом, ноздрями и ушами и кончающееся анусом. Это отверстие было прямым, как труба. Врачи в больнице святого Вернокта перевели его на внутривенное питание, потому что в отсутствие ноздрей дышать и есть одновременно проблематично, но кровеносная система в какой-то момент тоже пропала, будучи всего лишь сложной дыркой из лёгких в почки.

Затем у него выпрямились все глухие отверстия, с точки зрения топологии на самом деле являющиеся просто вогнутостями – изгладились глазницы и закрылась трахея, ведущая в тупик внутри исчезнувших лёгких. Кожа приобрела необычайную глазкость ввиду исчезновения всех пор. В последние недели протекания болезни внутрь туловища медленно втягивались все отростки, для топологии совершенно неинтересные — волосы, руки и ноги.

В конце концов Мосэ превратился в гладкий бублик диаметром в один метр – согласно рентгену, внутри совершенно однородный. Бублик был красного матового цвета, а на ощупь напоминал очень плотную резину.

Этот бублик до сих пор лежал у Гоги под кроватью, не издавая ни запахов, ни звуков, ничего не требуя и ничего не выдавая. Гоги подпирал им дверь, когда проветривал спальню.

Ещё раньше у Гоги была кошка Нашатырь, чёрная в белых пятнах, но она умерла. Гоги очень любил её, а она, вероятно, тоже любила его как-то по своему, если кошки вообще способны любить людей.

Нынешнюю кошку звали Патроклой, и теперь она спала на своей лежанке, устроенной в шкафу. Гоги не любил смотреть, как спят кошки.

Это зрелище напоминало ему про Нашатырь.

(Лайош проснулся примерно в то же время, что и Гоги. Он моложе Гоги ровно на 10 лет. Пятого июля он ел на завтрак блинчики с кукурузным сиропом и стаканом сока крикуна.

Тогда же он получил по ваннету простое формальное письмо от персонажа неизвестной этнической принадлежности по фамилии Кусум, который работал в правительстве и заключал с Лайошем третий контракт подряд. Кусум просил зайти в головное здание правительства, указав для вежливости и без того известный Лайошу корпус, этаж и номер комнаты. Краткое описание заказа включало в себя приятное соотношение объёма требуемой работы к сроку выполнения и оплате, так что писатель немедленно напечатал в ответ "хорошо, спасибо" или что-то в том же духе.

Лайош жил один и никто не тревожил его. Парень сунул в наплечную сумку блокнот на пружине и гландораш, чтобы делать пометки насчёт того, что и когда нужно делать, накинул куртку, быстро преодолел подхвативший его модный гравитационный винт-лестницу и вышел во двор.)

Кухня не смогла подарить Гоги ничего приятного. Все дунклеоволчьи яйца в упаковке из плотного картона слились в гёмбёц, а хлеб для тостов всей упаковкой рассыпался в ферромагнитную труху. Единственную радость доставил дешёвый сыр, по воле неизвестных сил обросший драгоценным пурпурным налётом сопловицы, которую можно было сбыть в местную больницу за десяток-другой новых долларов в зависимости от спроса.

Гоги, недовольно поводив кончиком языка по зубам, на которые уже начал налипать густой и липкий вкус пустого брюха, бросил сыр в полиэтиленовый пакет и закрыл дверцу. Чтобы голод не сводил желудок, он налил себе воды из бутылки и выпил залпом.

В его голове роились мысли.

— Двадцать четыре часа — это мало, — сказал он себе, — Вероятно, напал на кого-то высокого. Придётся отложить день плечи-грудь.

Вроде жалко, но позавчерашний день ног до сих пор отдавался кислой, тянущей болью в квадрицепсы, так что в отдыхе можно было найти свои преимущества.

Гоги снова отхлебнул воды из стакана. Он подумал о деньгах, которых было не слишком много, но и не слишком мало, так что Гоги мог позволить себе зайти в бар и не только выпить чего-нибудь, но и как следует закусить, что и был твёрдо намерен сделать. Ещё его кучерявую голову посетила пара мыслей о том, что ловцовая система, хоть и раздражая самих ловцов, приносит плоды в рамках программы сокращения полиции, позволяя при этом не слишком терять в эффективности. По крайней мере, работая в одиночку, человек избавляется от риска работать с идиотами, что всегда радует.

Наконец Гоги встал и вернулся в третье помещение своей квартиры после кухни и санузла — спальню, чтобы набить карманы вещами и выйти со спокойной душой.

Он снял с вешалки и надел форменное бежевое пальто до колен. Странный, похожий на кожу материал никогда не мялс и не нуждался в глажке, как бы неаккуратно его не бросали.

На правой руке выше локтя размещалась нашивка в виду чёрного колоса на фоне белой руки в чёрной семиконечной звезды — эмблема Корпуса Ловцов.

Одёрнув полы руками, Гоги рассовал по карманам листок с досье, пачку сигарет и тому подобные вещи так, что содержимое положенного по разные стороны тела весило одинаково; каждая вещь имела символическое значение, например, пистолет напоминал о многовековой подлости и предательстве, вокруг пачки сигарет витало, как пчелиный рой, понятие зависимости от чего бы то ни было, и так далее.

В зависимости от скрытого значения вещей Гоги клал одни вещи в карман с другими, а другие не совмещал ни в коем случае. Вероломность пистолета и зависимость от сигарет вместо давали предательство со стороны кого-то важного, даже ключевого; тем не менее, ловец положил вещи именно так, ведь это было лучше, чем деньги + пистолет и деньги + сигареты, ведь деньги символизировали более важную вещь: материальный мир и материальные блага вообще.

Тут пришло время выбирать, сколько денег положить в левый карман. Сперва Гоги отсчитал цену стакана пива — 3 новых доллара. Хорошее число, треугольное, простое и правильное. Теперь на закуску. Тарелка жареной картошки (содержащая в себе ровно дюжину ломтиков, число букв в фамилии Орджоникидзе, что свидетельствовало о том, что Гоги следовало брать именно это блюдо) стоила 6 эндиков (число букв в его имени на англоязычный манер), всего 9 — плохое число. Гоги решил взять денег на два стакана пива, получилось 12 — снова Орджоникидзе, прекрасно.

Теперь нужно было взять денег на всякий случай. Гоги отсчитал ещё двенадцать эндиков и положил их в правый карман, что должно было изображать душевное равновесие, равенство и равноправие как ценности, и так далее, и так далее.

Всего вышло 24, 6 на 4, 6 — Джордж, 4 — китайское число смерти (а ввиду того, что случилось с территорией Китая пять лет назад, с таким символом нужно было быть аккуратным). Гоги взял ещё один эндик. Положить его в любой из карманов штанов означало нарушить равновесие. Гоги сунул последнюю купюру в нагрудный карман пальто и вышел из спальни.

В этот момент его посетила мысль, что ввиду ограбления служащего не следует брать много денег, ведь как-то так и работают предзнаменования. Он снова вошёл в спальню, вынул из правого кармана 12 купюр и вместо них сунул туда половину всех бумажек из левого. В обоих карманах получилось по 6 банкнот. Во избежание числа 13, суеверное недоверие к которому сохранялось как огрызок прошлого, Гоги выложил из нагрудного кармана одинокий эндик и положил к 12, ранее лежавшим в правом кармане брюк.

— Вроде всё. — пробормотал он.

Собравшись как следует, Гоги наконец обулся и вышел из квартиры, но в этот момент его посетила мысль, что он, возможно, покидает своё жилище в последний раз, так что он вернулся в дом, чтобы снова пройти через дверь с какой-то другой мыслью, например, "сыр в моём кармане принесёт мне денег сегодня и я непременно вернусь домой".

После всех этих раскладок Гоги наконец-то запер дверь, бросил ключ в карман и спустился вниз по лестнице.

К счастью, Корпусу было некогда беспокоиться о качестве кадров — Гоги был неплохим профессионалом, нормально разговаривал и не бросался на людей. Интереса к другим аспектам его личности эйчары не проявляли.

Можно предположить, что ещё в ранние этапы кризиса ловца зацепил какой-то эффект, но Гоги проваливал, одну за другой, все плановые проверки на онтоотличность, раз за разом подтверждавшие, что ловец Орджоникидзе — самый простой, обычный человек с обычными человеческими болезнями.

Проходя по своему этажу, он столкнулся со снежно-бледным Джеймсом Джойсом, выброшенным сюда из своего посмертного монастыря при массовом смешении планов бытия.

— Ты когда-нибудь бывал абортирован? — спросил он.

— Не сейчас, мистер Джойс, я спешу, — ответил Гоги, проходя мимо, — Буду рад поболтать с вами о вашем аборте, когда вернусь с работы.

— Хорошо, мистер Орджоникидзе, поговорим потом. — тихо сказал Джойс ему вслед, когда ловец уже исчез на лестничной площадке.

Преодолев тёмную лестницу, случайно перекидывавшую всех, кто спускался по ней, в один из трёх совершенно разных подъездов, Гоги вышел в переулок и направился оттуда в направлении шума голосов и трения гладких летних шин об асфальт. Одна из стен ближайшего здания была плотно зарисована яркими граффити.

Гоги приостановился, чтобы разглядеть трёх схематичных людей, вся поверхность тела которых была плотно покрыта широко раскрытыми глазами. Один из них подмигнул ему всей своей правой половиной. Гоги ускорил шаг и не сбавлял его, пока не вышел на проспект и не смешался с разношёрстной, куда-то спешащей толпой.

В городе жизнь бурлила, шумно встречая рассвет. Косые тени от высотных крыш, падавшие под углом на вертикальные билборды с рекламой, делали их похожими на плоские лезвия канцелярских ножей; на асфальте улиц лежали полосы жёлтого света, по которым сновали серые фигурки пешеходов, то выходя на свет, то снова ныряя в тень очередного небоскрёба. Над толпой то и дело с разной скоростью проносились летуны всех сортов и расцветок: крылатые и бескрылые, светящиеся и неприметные, летавшие горизонтально, распластавшись на встречном потоке, и парившие вертикально, смешно свесив ноги вниз в бездну проспектов.

Жизнь волновалась и кипела.

Представители странной инопланетной религии обходили двери квартир этаж за этажом, стучась ровно по пять раз и донимая открывавших невнятным бормотанием.

Бывшие морские биологи выходили из старенького внедорожника, остановившегося на пыльном дне Северного Моря, и с каким-то торжественным молчанием изучали тускло светящиеся силуэты рыб, витавшие в воздухе над ними, изредка обмениваясь краткими комментариями.

Агенты Отдела Усмирения Сверхугроз в бронежилетах под яркими гавайскими рубашками привычными движениями выхватывали тяжёлые пистолеты и в мгновение ока начиняли свинцом хищника, питающегося повторениями.

Жизнь была прекрасна и справедлива. Она шествовала над городом, как ослепительный гигант.

(Невысокий мужчина с прямой короткой бородой с отвращением отвернулся от разнесённого в труху трупа человека-крота, с трудом сдерживаясь от того, чтобы закрыть нос рукавом.

Под чёрными лакированными туфлями хрустели стреляные гильзы и бетонная крошка. На заднем плане, как призраки, ходили сотрудники клининговой службы в респираторах и белых комбинезонах и оттирали кровь со стен длинными трубами, похожими на пылесосы, на втором конце которых в прозрачном шарике располагались порталы в Море Спокойствия.

— Я простой менеджер, — пожаловался бородатый, — а не криминалист. Это не моя специальность.

— Нужно всё-таки решить, что с этим делать, — сказала его секретарша, симпатичная брюнетка с планшетом для бумаг в руках, — всё-таки вы специалист по внешним связям, а товарищ Кларк сказал…

— Да-да-да, я проверял ванмейл, — менеджер провёл рукой по волосам, — полиции что-нибудь известно?

— Только об ограблении того их сотрудника, у которого налётчики взяли контрмемы, с которыми прошли внешний барьер защиты. Отследить само ограбление по одним контрмемам у них не получится, на них трекеров не ставят.

— Ладно, пусть ебутся с этим. Налёт засекретить, взрыв газа, в газопровод через окно попала шаольная пуля от бандитской разборки; тут такой район, вопросов задавать никто не будет. Если кто из местных вздумает говорить, что сначала услышал взрыв, а только потом стрельбу, пусть спишут на очередную времволну, они тут бывают иногда, от нашего же завода, кстати. Позвони на этот завод, пусть подтвердят временной всплеск прессе.

Он аккуратно подвинул носком туфли руку мёртвого человека-крота. Теперь труп лежал по стойке "смирно", как бы заявляя, что принял смерть с честью.

— Журналистам скажите: жертв нет, собственность компании существенного ущерба не получила. — добавил менеджер.

— Так точно, сэр. — секретарша закончила стенограмму указаний начальника, развернулась и пошла к выходу. Ей было не очень удобно идти на каблуках по бетонной крошке, но она держалась мужественно.

Менеджер, проводив взглядом нижний край короткого жакета девушки, вернулся к изучению тела крота. У него зазвенел телефон. Мужчина неохотно поднял трубку.

— У меня две новости, хорошая и плохая. — заявил бодрый женский голос, то и дело заглушаемый шумом автострады, — С какой начать?

— С хорошей. — мужчине добрые вести из уст полевой агентессы точно не помешали бы с учётом всей этой крови на стенах, логистических сложностей, разбежавшихся вокруг этого налёта подобно трещинам вокруг угодившего в стекло камня, и трупа прямо под ногами, который никто пока не убирал, пока баллистическая лаборатория как следует не осмотрит место преступления. Сегодня вечером менеджер планировал напиться.

— Я планировала начать с плохой, так что сначала она. Я дошла по "следу" маячка до места, где его отрубили.

— Не то чтобы это прямо плохая новость, — менеджер снова пригладил волосы ладонью, — Скорее неприятный, но ожидаемый факт. До куда успели отследить?

— Я сейчас на этим самом месте, это перекрёсток у улицы Барлоу. Провал открылся сильно после ограбления, так что поехать отсюда могли буквально куда угодно из трёх путей. Ничего не даёт.

— Ладно, теперь я хочу услышать хорошую новость.

— Новостные каналы в ваннете пишут, что правительство передало следствие по одному занииательному и, кажись, связанному инциденту…

— Какому?

— Да какого-то патрульного мощно ограбили, похитив у него кучу барахла из дополнительной экипировки. Включая то барахло, благодаря которому нашу мемзащиту чпокнули. Так вот, расследование передали ловцам, а они ребята-то поупорнее полиции. Может, они сами до всего докопаются и нам не потребуется щекотать нервы шишкам организацией независимого следствия.

— Хорошо, но это не совсем моя специальность, так что заодно перешли Рейгану, — устало сказал менеджер и бросил трубку.

Он не хотел заниматься всей этой джеймсбондовщиной. Он хотел вернуться к бумажной работе, громким публичным речам и волшебным кофейным автоматам, выдающим любую существующую жидкость по запросу, которые были расставлены в их офисе.

В основном он занимался вопросами вроде борьбы с рапанами. Летающие моллюски были изящными и их стайки великолепно украшали городской пейзаж, но они сожрали всех голубей, которых подавляющее большинство населения любило больше моллюсков. Агнула постоянно выигрывала небольшие гранты на то, чтобы избавиться от них, по возможности не прибегая к ритуалу ретроактивного удаления из реальности. Раз в год компания лениво распугивала рапан и сворачивала очередной проект.

Последний контракт на рапан правительство выдало год назад и, видимо, не будет больше их давать.

Ещё менеджер занимался рекламными кампаниями новых продуктов, переговорами с максвеллитскими инженерами и программистами, поддержанием коммерческих тайн и так далее. В общем, совершенно мирными вещами, на которые руководство его направляло как аккуратного и исполнительного менеджера высшего звена.

Он привык наблюдать за фронтом издалека, поддерживая чёткую и слаженную работу тыла. Вкус фронта, пропитанный жёсткой поступью опасности, не нравился ему.)

Гоги шагал по улице, рассеянно смотря по сторонам, и считал шаги. Он думал о Всенаправленных Ограничителях Разнообразия, они же ВОРы, они же всенаправки, они же ВОгРы, они же ВсОРазы, потому что его внимание всё время притягивала к себе пустота в кармане пальто, имевшая форму, отдалённо напоминавшую гранату панцерфауста.

Гоги чувствовал себя беззащитным, как отряд солдат на открытой местности без намёка на укрытие, заслышавший за горизонтом гудение двигателей бомбардировщика.

Он потерял всякий вес и значение. Ему казалось, будто бы каждый кирпичик окружающих зданий, каждая пролетающая рапана и облачко в небе плевало на него. Он смахивал со глаз густую, тягучую слюну рукавом и шагал дальше.

Гоги сошёл с центрального проспекта и направился к Отделу по улице Лирис, опрятной, но менее людной, из-за чего дорога-трансформер находилась в режиме узкого тротуара.

Выходя за угол, Гоги случайно прошёл прямо сквозь разумный рой комаров. Сбитые с места потревоженные насекомые усиленно зажужжали, пытаясь собраться обратно в форму человека.

— Эй, что за херня, чувак? — возмущённо прогудела основная масса.

Гоги кратко извинился и продолжил свой путь.

На перекрёстке с улицей Илая Гоги пришлось пройти прямо сквозь парад онторазнообразия. Люди в праздничных одеждах выпускали струи пламени в небо, гоняли между ладоней сияющие шары света. Гоги чуть не поскользнулся на шлейфе жидкого человека, прошагавшего перед ним. Развевающиеся в воздухе полотнища разных цветов с одним и тем же символом спирали в центре слепили его, мельтешили на краю его зрения.

Шествие со спиральными знамёнами продолжалось в обе стороны, насколько пейзаж вообще позволяли разглядеть транспаранты и плакаты, лесом торчавшие в воздухе. Его участники пели хором гимны Спирального движения и выкрикивали лозунги вроде "больше Юмов, но не меньше прав", "Хоупдауны могут пососать моё блестящее щупальце" и прочих.

Преодолев парад, Гоги обошёл кругом митинг, в центре которого на деревянном ящике стоял с микрофоном в руке мужчина, обритый под ёжик.

— Они говорили, что онторазнообразие подобно огню, — вдохновенно говорил он, — а мы подобны мотылькам, летящим на него. Они предрекали, будто бы мы сгоним в этом огне. Однако обратите внимание на наше общество, якобы объятое пламенем, дорогие сограждане! Оно функционирует, как ни в чём не бывало. Более того, онторазнообразие решило множество проблем якобы "нормального" общества. Разве без КОНТРПАРАДОКСа их "демократия" была чем-либо, кроме клоунады? Разве без Перевёрнутого Города они не прибегали к самым…

Гоги вежливо просочился через толпу, стараясь не привлекать ничьего внимания.

— Они утверждали, что общество сгорит в огне, но они забыли, — закончил "ёжик", — что пламя обжигает глину, — он нарочито драматически окинул митинг взглядом, — и закаляет сталь.

Проткстующим понравилась незамысловатая картинность речи, и над толпой поднялся в воздух звук аплодисментов. Гоги ощущал затылком вес этого звука.

<…>

Заходя в здание отдела, Гоги осторожно обошёл, натянув на лицо медицинскую маску и нацепив дешёвые солнечные очки, группу журналистов, окруживших "Гоги" — то есть спичрайтера, который отвечал на всевозможные опросы и интервью вместо оригинала. "Гоги" стоял вполоборота у двери, изображая занятость.

"Гоги" не был очень похож на Гоги — намеренно, чтобы репортёр, встретивший настоящего Гоги, не вздумал взять у него интервью и спросить о чём-то, о чём знал бы только двойник. "Гоги" носил более короткую стрижку и усы; короткий рукав однотонной лжельняной рубашки обнажал на бицепсе татуировку, которой у Гоги сроду не было, в виде символа религии, которую Гоги не исповедовал. Тем не менее, у него был голос такого же тембра, а идиолект был подогнан под манеру речи оригинала.

"Гоги" толкал какую-то двухминутную речь про то, что у них, в полиции, часто устанавливаются крепкие дружеские отношения и что потеря каждого сотрудника для них ощущается как рана, что все они очень беспокоятся за судьбу своего товарища и другие вещи, которые Гоги ожидал услышать; но также он говорил, что ни в коем случае не стоит беспокоиться о том, что полицейские технологии попадают в дурные руки.

Это уже было странно.

Когда Гоги уже выходил из коридора, до его ушей донеслись слова последнего журналиста. Он спросил "Гоги", стоит ли вообще доверять полицейским что-либо серьёзнее резиновой дубинки, если они недостаточно компетентны, чтобы не терять экипировку на ходу. Неизвестный журналист напомнил "Гоги", что любые инструменты, ограничивающие права свободных онтоотличных граждан, сохраняются у полиции лишь потому, что население доверяет словам о том, что подобные инструменты будут применяться только в крайних случаях, а на практике сотрудники правоохранительных органов таскают их с собой на простейшие вызовы, причём в угрожающих количествах, и так далее, и тому подобное.

В этот момент Гоги понял, в чём преимущество спичрайтера. Если бы такой вопрос задали самому Гоги, он выбросил бы журналиста из окна.

Миновав небольшую прихожую, по которой, мелко перебирая ворсинками, ползал коврик с плавно перетекающими фрактальными узорами красного и жёлтого цветов, Гоги вошёл в свой кабинет. Его секретарша, Молли, встала из-за стола.

— Доброе утро, товарищ Орджоникидзе. Коврик опять ожил, — доложила она, опустив глаза на сцепленные руки, которые держала на уровне груди, — магазин, в котором его сшили, ничего не знает, так что я позвонила на фабрику пряжи, и там…

— Мне всё равно. Ты уже знаешь про вызов на дэ-эйч-двадцать-фи-шесть?

Молли поспешно подняла со стола жёлтый скоросшиватель и протянула Гоги.

— Да, сэр, то ограбление служащего поступило в шесть тридцать, но тут ещё почти ничего нет, потому что опрос ещё не успели толком провести, а ночью никто не…

— Я сам всех опрошу, — Гоги вернул папку Молли, — В какой больнице лежит пострадавший? Или его ещё держат в нашей санитарке?

— Нет, нет, всю ночь держать его было бы глупо, он в больнице святого Вернокта, в палате… — Молли торопливо открыла папку, — 140. Ранение не очень серьёзное, так что посетителей к нему должны пускать.

— Хорошо, понял. — Гоги опёрся обеими руками на края стола, — Прямо сейчас отправлюсь туда. Как фамилия нашего пациента?

— Юминиум, сэр.

Гоги поднял голову и нахмурился.

— Эл, что ли? — спросил он, впившись глазами в зрачки секретарши.

— Да, сэр. — ответила та.

Гоги шагнул от стола, приложив костяшки кулака к губам. Затем он распорядился заполнить стандартную форму и отправить руководству запрос на ношение ВОР ввиду высокого приоритета цели и покинул комнату.

Человеку, который впервые зашёл бы в кабинет, показалось бы, что владелец почти в нём не бывает — что было правдой. Присутствие Гоги не отразилось на кабинете никак. На столе не стояло даже календарика. Ни картин, ни статуэток на удачу, ни кружки с остроумным принтом, ни культивированной плоти в горшках. На столе не было ровным счётом ничего, кроме компьютера, степлера, ручки и небольшого слоя пыли, который Молли разрешалось не стирать, пока он не начнёт слипаться в комки.

Ещё такому человеку показалось бы, что Молли приняли на работу потому, что у неё был вкус в одежде и красивая грудь — что не было правдой. Молли была незаменимым специалистом в сфере принеси-подай-заполни-и-не-проси-за-это-много-денег.

Её руки все время были в порезах, потому что у неё дома жил двумерный пёс и она ранилась каждый раз, когда пыталась погладить его.

Она бежала вписывать два имени и одно обозначение цели в полностью готовую помимо соответствующих трёх пропусков форму для запросов, а Гоги спешил навестить в больнице друга.

Он купил бы Элу апельсинов, но в этом году весь урожай пожрали ультрадолгоносики. К тому же у Гоги с собой было мало денег.

В коридоре он встретил "Гоги", получившего временный перерыв от исполнения своих обязанностей. Сейчас он принял форму чернокожего мужчины с короткими жёсткими кудрями. Он пил американо, крепкий, как вещество нейтронной звезды, из белой кружки с надписью "я не я, пока не выпью кофе".

— А, привет. — сказал он, подняв ладонь, — Твой приятель приносит нам немало геморроя.

— Это из-за него у ловцов изъяли всенаправки? — вяло полюбопытствовал Гоги.

— Огненная логика, скажи?

В его словах Гоги ощутил пассивную, едва уловимую враждебность, похожую на недоверие. Он вопросительно поднял бровь. "Гоги" отпил из кружки и шумно выдохнул через ноздри.

— Если ты сейчас облажаешься, нам пиздец. — твёрдо заявил он, — Я не знаю, как я оправдаю им компетентность полиции. По Шепардову указанию я пообещал тому идиоту в очках-половинках, что всё утерянное "онтофашистское" оборудование вернётся на склады участка завтра к обеду.

— И поэтому мне на расследование простого ограбление выдали высший приоритет? Ты и Шепард не меньшие ебланы, — Гоги похлопал "Гоги" по плечу, — Бывай. Время не ждёт.

— Может быть. Может быть, нет, — констатировал "Гоги". — На что это влияет?

— Ну, по-моему, мне было бы полезно знать, почему я должен делать что-то так, а не иначе, — бросил ловец, намереваясь уже уходить.

Дублёр ощетинился.

— Гог, уймись. На тебя рассчитывают люди, а ты занят совершенно не тем. Мы не можем выполнять все твои капризы.

— Чем это "не тем" я занят? — Гоги резко повернулся к двойнику, так что форменный плащ закачался у него за спиной. — Расследование продвигается успешно. Это вы с проваливаете свои задачи, раздавая журналюгам идиотские обещания.

— Не знаешь, не пори, блять, чушь, — оскалился "Гоги". — Это обещание более чем реальное. Если для тебя один онт за день неподъёмен, за каким ты вообще полез в Корпус?

— У меня нет времени на этот разговор, — сказал Гоги. — Во многом благодаря тебе и Шепард.

Ловец развернулся и зашагал прочь по коридору.

Чувствуя на себе взгляд двойника, Гоги сделал небольшой крюк, чтобы пораньше свернуть из коридора. От дверей Отдела он направился прямо к больнице.

По дороге начался дождь. Гоги раскрыл зонт, но всё равно намок. Он поднял голову и увидел, что в зонтик, как в огромную чашу, набирается лужа воды вода. Капли наперегонки ползли вверх по синтетической ткани. Ловец поднял руку и коснулся холодной дождевой воды пальцем.

(Основная цель ловцов — это не расследование обычных преступлений, а борьба с онтоугрозами. Руководство Отдела определяет это понятие следующим образом:

"Онтоугрозы — персоны, онтоотличные свойства которых угрожают обществу и/или миру в целом вне зависимости от добрых или злых намерений самих персон, либо настолько опасны в случае злых намерений, что угрожают другим жителям в недопустимой мере."

Эту формулировку составила целая команда специалистов. Их задачей было, например, сделать так, чтобы определение не обезличивало онтоугрозы, то есть чтобы никто не мог указать на эту формулировку и усмехнуться, мол, смотрите-ка, они уже их и личностями-то не называют. Для этого было добавлено слово "персоны".

Изначально на том же месте предполагалось поставить демократичное слово "граждане", однако от этой идеи отказались, так как это слово делает акцент на юриспруденции, а не на фактической сущности явления. Гражданин — это нечто (не обязательно личность), что числится в городской базе данных как гражданин; "что-то с паспортом". Поэтому было избрано слово "персона", подчёркивающее одушевлённость и индивидуальность.

Схожую функцию выполняют слова "вне зависимости от добрых или злых намерений самих персон" и так далее; они показывают, что правительство понимает: это полноценные личности со своими желаниями и намерениями.

Всё это составляет жёсткий контраст с Советом Нормальности ООН и прочими онтофашистами, которые даже своих разумных узников величали не иначе, как "гуманоидными аномалиями" — чем-то онтоотличным и в форме человека.

Случай усатого, порученного Гоги, относился ко второй части определения. Стрельба огнём из рук слишком опасна, чтобы делать ставку на сознательность и законопослушность онтоотличного.

Особенно в случае, если их отсутствие уже принесло свои плоды.)

Гоги прошёл мимо зоомагазина и вгляделся в безбликовое стекло витрины, изучая взглядом коробки с игрушками. Надо будет зайти и купить что-нибудь новенькое Патрокле, подумал он и продолжил путь.

(…)

Больница и снаружи, и изнутри была гладким зданием, белоснежность которого поддерживалась толстым слоем невидимых рун. Полупрозрачная плитка из какой-то кристально чистой смолы и продолговатые холодные лампы в нишах, закрытых матовым стеклом, создавали предельно стерильный образ, абсолютно соответствовавший реальности.

Доктор в уставных тапочках-кроксах и небесно-голубом балахоне-мантии до пят провёл Гоги через полные таких же голубых фигур коридоры к нужной палате, отпер дверь и буквально растворился в воздухе — его балахон побелел, доктор слился со стеной и пропал. Гоги улыбнулся краем губ и шагнул в комнату.

На койке, подвешенной на гравикардан, чтобы уберечь больного от геометрической ползучки, в гордом одиночестве лежал Эл и читал газету.

Судьба наделяла крайне мало людей желанием располагаться в одной палате с полицейским, так что представители этой профессии помещались или в одну палату друг с другом, если по той или иной причине много сотрудников получало травмы или ранения одновременно, или в одиночные палаты на верхнем этаже. На этой неделе мало копов получило травмы, так что Эл изучал бесплатный берлинер в полном одиночестве.

— Тебя ограбили, — зачем-то констатировал Гоги вместо приветствия. При первых звуках его речи Эл брезгливо отшвырнул газету в сторону, как будто избавленный от тягостной необходимости её читать.

— А-а-а, ты пришёл навестить своего друга. В рабочее время, — мужчина аккуратно положил вытянутые руки на колени и улыбнулся от уха до уха. — Так мило с твоей стороны. Видимо, тебя назначили расследовать моё дело. Я угадал?

Эл представлял из себя русого с албминиевой проседью человека среднего роста, среднего возраста и со средним образованием, одного из тех, кто вошёл в Британский кризис с ощущением вхождения в волшебный платяной шкаф, но оказался сброшен на рельсы прямо под колёса Хогвартс-Экспресса. Он был похож на любознательного мальчика, получившего в подарок на день рождения увлекательнейшую энциклопедию о животных, узнавшего оттуда о поцелуйных клопах-убийцах, смертоносных малярийных комарах и крошечной амёбе в озёрах, которая при попадании воды в нос поедает мозг, и теперь страдающего от ночных кошмаров.

Его параноидальность была такой же естественной реакцией на преобразившийся мир вокруг, как испуг туриста в дремучих джунглях, увидевшего, как в метре от него на кого-то с дерева свалился трёхметровый боа констриктор.

В повседневной жизни он производил впечатление довольно расслабленного типа. Его ненавязчиво панибратское обращение и аккуратные, нежно-овсяного цвета усы располагали к себе людей точь-в-точь настолько, чтобы на две-три минуты притуплять их предубеждение к его работе; по истечение этих трёх минут Эл предпочитал пропадать из поля зрения собеседника.

— Да, я этим занимаюсь, — Гоги пробежал глазами по бинтам, туго сковавшим плечи приятеля, — Раз уж этот усатый блондин набрался яиц ограбить вооружённого копа, видимо, он забрал что-то из экипировки, а не кошелёк и девственность. Что именно?

— "Пузырь" сняли, — угрюмо кивнул Эл. — И из карманов оба запасных вытащили. Ещё пояс со светошумовыми и бумажник, но пояс они бросили в двух кварталах, а бумажник был пустой.

— "Пузырь"? Это тот ошейник, который защищает мозги от зрительных мемов?

— Ну, не только от мемов, ещё от штук, которые не надо особо осознавать, чтобы они завязали тебе извилины в морской узел, — Эл изобразил ладонями шар вокруг своей головы. — Ото всех зрительных угроз, в общем. Шар закрывает их своими переливами так, что смотреть становится безопасно.

— Ты их всё время с собой носил, — задумчиво проговорил Гоги. — Хотя мы обычно берём их только на устранение меметических угроз. Никто из копов не хочет таскать с собой лишний вес. Кроме тебя.

— Ага, — Эл саркастически надул нижнюю губу. — Я почему-то не могу ездить на вызовы, зная, что в любой момент могу встретить вещи, один взгляд на которые может меня убить. Интересно, почему так? Белены объелся, не иначе. Закурить не найдётся? — перешёл он на обычный тон.

— Дай-ка сначала фоторобот снимем с этого усатого, это буквально минута. — Гоги извлёк из кармана предмет, похожий на ручку от джойстика: продолговатый, чёрный, с желобами для пальцев.

— Почему-то никогда раньше не видел, как ловцы используют эту штуку. — Эл закусил губу, — Что-то интимное? Его вставляют в "тюремный карман"?

— Не совсем. — сказал Гоги и нажал на маленькую кнопку на корпусе прибора. Из того, как на пружинке, в воздух выскочила полуметровая тонкая игла с медным отблеском, — Ну что, оттягивай нижнее веко и сиди смирно.

Через полминуты Эл лежал с огромной иглой, воткнутой в зрачок правого глаза по рукоять, пока из дырки в корпусе выползал свёрнутый в рулон кусочек бумаги. Ещё через полминуты Гоги осторожно взял двумя пальцами фотореалистичное изображение подозреваемого, вторым нажатием кнопки вернул иглу внутрь машинки и убрал ту в карман.

— Чего-то такого я и ожидал, — Эл потёр глаз рукавом, — Ну так что, закурить не найдётся?

Гоги пошарил по карманам и бросил ему помятую пачку. Эл извлёк одну сигарету и положил пачку на одеяло, висящее между его голеней, как гамак.

— Ну, как жизнь? — любезно спросил он.

— Серая в белую крапинку, — Гоги достал из обширного внутреннего кармана пакет с сыром и показал Элу, как охотник отрубленную голову зверя, — вон что в холодосе назрело. Десяток-другой выручу.

Эл, казалось, не был впечатлён.

— И что это?

— Это, мой дорогой друг и собутыльник, — пояснил Гоги, — сопловица. Ценится как противоядие от всех ядов с экзотическим методом действия: от попадания малейшей частицы этой хрени в рот содержимое желудка, кишечника, пищевода и пары других полостей и слизистых выходит наружу, как из сопла реактивного самолёта. Вот как твоя непереносимость лактозы мешает тебе жить: ты не знаешь таких элементарных вещей.

— И как часто она нарастает у тебя на сыре? — скептически уточнил Эл.

— Настолько, что это не стоит 20 вшивых эндиков. Ладно, приступаем к формальной части опроса пострадавшего, — Гоги достал из кармана пальто крошечный блокнотик на пружине, едва ли закрывавший половину его ладони, и огрызок карандаша, грубо заточенный ножом. — Где тебя ограбили?

— На улице Норвуд, — ответил Эл, пытаясь выбить из зажигалки огонь. Гоги нацарапал "Норвуд" на новом листке.

— Это какой-то переулок, да? Наверняка, когда тебя припёрли к стенке, ты был в компании двух девиц лёгкого поведения, пьяный в стельку и с косяком во рту. — Гоги ехидно улыбнулся и толкнул друга локтём. — Решил оторваться после того, как сидел с нами трезвый, а?

— Не совсем, — Эл сунул кончик сигареты в бледный огонёк, по патрульной привычке закрывая его ладонью от мнимого ветра, — я приехал на ложный вызов.

— Ложный вызов? — Гоги записал кодовое обозначение и поднял глаза от блокнота. — На что тебя вызвали?

— Да на самую банальщину, на трансмутацию топологической структуры стены из двухповерхностной в одноповерхностную. Кусок дома якобы свернулся в ленту Мёбиуса или бутылку Клейна, там от монолитности стены зависит, — Эл выдохнул едкую серую взвесь пепла в направлении окна. — Ну ты сам знаешь, делов там с гулькин нос — поставил рядом всенаправку на треноге и ушёл. Через два дня вернулся, когда двухповерхностная структура устоится как следует, и забрал. Поэтому такие вызовы дают нам, а не Корпусу Ловцов.

— И что, не нашёл свою ленту-бутылку? — кисло улыбнулся Гоги, не отрываясь от карандаша. — Или тебя ограбили прежде, чем ты смог подойти туда, вот ты и написал в отчёте, мол, раз стены не видел — значит, её и не было?

— Вообще это ты близко хватил. Когда меня забрали и отвезли в больницу, нужеые люди про этот вызов вспомнили и поехали проверять.

— И вторую группу тоже ограбили.

— Стены там не было, — проигнорировав эту остроту закончил Эл. — Хотя, может быть, она сама по себе рассосалась со временем.

— Итак, что мы имеем, — Гоги поднял блокнот на уровень глаз. — Тебя послали на ложный вызов, а затем ограбили. Очевидно, что звонок совершили грабители.

— Гога, ёж тебя дери, — Эл усердно отучивал себя от мата в связи с переизбытком поводов материться, — опять ты за своё. Если что-то является причиной и следствием, это не обязательно означает, что за этим стоит чей-то злой умысел.

— Не обязательно, — ответил Гоги, — но сегодня мне приснился человек в красном, который символизирует фигуру дьявола, якобы ответственную за всё зло в мире; следовательно, это событие непременно следует объяснить злым умыслом.

Эл застонал и уткнулся лицом в подушку. Гоги невозмутимо перевернул лист в блокноте.

— Врачи уже сделали заключение по поводу твоих ран? — спросил он.

— Точечные ожоги от плотных струй огня, причём очень высокотемпературного, так что часть плеча просто испарилась в первые же секунды, — Эл отбросил подушку. — Наверное, поэтому это расследование и передали тебе. Усач — жёсткий онт. В остальном это ни к чему не ведёт.

— Ты ведь носишь на себе "ремень безопасности", да? — как бы между делом спросил Гоги. — Который выключает боль при сильном стимуле?

— Да, но ему нужна доля секунды, чтобы отреагировать, — Эл откинулся на подушку. — Очень длинная доля.

Гоги сжал зубы так, что на щеках выступили желваки, сделал пару последних заметок и убрал блокнот в карман формы.

— Хорошо, — поняв, как это прозвучало, он поправился: — получается, пока что это всё.

Гоги сел на кровать в ногах Эла, подперев подбородок кулаком.

За окном бойко щебетали обильно расплодившиеся за тёмлую весну летучие рапаны. Шумел воздух под хвостом пролетающего кашалота, и был слышен приглушённый гвалт его пассажиров, добиравшихся на работу. Солнечный свет заливал белый пластиковый подоконник.

— Что же всё-таки это значит? — начал Гоги. — Похоже, им были особенно интересны пузыри. Конечно, они взяли кошелёк и пояс, но пояс бросили, а грабить полицейского ради кошелька с нашей-то зарплатой довольно глупо — опасно и непрактично. Зачем им нужны были пузыри?

Эл молча курил, вперившись взглядом в курчавый затылок друга. Напротив света чёрные волосы Орджоникидзе становились ещё чернее.

— Пузыри нигде не купить, — ответил сам себе тот, — ведь их делают по заказу, специально для копов, и простым людям не продают. Разве что те слабосильные пузырики, которые входят в комплект гражданской защиты и рекомендованы к домашнему хранению на всякий случай. Гражданские пузыри не выстоят против мощных охранных мемов. Охранных…

— Спрос на такие есть только на чёрном рынке, — подытожил Эл.

— Да, там их можно выгодно продать. В основном потому, что даже самый маленький спрос превышает микроскопическое предложение.

— Маленький — значит конкретный. — процитировал Эл.

— Спрос присутствует только у медвежатников и налётчиков, которые хотят влезть в какое-нибудь место, которое охраняется именно по такому принципу, а таких мест очень и очень немного. Таким образом, можно будет потом выследить, куда пойдут плоды твоей паранойи, — Гоги похлопал Эла по ноге.

— Картина маслом: человек, который убеждён, что кто-то живёт у него в стенах, говорит мне, что я параноик, — ухмыльнулся тот. — Кстати, теперь мы знаем, что имеем дело с небольшой группировкой, которая не может позволить себе вызвать копов именно на меметическую угрозу, ведь на неё пошлют целый отряд.

Гоги хмыкнул.

— Если бы они ограбили целый отряд, их бы из-под земли достали, чтобы показать, что полиция не беспомощна. А из тебя инфоповод не сделать. Спишут на то, что ты был усталым после тяжёлого дня.

— Аргумент, — Эл потушил сигарету, мокнув её в стакан с водой, стоявший на тумбочке. В том с шипением скрутился мощный водоворот, быстро засосавший окурок в межпространственный портал. Эл испуганно отдёрнул от стакана пальцы и выругался.

— Вопрос в том, откуда они знали, что на вызов приедешь именно ты, — задумчиво произнёс Гоги. — Могли послать кого угодно, полиция — не Корпус Ловцов, копов у нас много. Кроме тебя на обычные вызовы пузыри не носит ни один из них, я смотрел досье. Простой перебор потребовал бы слишком много времени и слишком много рисков.

— Совпадение? — риторически спросил Эл.

— Не думаю, — вполголоса отозвался Гоги.

Повисла тишина. Сквозь неё снова проступил, как сквозь намокшую бумагу, шум оживлённой улицы — больница располагалась в самом центре Хёрнста. Где-то засмеялся ребёнок — то ли под окном, то ли в другой палате. Свистел ветер в форточке. Издала протяжный крик рапана, сбитая ударом ветки мускульного дерева. Гоги встал и подошёл к окну, подставив лицо свежему ветерку. Затем он обернулся к Элу.

— Ты помнишь, какой диспетчер послал тебя на задание?

— Мы получаем уведомления через ваннет без указания отправителя, — прищурился Эл. Ему нравилась мысль, ухваченная ловцом, и он не хотел выпускать её так просто.

— Максвеллиты расшифруют, — успокоил его Гоги. — Сколько у тебя с собой есть денег?

— А что, они работают платно?

— Нет, но прийти без пожертвования — дурной тон. Не трясись, верну. Пять экдиков? Дай два, они любят двоичные штуки.

(В центре эридографии, что закономерно, лежит эридограмма. Знакомство с ней начнём с её двухмерного вида. Это что-то вроде координатной плоскости, правда, без чётких осей: она имеет лишь центр и развивается равномерно во все стороны.

Показательно то, какое определение даёт эктимиси сам Экоу.

Эктимиси — это напиться в субботу вечером и петь пьяные песни; эктимиси — это банка некошерных мясных консервов; эктимиси — это пердёж в общественном месте; эктимиси — это человек, вместо кожи у которого звёздное небо; эктимиси — это многомиллионные армии, марширующие на восток под свист солдатской дудочки с единственной целью сеять на своём пути разрушение и смерть; эктимиси — это огромный немецкий город, тысячами бомб превращённый в плоскую, раскалённую пустыню, один-в-один лунная поверхность; эктимиси — это котёнок на поводке.

Экоу вводит термин "эктимиси" в "Началах и концах неоднозначностей", означающий что угодно, что можно оценить с точки зрения его хаотичности или упорядоченности, нормальности или ненормальности. Эктимиси может быть объектом, действием, качеством — чем угодно. Именно эктимиси составляют координатную плоскость эридограммы. Это её единица, её плоть и кровь.

София Чан — центр эридограммы — является самым упорядоченным и самым нормальным эктимиси из всех возможных.)

<…>

Когда вошёл Кьюпи, Курт встал и снова ткнулся центральным зубом своей короны в потолок. На этот раз он не подал виду.

— Товарищ Капанов, — Кусум приветственно приподнял руку. Кьюпи ответил похожим жестом, и Курт той же рукой указал на стул, приглашая сесть. — Я правильно понимаю, что сегодня вы передали одному из ловцов поиск угрожающего онтоотличного дэ-эйч-двадцать-фи-шесть?

— Да, это так, — Кьюпи сел на стул удобно, одну ногу вытянув вперёд, а вторую подогнув под сиденье. — DН20φ6 ответственен на ограбление сотрудника полиции Альфреда Юминиума с использованием крайне меткой стрельбы струями высокотемпературного пламени из рук.

— Очень хорошо, — Курт опустился в кресло, чтобы не подавлять собеседника своей трёхметровой фигурой, и положил все четыре руки на стол. — Ловец уже пришёл к каким-нибудь заключениям?

— Да. При нападении был изъят комплект мощных устройств защиты против меметики, — Кьюпи секунду помедлил. — Также ловец подозревает наличие в рядах диспетчеров шпиона, но пока не вышел на него.

— Значит, наши опасения подтвердились, — сказал Кусум, длинными пальцами третьей руки перебирая шнуры своей бороды.

— Насчёт шпиона?

— Насчёт устройств, — Курт второй и четвёртой руками пододвинул Кьюпи стопку глянцевых фотографий. Кьюпи взял в руки верхнюю. На ней было запечатлено небольшое бетонное зданьице промышленного вида. Стальная входная дверь была грубо проплавлена насквозь; лужа застывшего металла матово светлела на земле. — Такой же онтоотличный-огнемёт участвовал в налёте на одно занятное учреждение. Той же ночью. Через час, если быть точным.

Кьюпи взял следующую фотографию. На ней было видно несколько столбов, как от забора, между которыми тянулись полупрозрачные голографические "синие экраны смерти".

— Учреждение охранялось крайне мощными охранными мемами. Только полицейские "пузыри" могли спасти налётчиков от них. — Курт замолк, бросив на Кьюпи многозначительный взгляд. Тот кивнул.

— В этом учреждении готовился последний этап проекта "Кузнечик", — сказал Кусум. — Последнее поручение Агнуле. Теперь "Кузнечик" похищен, и нам нужно вернуть его. С другой стороны, мы не должны ни применять слишком много полицейской силы, так как это противоречит принципам нашего государства, ни помогать компании, так как президент сменил политику в её отношении на отказ в поддержке и урезание её влияния.

— Я понимаю, — сказал Кьюпи.

— Поэтому мне нужно убедиться в том, что ловец своим ходом решит как можно большую часть проблемы. Напомните, как его фамилия?

— Орджоникидзе.

— Дайте мне, пожалуйста, краткую характеристику товарища Орджоникидзе, — Кусум откинулся в кресле.

— Он хороший стрелок, нормальный боец и на приемлемом уровне владеет стратегией. Психически нормален (это была первая ошибка Кьюпи), искренне и без сомнений верит в принципы равенства и онторазнообразия (это была вторая ошибка Кьюпи), но к активистской деятельности интереса не питает. Проживает в Хёрнсте больше десяти лет. Родственников не имеет. Из домашних животных — кошка (это была третья ошибка Кьюпи. Об этом чуть позже).

Остаток короткого доклада Кьюпи был краткой выжимкой истории Гоги как сотрудника: особо примечательные достижения, неприятные инциденты — помятуя утреннее препирательство, Кьюпи с трудом сдержал позыв сгустить краски на этом моменте — и достойные упоминания тенденции в развитии навыков. Кусум прервал его на середине.

— Скажите кратко: следует заменить товарища Орджоникидзе на более компетентного сотрудника Корпуса или нет?

— Нет, — сказал Кьюпи, — я считаю его подходящим для этой цели. Он прямолинеен и независим, даже упрям — невыносимо упрям, подумал Кьюпи, внутренне морщась — а эти качества в известной степени полезны в таком деле.

— Хорошо, — Кусум встал, на этот раз наклонив голову, чтобы не удариться об потолок. — Спасибо, товарищ Капанов. Вы были очень полезны.

— Спасибо, — Кьюпи встал. — Детали этого дела, естественно, не следует разглашать широкой публике?

— Равно как и узкой, — Кусум кивнул. — Вы свободны.

<…>

Аннерс провёл ладонью по бороде перед тем, как снять трубку зелёного стационарного телефона. Из динамика раздался мужской голос, сообщивший о драке двух мощных магов в баре на Малой Големодельной.

Аннерс посмотрел в экран компьютера со списком сотрудников, имена которых были выделены попеременно синим и красным; "красные" были на заданиях, а "синие" были свободны. Во второй половине экрана было указано текущее местоположение каждого сотрудника; сверившись с картой, лежавшей на столе, Аннерс навёл курсор на имя ближайшего к злосчастному бару копа и уверенно кликнул на правую кнопку мыши. Заверив неизвестного мужчину, что полицейский прибудет с минуты на минуту, диспетчер положил трубку и поднял голову.

В вестибюле, совмещённом с диспетчерской, стояло два коротких ряда скреплённых между собой железных стульев. Стол Аннерса был повёрнут именно к ним. Эти дырчатые, выкрашенные в белый стулья предназначались для тех, кто хотел о чём-то спросить одного из диспетчеров, чтобы они могли подождать, когда нужный им сотрудник закончит звонок.

На одном из стульев сидел безбородый парень с курчавыми тёмными волосами и в упор смотрел на Аннерса.

Его внешность мало что говорила диспетчеру, кроме, разве что, формы ловца, но Аннерс много прочитал в его глазах. Он понял, что его подозревают, но во взгляде кудрявого было недостаточно уверенности. Может быть, есть шанс отмазаться. Аннерс, не отворачиваясь от ловца, на ощупь положил вспотевшую ладонь на телефонную трубку в нетерпеливом ожидании следующего звонка, который всё не приходил и не приходил.

Через две минуты напряжённого молчания кудрявый поднял взгляд на часы, решительно встал и направился прямо к Аннерсу. Тот быстро опустил глаза на клавиатуру и принялся стучать пальцами по случайным клавишам и озабоченно хмурить брови, изображая чрезвычайную занятость.

На его плечо легла рука.

– Вы не будете против немного поговорить? – спросил голос с лёгким горным акцентом.

– Я на дежурстве, – мрачно заявил Аннерс, не поднимая головы, – и освобождаюсь не раньше семи, так что попрошу не беспокоить, если это не совсем срочно.

– Довольно срочно.

– И насколько срочно? Что такого случилось? – нарочито громко спросил диспетчер, чтобы привлечь внимание окружающих. Пара голов за соседними столами поднялась, направив на кудрявого любопытные взгляды.

– Я думаю просто задать пару вопросов, – объяснился тот, убрав руку с плеча Аннерса, – это не займёт много времени.

– Хорошо, я пойду, но рассчитываю скоро вернуться к работе, – так же громко ответил диспетчер, выключая у компьютера режим доступности, чтобы на него не переводили звонки, и поднимаясь со стула.

«Теперь все запомнят, что меня увели, – подумал он, – и совсем пропасть без вести не получится. Если вовремя не вернут, коллеги забьют тревогу.»

Гоги вздохнул и повёл диспетчера вон из зала.

Между диспетчерской и безлюдным переулком за зданием Отдела Удержания Сверхпреступности пролегало три коридора с равномерно падающей плотностью потока служащих. В третьем коридоре не было никого, и Аннерс попытался зарядить Гоги локтем по лицу, но тот поймал арестанта за предплечье, уложил на пол, толкнув на колено, и поволок дальше, держа за ворот свитера.

В дверном проёме, ведущем на улицу, Аннерс смог изловчиться и упереться ногами в противоположные стены, остановив Гоги, а затем дёрнуть его на себя со всех сил и повалив на землю. Ловец упал, и бой продолжался на земле. Очень по-лермонтовски.

Итак, Аннерс и Гоги молча катались по асфальту, упорно пытаясь обрушить на другого удар рукой или ногой.

Кроме сопения и глухих ударов проулок радовал ухо только бесцветным гудением пары массивных докризисных кондиционеров, функции которых в большинстве жилых домов уже давно выполнялись Зюдманновскими Ветряками или газообменными рунами.

В этот проулок дважды в день заходили уборщики, чтобы вынести мусор через чёрный ход. Сегодня роль уборщика играл Гоги, а честь быть мусором выпала Аннерсу.

Вскоре ловец взял очередную высоту, подмяв диспетчера под себя и прижав его предплечье к земле коленом. Одной рукой удерживая противника на земле, Гоги сорвал с пояса металлический баллончик и поднёс к глазам.

"ПАРОЛЬНАЯ ПЕНА! — гласили большие чёрные буквы на наклейке. — ВАШ СЕГОДНЯШНИЙ ПАРОЛЬ: «МАХАБХАРАТА»".

Гоги вполголоса помянул составителя паролей для пены недобрым словом и повернулся всем корпусом к Аннерсу. Тот, воспользовавшись неустойсивым положением противника, резко вывернулся, упёрся обеими ногами полицейскому в грудь и весь распрямился, как пружина. Подброшенный этим ударом Гоги отлетел в сторону и приземлился спиной на асфальт, нелепо раскинув руки, как опрокинутый жук.

Диспетчер одной рукой быстро влез к нему под футболку, раздёрнул застёжку-липучку, снял увешанный кобуоами и чехлами разного размера пояс и поднялся, схватившись ладонью за оцарапанное бедро. Обернувшись, он отыскал глазами пистолет и поднял с земли.

— Как же я не хотел, чтобы до этого дошло, те не представляешь, — сказал он, направляя огнестрел на лежащего Гоги.

— Надо взвешивать риски, — тот поморщился от боли, — нельзя крысить, не подумав.

— Хоть в чём-то ты прав.

Аннерс слегка нагнулся, поднял свободной рукой пояс ловца и отбросил в сторону, как можно дальше от лежащего противника.

— Всё, — улыбнулся он, — теперь ты не сможешь просто взять, вытащить из жопы очередной выпендрёжный гаджет и победить меня им. Никаких больше ёбанных роялей в кустах, никакого больше гоу-гоу-как-там-тебя-звать, никаких больше магических тузов в рукаве.

— У меня ещё осталась вот эта фигня, — Гоги снял с пояса свободной рукой запасной баллон пены и поднял на согнутой руке.

— И что это? Очередная волшебная примочка?

Гоги внезапно со всей силы швырнул полукилограммовый баллон Аннерсу в прямо в лицо. Тот, сбитый с толку, выстрелил "в молоко" и выронил пистолет. Полицейский встал прежде, чем противник успел сориентироваться, разбежался, насколько позволяла короткая дистанция, плечом столкнул Аннерса на землю, снова торопливо поднялся и выпустил в диспетчера почти весь первый баллон пены.

— Ма-ха-бха-рата! — раздельно озвучил полицейский надпись на этикетке.

Под действием этого звука барахтавшийся Аннерс мгновенно застыл, придавленный к асфальту окаменевшей бетонной массой.

Гоги крякнул, потёр правой рукой ушибленную при падении спину и сел на землю рядом с диспетчером, чтобы отдышаться. Рёбра ломились под тяжестью лёгких, на донышке которых засела едкая резь. Гоги шумно выдохнул, надув щёки.

— Фух, какой ты шустрый, — то ли похвалил, то ли пожаловался он, — разве эта работа не предполагает сидячий образ жизни? Торчите и заплываете жиром.

— Ты ж знаешь, какой у нас спортзал, — сдавленно просипел Аннерс, — на него половина строительного бюджета ушла, лишь бы он не был похож на "фабрику убийц". Наше начальство сосёт у общественного мнения.

— И поэтому ты решил послать Эла в ловушку, навстречу возможной смерти? Отличная мотивация.

— Я противлюсь самой системе. И ты тоже. Но ты ничего с ней не делаешь, а я противлюсь активно.

— Ага, ты открыто, а я латентно, — Гоги поднялся с бугра пены, из которого торчали голова, часть руки и ноги диспетчера, и сунул руки в карманы, — и кто же твои друзья, грабители и бандиты?

— Может, тебе ещё их реквизиты банковской карты сказать? — выдавил Аннерс настолько иронично, насколько позволяли закованные в камень лёгкие.

— Слушай, говноед, на поимку одного из участников вашего ограбления у меня осталось всего восемнадцать часов, я не хочу тратить лишнее время на допрос с пристрастием. А то эта ячейка ваша явно не из пяти человек состоит, и ловля усатого может занять всё оставшееся время.

— Я не знаю никакого усатого — это раз. Два — никакого допроса с пристрастием ты не проведёшь. Ты меня официально арестовал, теперь первый же журналист, мимоходом оказавшийся в Отделе, сфотографирует на мне любой синяк, и вам с Шепард пиздец.

— Я работаю не напрямую на Шепард, а на Кьюпи, — уточнил Гоги.

— Без разницы, — Аннерс попытался пожать плечами, но пена не отпустила его, так что получился какой-то неловкий жест шеей. — Надо было думать сначала, прежде чем грабли свои расчехлять. Ты меня открыто арестовал, и свои пристрастия придётся оставить при себе.

— Открыто? — засомневался Гоги. — Я что-то тут никого не вижу.

Аннерс повернул голову, насколько позволяли его оковы, чтобы со всех сторон встретить пустой проулок, в который не выходило ни одного окна.

— Тут где-то была наша видеокамера, — в отчаянии просипел он.

— Я могу попросить шавок Шепард, чтобы они придержали запись с неё до лучших времён. Уверен, они не откажутся оказать мне такую маленькую услугу.

Гоги извлёк из кармана носовой платок и вытер проступивший пот со лба. Затем он открыл дверь и вошёл внутрь, чтобы взять гидравлическую тележку и погрузить диспетчера в служебную машину.

— Не знаю, чего ты вообще ждал. — напоследок бросил он Аннерсу, исчезая в коридоре.

После быстрого улаживания пары вопросов с оператором камеры Гоги и Аннерс оказались в двух минутах езды от здания Отдела на городском складе зерна.

Верхнее помещение склада представляло из себя небольшой пустой зал с широкой круглой дырой в центре, огороженной приваренными железными перилами. В кольце перил имелась калитка, от которой к самому центру шли нависающие над пшеницей металлические мостки.

Эта дыра представляла собой верхний конец башни-сосуда высотой в двадцать этажей, наполненной зерном и ничем другим. Колоссальный мешок, сложенный из тауматургически закалённого камня. Вокруг "ствола" башни вилась спиралевидная лестница, закрытая узкой покатой крышей, как бы вынесенная на балкон.

Над всем этим зерном, размноженным шахматной дупликацией, на конце тропы Гоги на глазах обездвиженного Аннерса опускал на поверхность пшеницы дешёвый раскладной стул из металла и брезента. Соприкасаясь я зерном, стул как будто стирался невидимой наждачкой, рассыпаясь в тут же исчезавшую из поля зрения мелкую серую пыль.

— Видишь ли, чистить всё это зерно сложно. — пояснял ловец, — Так что магия башни просто равномерно распределяет любую грязь и мусор, попадающий в кучу, по поверхности каждого зёрнышка. Что сюда ни бросай, на каждое попадёт совсем немного. Даже цвет не изменится.

Гоги выпустил стул из рук. Тот ухнул вниз и мгновенно пропал.

— Так зерно сохраняет презентабельный вид при осмотрах. А при выгрузке конкретных партий для продажи эти порции очищаются отдельно. — закончил Гоги, — Вот как работает это хранилище. Маленький ликбез. Теперь к слову о том, как работает наш Отдел. Ты когда-нибудь хотел погибнуть как герой?

— Горел желанием. — кисло ответил Аннерс.

— Тогда ты выиграл лотерейный билет. — Гоги радушно улыбнулся и хлопнул в ладоши. — Если ты не скажешь, на кого ты работал, то всем твоим друзьям, семье, сослуживцам, правительству и журналистам гордо сообщат, что ты геройски погиб при исполнении. Молодчина.

Аннерс печально взглянул на матово-золотистую поверхность зерна под собой.

Гоги узнал от него, что информатор встречается с ним в Первом Музее на выставках, которые назывались ему через звонки якобы в Отдел за помощью; на нужного диспетчера выходили, предположительно, случайным перебором. Ему уже сообщили новую выставку: это экспозиция, посвящённая философии некоего Экоу (кого-то похожего упоминал Туров вчера в баре, но ловец не вспомнил подробностей), которая будет проходить всего через два часа. Также Аннерс сообщил пароль и главную особенность его информатора.

— Джереми — так он представлялся мне, но наверняка имя липовое — шейпшифтер. Он всегда приходит в разной форме.

— И как ты его находишь? — Гоги почесал щёку.

— Либо он сам находит меня, либо — интуиция.

— Ясно, — Гоги спрятал в карман свой блокнотик на пружине и огрызок карандаша, — И на каких идейных принципах тебя завербовали? Или всё ради денег?

— Мы боремся с засильем… — тут Аннерс бесстыдно употребил а-слово.

— Онтоотличных, — равнодушно поправил его Гоги.

— Да хуй с ними, с названиями, — Аннерс скривился, — То, как они правят — неправильно. Все эти активисты с их блевотным спиральным флагом не понимают реальной угрозы, которую представляет собой онторазнообразие.

— А ты понимаешь, — Гоги сел на корточки. — Вундеркинд, не иначе.

— Да, блять, и ты понимаешь. Мы с тобой не по парадам шляемся, мы разгребаем всё то, что из этого говна выливается, расхлёбываем кашу, которую заваривают эти нежные борцы за справедливость. И пока они лишают копов всё новых прав, город погружается в тотальный…

— На Хоуптаун, значит, работаете? — перебил ловец. — На фондовские харчи?

— Нет. По собственной инициативе. — Аннерс вздохнул, насколько хватило стиснутых пеной лёгких, — Все контакты с Хоуптауном перерублены. Бывшее Северное Море превращает все радиотрансляции туда в кашу.

— И хорошо. Меньше дебилов будут устраивать вооружённые ограбления ради очередной охуенно гениальной идеи.

Гоги встал, обошёл тележку с Аннерсом и покатил за собой на вытянутой левой руке к выходу на лестницу. Аннерс усмехнулся ему в курчавый затылок.

— Разве тебе самому не приходится постоянно самому спасать это общество от коллапса? Ты ведь на постой отлавливаешь совершенно законопослушных онтоотличных, просто нарушающих баланс всей этой недосистемы своими "особенностями".

Гоги остановился, не оборачиваясь.

— Правда в том, что никакого баланса нет и быть не может, — продолжил диспетчер, — Кто-то всегда перевешивает. Или мы, или они. Разве ты сам не замечаешь, как жизни нормалов ценятся уже как чуть ли не второсортные?

Гоги прикусил язык. Диспетчер попал.

— Посмотри на любую полицейскую сводку за ночь! Первыми в списках погибших идут самые интересные… — снова а-слово, — …с характеристиками их "особенностей", а нормалы идут в конце сухим списком. Это им не интересно, — Аннерс потряс кистью свободной руки, как бы отмахиваясь от чего-то у своих ног. — Это так, эти там. Не важно.

— Я живу и работаю не за тем, чтобы однажды меня красочно описали в полицейской сводке. — сухо ответил Гоги, пользуясь возможностью оставить за собой последнее слово, ответив на более лёгкий вопрос, и покатил жёлтую тележку на лестницу.

Недолгий, урезанный искажением пространства спуск и тридцать минут езды спустя Аннерс был передан Кьюпи. Окаменевшую пену с него болгарками срезали уже внутри тюремной камеры.

Кьюпи облокотился о стену, пока у него за спиной шумели пилы. Он держал между большим и указательным пальцем дымящуюся сигарету. Он предложил Гоги закурить, и тот тоже держал сигарету.

— Итак, на что ты вышел? — спросил Кьюпи, когда оба закончили возиться с зажигалками и сделали первую затяжку.

— У них какая-то подпольная организация. Не просто клубок, а целая сеть, — Гоги выдохнул облако густого тёмно-серого дыма. — Я думаю, я могу вытянуть из неё ниточку. У Аннерса назначена встреча с каким-то его информатором через полтора часа.

‐- Где?

‐- В музее. В Первом. Скажи Молли достать мне билет. — Гоги постучал пальцами по стене. — Немного влом туда ехать, но нормально.

‐- Мстишь за Юминиума? — усмехнулся Кьюпи, через полуоткрытые губы выпуская на свободу пепельное облачко.

— Нет, за его плечи. — мрачно сострил ловец. — А сейчас я пойду жрать, голодный как сука. Пусть Молли скинет мне электронный билет по ваннету.

‐- Развлекайся. — Кьюпи бросил сигарету на пол и растёр окурок носком ботинка.

Гоги оторвался от стены и пошёл к выходу, заложив большие пальцы в карманы брюк, но остановился и развернулся к командиру на одном носке.

— Вот что, — сказал он, вынув сигарету из зубов, — выпиши мне, пожалуйста, индивидуальное разрешение на ВОР.

— Хуй тебе, — спокойно ответил Кьюпи.

— Это же первый приоритет. Это достаточное основание.

— Ооо, как же я сразу не подумал? Хуй тебе.

Гоги хотел придумать остроумный ответ, но вместо этого просто показал известный жест на вытянутой руке, развернулся и ушёл. Путь до бара он собирался преодолеть пешком. От участка до бара было от 2 967 до 3 566 шагов. Гоги аккуратно считал их каждый раз.

2 988 шагов спустя Гоги стоял прямо перед дверью бара.

На стене здания по правую руку от двери висел огромный щит с текстом, предупреждавший всех онтоотличных, тела которых легче воздуха, о наличии в помещении потолочного вентилятора; всех онтоотличных, связанных с огнём и высокими температурами, о воспламеняемости спиртосодержащих напитков; всех онтоотличных, тела которых сильно отличаются от человеческих, о возможном вреде алкоголя для их здоровья и необходимости консультации со специалистом, и так далее, и тому подобное.

По левую руку о двери висели приборы, информирующие посетителя о плотности и температуре воздуха внутри бара, процентном содержании всех атмосферных газов, уровне ПР — пассивного разнообразия — в баллах, уровне излучения Акива и так далее. Большие жирные буквы предупреждали о чём-то — Гоги не дочитал до этого места.

На самой двери висела кроваво-красная табличка-дисклеймер, призывавшая перед посещением бара ознакомиться с содержанием щита и приборов и входить в бар под свою ответственность. Чтобы дверь открылась, нужно было нажать пальцем на надпись "я понимаю и хочу продолжить".

Над табличкой пестрела вырезанная из дерева сквозная дыра в форме спирали, сквозь которую можно было видеть полумрак помещения и светлеющий в нём полосатый прямоугольник барной стойки.

Гоги нажал на фразу про понимание ужасных опасностей, которые скрывал в себе бар, просунул пальцы в пазы органической формы и повернул хитроумную ручку всей кистью. Дверь мягко поддалась, гибко прогнувшись внутрь комнаты, и ловец вошёл.

23 шага спустя Гоги сидел на высоком стуле с приступкой и потягивал напиток из стакана с напечатанной по стеклу эмблемой какой-то пивоварни. Пиво было вполне себе сносным, правда, не таким холодным, как Гоги любил.

Рядом с Гоги сидела девушка в бежевых брюках и длинной просторной верхней одежде вроде мантии, полностью скрывавшей её фигуру за коричневой тканью.

У девушки была голова овцы, но с некоторых ракурсов она заменялась миловидным человеческим лицом и длинными рыжими волосами. Гоги подсел к ней, чтобы попытаться ненавязчиво поболтать.

— Я хотел сегодня вообще попить пива с другом после рабочего дня, но его подстрелили этой ночью, так что вот он я: сижу здесь и бухаю посреди рабочего дня один, как какой-то грустный алкоголик. — Гоги опустил стакан на стойку и положил затылок на руку, уперев локоть во влажную после протирки тряпкой стойку.

— Подстрелили? — переспросила девушка с головой овцы, — Кем вы с ним работаете?

— Полиция. — кратко сообщил Гоги, — Но не будем обо мне. Кем работаешь ты?

— Так. Фриланс. — овцеголовая поднесла свой мартини. Гоги только сейчас заметил, что напиток был подан в пластиковом бокале в форме обнажённой женщины, абстрактно, но элегантно обрисованной неизвестным скульптором. Это показалось ему довольно вульгарным. Это была самореклама фирмы, поставлявшей мартини. Гоги не запомнил название.

— О, это очень… уважаемая профессия. — Гоги нетвёрдо выпрямился, наклонив голову в сторону, — Когда я был подростком, у меня был друг, отец которого был фрилансером. Мы все его очень уважали, но потом, ну, демон съел его.

— А где ты вырос?

— В Грузии. — Гоги плавно провёл рукой в воздухе, как бы очерчивая воображаемый пейзаж, — Страна высоких мглистых гор, быстрых рек и минералки. Там пасут баранов, но я никогда этим не занимался.

Да-да. Славные давние деньки. Когда Гоги был подростком в давние, давние времена первых этапов Кризиса, он имел привычку молча заводить своих друзей в ванную комнату и открывать кран, чтобы бежала вода, и говорить с ними только при этом звуке. Тогда можно было ещё не беспокоиться насчёт счетов за воду, ведь в водопроводе была вневременная утечка и туда набегала кристально чистая вода, о происхождении которой никто не спрашивал, потому что она была практически бесплатной, чем подкупала местных жителей, а Фонду не было дела до локального явления в довольно "чистом" регионе.

Ещё он всегда молчал на улице и никогда вслух не говорил, куда идёт, часто делал небольшие крюки по пути, чтобы обходить некоторые улицы, никогда не проходил между двух стоящих рядом столбов или деревьев одинаковой толщины, не любил некоторых чисел, и так далее, и так далее.

Сейчас же Гоги стоял за барной стойкой в Дании и торопливо откапывал из долгосрочной памяти советы, как успешно флиртовать, подчерпнутые из ваннета.

— А я из Ирландии. — сказала овцеголовая, — Я никогда не слышала, как звучат грузинские имена. Как твоё?

— Меня зовут Гоги Орджоникидзе, но все зовут меня Гоги. Мой номер К-78, это в каком-то смысле тоже имя. — Гоги улыбнулся.

— Твой номер… — овцеголовая с интересом наклонилась вперёд, — Так ты — ловец? Мне всегда было интересно, чем вы там занимаетесь. Это значит "детектив" или что-то в этом духе?

— Ну, в спектр обязанностей ловца входит и расследование преступлений, но в основном мы просто гоняемся за преступниками в бегах. — Гоги наклонил стакан ко рту и понял, что пиво кончилось.

— Прикольно…

— Так что если ты когда-нибудь угодишь под арест, можешь потребовать, чтобы тебя допросил ловец К78. — ловец К78 усмехнулся. — Тебе вряд ли откажут. У нас с правами человека всё строго.

— Наверняка чтобы ловить преступников ты какой-нибудь сверхбыстрый, или ходишь сквозь пространство, или стреляешь сетями из рук. — овцеголовая мечтательно положила подбородок на ладонь, — Или что-нибудь в этом роде.

— Не, я онтотипичный. — сказал Гоги после короткого замешательства и бросил ломтик жареной картошки в рот.

— А как же ты тогда ловишь нарушителей со сверхскоростью, или ходящих сквозь пространство?

— Я вчера как раз был назначен на сверхзвукового. — Гоги отряхнул руки. — В таких ситуациях мы используем ВОР и знание карты местности, чтобы можно было срезать путь по переулкам.

— Интересно.

— Вообще я довольно мирный. — Гоги вспомнил совет "покажи, что ты безопасен", — Мне не очень подходит эта работа, но, в конце концов, я приношу пользу городу.

— А я не приношу особой пользы, но мне нравится моя работа. — овцеголовая улыбнулась. Это выглядело странно. Овечья губы явно не были предназначены для этого выражения.

— Ну, творчество это главное. — согласился Гоги.

К ним приблизилась девушка в белом свитере с "черепашьим" горлом, открытым животом и длинными рукавами.

Её лицо и кисти рук были обычного телесного цвета, но не покрытая одеждой кожа между джинсами и свитером была прозрачной, и сквозь неё просвечивали разноцветные полупрозрачные органы: огненно-рыжий кишечник, небесно-голубые лёгкие, пастельно-розовая печень и даже неоново-бирюзовый мочевой пузырь.

Ещё у девушки были белые брови, что было отнюдь не так необычно, но почему-то бросалось в глаза первым.

— Ох, извини, что задержалась, там почему-то скакнуло пээр и замок в туалете оплавился, так что им пришлось вырезать кусок двери, чтобы меня вызволить из сырой темницы. — она посмотрела на Гоги с живым интересом, — Здравствуйте.

Гоги через силу улыбнулся. Получилось вполне искренне.

— Добрый день. Мы тут поболтали немного.

Овцеголовая допила мартини залпом и протянул бокал бармену.

— И как разговор? — спросила девушка. В её голосе были столько колючего недоверия, что Гоги еле поборол импульс позорно отступить под любым предлогом.

— В порядке. У меня сложный рабочий день, так что я зашёл перекусить. — он протянул руку, — Георгий, Отдел Удержания.

— Вы полицейский? — девушка после небольшой паузы всё-таки пожала руку Гоги и тут же убрала в карман.

— Ловец, если быть точным. — Гоги кисловато улыбнулся. Девушка с прозрачным животом одарила его ослепительной улыбкой.

— Надо же. И как, много слишком онтоотличных поймали сегодня?

Гоги ещё раз улыбнулся, показав слегка покосившиеся, но тщательно вычищенные зубы.

— Не очень понимаю, что вы имеете ввиду.

Девушка снова ослепила его. Её зубы были похожи на виниры. Гоги чувствовал, что если бы этот разговор вёлся текстово через ваннет, то количество скобок-улыбочек в конце каждого сообщения неуклонно росло бы.

— Ну как же. Слишком необычных. Вы ведь именно этим занимаетесь.

Гоги спрятал зубы, но широту улыбки не ослабил.

— Большую часть времени я занимаюсь не этим.

— А наше любимое государство большую часть времени держит у себя полноценный аналог Фонда в миниатюре, который занимается всё тем же, просто с более узким спектром жертв. — улыбка мгновенно облезла с лица девушки.

— На меня в основном всё-таки скидывают расследование обычных преступлений. — ответил Гоги, сохраняя презентабельное выражение лица. Лицевые мышцы начинали затекать.

— Так наша драгоценная полиция ещё и совсем разучилась работать и постоянно нуждается в таких костылях, как вы?

Гоги продолжал улыбаться, игнорируя тянущую боль в щеках. Посерьёзнеть после аргумента врага означало признать своё поражение.

— Мы занимаемся этим так часто, это скорее это можно назвать нашей задачей, а не… — Гоги пожевал губами.

— Истребление не таких, как вы сами. — услужливо подсказала девушка, одарив его ещё одной ослепительной улыбкой.

— Исключительно представляющих угрозу. — добавил Гоги.

— Угрозу вашей картине "правильного" мира?

— Угрозу безопасности граждан вроде вас и вашего приятеля. — Гоги похлопал овцеголового по плечу. Тот словно проснулся от дремоты и осоловело зашарил взглядом по говорящим.

— А какую, например, опасность представлял для себя человек, заставлявший всех, кто его видел, думать, что их кожа покрыта чипсами? Насколько я помню, он до сих пор коротает бессрочное в катакомбах под Отделом.

Гоги провёл языком по внутренней стороне зубов. Желчный вкус голода сменился дешёвыми приправами из картошки, кусающими дёсны и налипающими на поверхность глотки.

— Как насчёт скульпторов? Разве они всегда опасны? — продолжала девушка, воспользовавшись его заминкой.

— Скульпторы обладают над реальностью большей властью, чем другие, они могут терять контроль над собой.

— Но ведь не всегда теряют?

— Вот и отлавливаем мы их не всегда. — Гоги откинулся на короткую спинку своего стула.

— Отлавливаете? — прищурившись, спросила девушка. Гоги кивнул. — Надо же, ещё один эвфемизм для пожизненного заточения или убийства. — девушка улыбнулась так ослепительно, что наверняка засветила все камеры в здании, — Прямо как Фондовские "содержание" и "устранение".

— Зависит от точки зрения. — сухо ответил Гоги.

— А ведь эту систему основали те самые борцы за равенство и свободу для всех из Длани Змея, которые провозглашали право любых онтоотличных на существование.

Проходящая мимо официантка взяла с густо заставленного подноса холодный чай с ромом, подала стеклянной девушке и продолжила свои сложные манёвры между посетителями. Гоги рассеянно проводил её взглядом.

— Да! Всё это создали они, борцы против угнетения. — продолжила девушка, отпивая из своего стакана. Три кубика льда гремели об стеклянные стенки, как язык колокола. — И чем всё это закончилось? По улицам снова ходят очередные парни в пуленепробиваемой униформе и стучатся в двери к тем, что выбивается из общего ряда. Очередные люди в чёрном. Очередной Фонд. Разве это не забавно?

— Гм. — Гоги с тоской посмотрел в свой пустой стакан. Тщательно рассчитанный с утра бюджет не позволял заказать ещё, и ловец чувствовал себя просто омерзительно трезвым.

— А всё почему? Потому что они решили построить государство. — девушка выудила двумя пальцами кубик льда из чая и положила в рот. Гоги увидел сквозь её прозрачный живот, как лёд плавно спустился в желудок, как лыжник с горки. — А государство как система предусматривает наличие органа, контролирующего состав этой самой системы.

— Неужели.

— Да. Если бы город был устроен по типу Библиотеки, как свободное сообщество…

— Так у нас и есть Сообщество. — неуверенно вмешалась овцеголовая. — Объединённое Утилитарное.

— Ты государство хоть сковородкой назови, а блинов на нём не испечь. — девушка залпом прикончила чай с ромом и вытерла губы рукавом. — Так вот! Тогда было бы хорошо. Библиотека работала. Пока русский филиал Фонда случайно не впустил туда ту дрянь, своего первого узника. И библиотекари почти сдержали её.

— Вот именно, что там всегда были библиотекари — те же ловцы. Без них она пропала бы ещё быстрее.

— Они устраняли конкретные угрозы другим посетителям.

Гоги пожал плечами, как бы отказываясь от комментариев, и аккуратно слез с барного табурета.

— Ладно, было очень приятно поболтать с вами, но время не ждёт. — он бросил взгляд на часы. — Обед обедом, а мне ещё ловить целую банду, и на это у меня где-то полсуток, если отказаться ото сна и не ужинать.

— Мне тоже было очень приятно. — сказала девушка.

— Угу. — мимо прошла официантка. Гоги остановил её жестом. — Извините, у меня вопрос.

Официантка остановилась в нерешительности. От неё сильно пахло духами, но сквозь эту завесу пробивался лёгкий сладковатый запах, напоминающий горчичный газ и розы. Гоги протянул руку к ней и сжал её предплечье.

— Что вы делаете? — тихо спросила официантка.

— Это грубое нарушение санитарных норм. — спокойно предупредил её Гоги. — Первый же полицейский оштрафовал бы. Некростимулятор не предупредил вашего нанимателя?

— Я не знаю. — сказала официантка и нервно улыбнулась.

— Нежить сильно штрафуют за малейшую плоть на костях, а вы уже подгниваете. Лучше снять сегодня же. Хорошего дня.

Официантка пошла дальше, не оборачиваясь. Ловец слез со стула, сильно ударившись локтём о барную стойку и изо всех сил не подавая виду, хотя всю его руку прострелила густая, плотная, шершавая боль.

Овцеголовая кратко попрощалась с Гоги, и они со стеклянной девушкой ушли, держась за руки. Гоги снял с вешалки у входа в бар бежевое форменное пальто и надел на ходу, выходя на улицу.

На поле пальто жирным перманентным маркером было выведено какое-то стилизованное под граффити слово, совершенно нечитаемое. Гоги легко стёр его большим пальцем и отряхнул его об футболку. На той осталось серое грязное пятнышко.

<тут было объяснение что такое нотобис>

В ходе экскурсии о некоторых деталях было невинно умолчано, однако Гоги узнал о них из брошюрки, которую купил, чтобы как-нибудь скоротать время перед началом тура по картинам, скульптурам, перформансам, инсталляциям, рисункам, наброскам, вышивкам, мозаикам, голограммам, художественным временным петлям, псиограммам, музыкальным композициям, интерактивным объектам и прочим предметам искусства, которыми разродились специально обученные интеллектуальные роженицы.

Затем Гоги прошёл полную экскурсию, на которой ему рассказали то же самое, что было в брошюре, но в более длинной и витиеватой форме, подкрепляя каждое слово картинами, скульптурами, перформансами, инсталляциями, рисунками, набросками и так далее.

Нет смысла пересказывать всё, что видел Гоги, иначе читателю станет так же скучно, как и ему.

Стоит затронуть тот факт, что на экскурсию мимоходом заглянул сам Багсфидер, один из дуэта авторов-эридографистов, который он негласно составлял с Вормфудом. Оба философа активно паслись вокруг музеев, театров и прочих хлебных мест, так что встретить его для обширной группы посвящённых было не слишком неожиданно.

Багсфидер был высоким мужчиной с щетиной на лице и короткими колючими волосами на голове. Он носил пиджак поверх футболки и держал руки в карманах. Он встретился группе случайно, и его участие сводилось к тому, что он поддакивал экскурсоводу, когда тот обращался к философу за подтверждением.

Единственным, чем он смог пробудить в Гоги хоть малейший интерес, была такая реплика:

— То, как общество поддерживает в себе минимальное количество вещей вне нотобиса, не всегда основано на силе, однако без этого элемента в самом небольшом количестве не обходится ни один социум.

Экскурсовод, разумеется, в своей дальнейшей проповеди создал образ этого элемента как бесспорного, но необходимого зла. Гоги хмыкнул.

На экскурсии присутствовала публика, представленная в основном двумя типами посетителей: хипстеры и снобы. Оба обозначения довольно грубые и отсылают скорее к манере одеваться, чем к мировоззрению.

С точки зрения мировоззрения хипстерами были все, просто разных пород.

"Снобы" носили пиджаки или блейзеры, рубашки и брюки, иногда заменявшиеся чёрными или серыми джинсами. Рубашки бывали цветными, но не слишком яркими. На пальцах бывали обручальные кольца.

"Хипстеры" носили однотонные водолазки, толстовки, свитера, лонгсливы и худи со штанами того же цвета, но более тёмного оттенка. На них бывали декоративные кольца, кулоны на цепочках и верёвочках, пирсинг и татуировки.

Среди пирсинга был и очень необычный. Например, у одного хипстера пластиковые тоннели в ушах содержали в себе сообщающиеся двусторонние порталы. У другого нижняя челюсть парила в воздухе отдельно в паре сантиметров от верхней. Большая часть татуировок была "живой" и двигалась.

Снобы не уступали в вопросах необычности. Пиджаки, пошитые из абсолютно чёрной ткани, похожей на провал в пространстве, галстуки-"астрономы", сквозь которые, как через портал, можно было наблюдать звёздное небо, и прочие предметы онтомоды смотрелись органично и приятно.

Все посетители были очень стильными. Гоги со своей дешёвой, измятой футболкой и чёрными униформенными штанами выглядел среди них странно и непричастно.

Все были молоды. Лишь паре-тройке людей из большой группы было за пятьдесят.

(Хёрнст — молодой город во всех смыслах, — вывел в записной книжке Лайош, — и подавляющему большинству населения меньше сорока. Более старые и просто более консервативные по духу люди в большинстве своём либо попали в Хоуптаун, попутно забыв о том, откуда пришли, либо не смогли преодолеть тяжёлый путь через пустоши.)

У Гоги почти сразу же появился подозреваемый. Это была девушка-хипстер в тонкой облегающей водолазке цвета шафрана, с воротом-"черепашьей шеей". Ещё на ней были коричневые бархатные брюки с высокой посадкой, перетянутые чёрным поясом на уровне подвздошных костей. Девушка была маленького роста, так что её тёмное каре ходило у Гоги на уровне груди.

Доппельгангер допустил при выборе облика существенный просчёт. Видимо, он редко принимал такую низкую форму, и человеку, знающему, что искать, было заметно, как "девушка" по привычке отходит в конец группы, обнаруживает, что чужие спины, как стена, закрывают ей весь обзор, и возвращается в передние ряды.

Гоги нацепил тёмные очки и стал наблюдать за ней, ворочая туда-сюда одними глазными яблоками и не двигая головой. Кожа головы немного потела под фотореалистичной маской-трансформером, имитирующей правильное скандинавское лицо Аннерса.

Экскурсия продлилась полтора часа. Гоги вполне себе любил музеи, но если бы в этот момент кто-то предложил ему внедрить в черепную коробку ещё хоть одну псиограмму, несущую в себе глубокомысленный комментарий по поводу нетерпимости людей к не таким, как они, Гоги сломал бы этому человеку шею.

Когда экскурсия закончилась и все начали разбредаться по выставке, чтобы продолжить изучение экспозиции самостоятельно, девушка в водолазке остановилась перед картиной, изображавшей онта внутри фондовской камеры содержания для гуманоидов.

Интерьер камеры был чёрно-белым, создавая яркий контраст с насыщенно-бежевой, почти оранжевой фигурой героя. Он безучастно сидел на краю кровати, ссутулившись и бессильно опустив руки.

— Прикольный рисунок. — сказал Гоги, всматриваясь в чёрно-белые складки на масляном одеяле.

Девушка едва повела головой в его сторону.

— Игнатьева, вероятно? — попробовала угадать она.

Гоги подошёл к табличке с фамилией художника и наклонился к буквам.

— Если так… — проговорил он, нарочито оборвав на этом реплику. Это входило в пароль.

Девушка отошла от рисунка руки некоего О'фора и направилась к выходу. Гоги проследовал за ней прогулочным шагом. Оба остановились у лифта, и девушка нажала кнопку вызова.

— Как прошла операция? — негромко спросил Гоги.

— Вполне успешно. — тоже вполголоса ответила девушка. — Первых наработок можно ждать в ближайшее время.

— А где будут проводиться эти самые наработки? — спросил Гоги.

Приехал лифт. Раздвинувшиеся металлические двери открыли пустую кабину с зеркалом во всю стену напротив входа, перечёркнутым железным поручнем. Гоги и девушка вошли и встали друг напротив друга с разных сторон зеркала.

— Зачем вам это знать? — девушка скрестила руки на груди.

— Как полицейский, я могу лучше знать, безопасно ли то или иное место. — Гоги легко пожал плечами, — К тому же что плохого может случиться, если я узнаю?

— Вас могут раскрыть. — девушка нахмурилась, — Такой риск не стоит лишней консультации.

— Никто меня не раскроет. Я больше не работаю в Отделе.

— Печально. Нам могла бы пригодиться ваша помощь в дальнейшем.

Гоги скосил глаза на девушку и улыбнулся уголком рта. Та закусила щёку и отвела взгляд в сторону.

— Как вам картина? — спросил ловец.

— Какая… а, та. Ну, картина и картина. — девушка посмотрела на Гоги исподлобья. — А что с ней?

— Да просто интересный момент. — ловец потянулся, раскинув руки. — Сами видите, эта картина сама по себе ни капли не интересна ни мне, ни вам. Это просто ориентир, по которому мы находим место явки. Вместо неё мог бы быть, скажем, фонарный столб, или мусорный бак, ничего бы не изменилось.

— Эт точно, — согласился информатор.

— В каком-то смысле, остальным посетителям тоже глубоко плевать на эти картины и всякую другую дребедень, — продолжил свою пространную демагогию ловец. Ему хотелось побесить перевёртыша, отвлечь его внимание от вопросов секретности. — Им важна только всякая эта хитровыебанная философия, которая стоит за этой дребеденью. Им могли бы в формате лекции вещать ту же самую бессвязную ерунду на фоне, ну, парковки или свалки, и им, в сущности, было бы всё равно. Для кого-то из них музей — признак их статуса дохрена важной интеллигенции, он мог бы быть вообще пустым зданием и всё равно привлекать их, как мух, если б только сохранялась эта самая статусность.

— Угу. — девушка нетерпеливо посмотрела на экранчик с номером этажа. Музей был одним из самых высоких зданий города, к тому же лифты ползали вверх-вниз медленнее, чтобы не шуметь и не отвлекать посетителей. Дорога вниз была долгой.

— И музею, скорее всего, плевать на картины, — назло ей развивал свою мысль ловец. — Это их работа, заниматься всем этим, за эти деньги они могли бы ухаживать так же бережно за чем угодно. Коллекционерам и арт-дилерам, которые всё это перекупают у художников и сбывают сюда, тоже плевать, они могли бы так же торговать золотом или мехом.

— М-м.

— Искусство как самоцель — прошлый век, — заключил Гоги.

— Я не понимаю, к чему был этот разговор, — прямолинейно сказала девушка.

— Я так, развлекаюсь, — Гоги снова скосил на информатора глаза, улыбнувшись. — Моя работа очень скучная.

— Теперь вы сможете отдохнуть от неё, — мрачно прокомментировал информатор.

Он был зол на потерю агента. На его место придётся вербовать нового диспетчера, а значит — подвергать вербовщика опасности быть пойманным за руку, снова приоткрывать панцирь секретности, опасно обнажая мягкое и уязвимое тело шпионской сети.

Гоги посмотрел на счётчик этажей. Скоро придётся выходить. Рука украдкой потянулась к баллону с пеной.

— Так, может, сопроводите меня к месту этих самых… разработок? — ненавязчиво предложил ловец.

— Я сейчас иду на следующую явку, — девушка с нетерпением посмотрела на сомкнутые двери лифта, — Я контролирую полсотни агентов, мне некогда заходить в головной штаб. К тому же… вам лучше не туда, а в подпольное укрытие в черте города. Там вам выдадут новый паспорт и устроят на новую работу, с прочным алиби.

— В черте города? — в упор переспросил Гоги, — Значит, головной штаб где-то в пустошах?

Девушка неуверенно посмотрела на Гоги.

— Эти расспросы становятся странными, мистер Аннерс, — произнесла она.

— И тебе, сука, лучше на них отвечать.

Повисла пауза.

– Мистер Аннерс, пожалуйста, назовите свой полицейский пароль.

– Полицейский пароль? — ловец нахмурился. — Сколько копов вы уже в это впутали?

В этот момент двери лифта открылись, впустив в кабину мыльный холодный свет ламп первого этажа. Девушка развернулась, нагнулась, уклонившись от выпущенной прямо в затылок струи пены из баллона, и бросилась бежать.

Орудие, стреляющее магическими метками, очень похоже на револьверный ручной гранатомёт — разве что размером оно с обычный револьвер. Те же широкое дуло и большой открытый барабан, придающие оружию нелепый вид детской игрушки.

Кобура на поясе под футболкой открывалась простым сенсорным считывателем отпечатков пальцев. Гоги сорвался с места, как охотничья борзая, спущенная с цепи, и погнался за шейпшифтером, на бегу вдавливая палец леой руки в холодный стеклянный кружок.

Тихий электрический звонок, щелчок — и меточный пистолет мягко выпал из мощного электромагнитного зажима прямо в ладонь. Гоги перебросил оружие из левой руки в правую, добежал до ближайшего поворота, остановится, поймал девушку в прицел, выдохнул и аккуратно выстрелил.

Длинная сияющая сопля неоново-синего света попала в стену и взорвалась облаком капель, зависших в воздухе, как в желе. Руку Гоги всем своим весом держал какой-то неравнодушный хипстер в твидовом пиджаке, на бегу сбивший оружие в сторону и теперь висевший на локте тяжёлым грузом.

— Держите его!! Держите его! — горланил он, свободной рукой привлекая к себе других посетителей, как ярмарочный зазывала.

Гоги, пыхтя, выхватил из кармана форменных штанов удостоверение и сунул неравнодушному под нос.

— Я ловец, идиот! — взвыл ловец, отталкивая неравнодушного в сторону.

Тот мигом отлип и застыл среди подошедших зевак, потерянный и ожидающий от своего внутреннего борца за справедливость новых инструкций. Гоги зарычал и пустился в коридор, в котором пять бесценных секунд назад мелькнул заветный кроссовок.

Мозг ловца работал, гоняя мысли быстрее, чем сердце гоняло кровь по венам. Информатор либо бежит к выходу, либо хочет затеряться в толпе. При обоих раскладах выпускать его из виду нельзя.

Путь к выходу понятен. Путь в массу толпы непредсказуем.

Поворот был позади. Впереди, как мишень, маячила, стремительно уменьшаясь, охряная кофта. Чтобы быстрее бежать, шейпшифтер плавно наращивал длину ног. Посреди вытянувшихся икр узлом завязывался второй сустав.

До конца коридора оставалось около двадцати метров. Гоги встал, зажмурил левый глаз и прицелился, чтобы пометить беглеца прежде, чем тот достигнет спасительной двери.

В этот момент шейпшифтер ударил ногами в стену, выпрямил, как пружины, все три сустава и вылетел сквозь стеклопакет на улицу.

Гоги подбежал к ближайшему окну и распахнул форточку. Тремя этажами ниже, на парковке, информатор быстро вставал из лужи осколков, стремительно меняя цвет; под быстро чернеющим свитером ходили крупные волны и бугры от меняющися местами внутренних органов.

Это был последний шанс. Если он уйдёт, даже самый опытный ловец не отыщет этого сына блядуна и бляди среди полутора сотен городских перевёртышей. Гоги упёрся локтем в подоконник и прицелился, ловя момент между ударами сердца.

Кто-то на другом конце коридора окликнул его. Подул сквозняк. Оставалась пара секунд.

Гоги мягко, равномерно выдохнул, процеживая ледяной воздух через ноздри, и вдавил пальцем спусковой крючок.

Отдача была почти незаметной. Информатор вряд ли что-либо почувствовал. Только прохожие заметили, как по спине высокого бородатого юноши в кожаной куртке разбегаются сложные закручивающиеся узоры, пару мгновений тлеющие спокойным голубым сиянием.

Гоги вдохнул студёный ветерок полной грудью и спокойно повернулся к возмущённому смотрителю музея, бежавшему к ловцу, пыхтя и задыхаясь, на максимальной скорости, какую только позволял сидячий образ жизни. Гоги помахал удостоверением у него перед носом и побежал в гардероб, чтобы по пути захватить форменное пальто.

Забрав униформу и накинув её на плечи, Гоги побежал к выходу из здания. По лестнице он спускался прыжками, пропуская по пять ступеней. Чтобы не возбуждать подозрений, в холле он перешёл на быстрый шаг.

Его снова окликнули. Гоги раздражённо обернулся и увидел рядом с собой бородатую физиономию Багсфидера.

– Ты уже уходишь? – поинтересовался он.

– Да.

— Останься. Я хотел бы поговорить. Ты представляешь для меня особый интерес — как полицейский.

— И почему же именно я?

— Я редко говорю с вашим народом. Полицейские редко заходят в музеи, а философы — в полицейские участки.

— Если считать только вхождения по долгу службы. Как простые гражданские — постоянно, – язвительно улыбнулся Гоги, – Что же такого интересного вы хотите рассказать мне? Может, спросить меня о чём-нибудь?

— Ты ведь помнишь, что я говорил на экскурсии про использование обществом силы для поддержания своей нормальности?

— Слушал во все уши, — Гоги нахмурился, догадываясь, о чём пойдёт разговор.

И догадываясь правильно.

— Ты — непосредственный представитель этого явления, собственными руками выдворяющий из общества всех, кто не попадает в нотобис, — сказал Багсфидер, сопроводив эти слова ввталкиваюшим жестом обеими руками. — Все остальные люди относятся к этой концепции гораздо более опосредованно; впрочем, как и к концепции нотобиса вообще.

Гоги символически закатил глаза, на деле просто подняв взгляд чуть выше головы филосрфа, и вздохнул.

— Да-да, я понял, я всех ограничиваю, я цепной пёс режима. На завтрак я ем опричнину, на обед кровавую резню, а на ужин маленьких детей, укравших шоколадку в магазине. Это всё, что вы хотели мне сказать?

— …экскурсовод в своём рассказе не упомянул о том, что Экоу при вводит для тех, кто этим занимается, отдельный термин — секаль. Это рожь на латыни.

— Я польщён. И что?

— Кстати, именно поэтому на эмблеме Корпуса есть колос, — между делом вставил Багсфидер.

— Хорошо. Что-нибудь ещё?

— Так вот, это название — отсылка к "Над пропастью во ржи", — пояснил философ. — Ты читал, наверное. Там главный герой мечтает ловить детей, играющих во ржи у обрыва, чтобы они с этого самого обрыва не падали. Точно так же "секали" охраняют членов общества от падения с обрыва — за Предел.

— М-мм, — хмыкнул ловец, приподняв подбородок вверх.

— Я лишь хочу сказать тебе, что образ людей вроде тебя у Экоу и у нас вслед за ним вовсе не отрицательный, как хотел убедить тебя экскурсовод. Наоборот, такие ограничивающие силы при всей своей грубости служат благороднейшей цели предохранить людей от роковой ошибки.

— И почему вы не поправили этого снобишку? — полюбопытствовал Гоги.

— А зачем? — пожал плечами Багсфидер. — Ты же мог заметить по экспозиции, что им интереснее осмыслять не секали вообще, а Фонд и Коалицию. А уж их оправдывать — дело неблагодарное.

— Ладно, — Гоги сохранил каменное выражение лица, несмотря на то, что испытал прилив симпатии к собеседнику и облегчение от неоправдавшихся пессимистичных ожиданий на его счёт. — Это всё?

— В общем, мораль истории, — Багсфидер добродушно ухмыльнулся. — Делай, что должен, и не оглядывайся назад.

— Первым делом предпочту не оглядываться этот разговор. Я очень спешу. Всего доброго.

Багсфидер прощально взмахнул рукой.

— Если всё же решишь оглянуться, меня всегда можно найти на улице Барлоу, дом 7, квартира 49.

Гоги ответил по-спартански:

‐- Если.

Он соврал, сказав, что спешит. Утекающие минуты играли ему на руку: жертва теряла бдительность. Поэтому, выйдя из холла, ловец задержался у сувенирной лавки. Когда Гоги вышел на улицу, в кармане его бежевого тренча лежали книга в мягкой обложке и на три новых доллара меньше, чем прежде.

Выйдя к потоку пешеходов, Гоги вынул из барабана меточного пистолета тот патрон, метка из которого попала в информатора, и вставил в длинную выемку в ручке оружия.

Из отверстия за мушкой вверх взмыла струя голубого света, сформировавшая трёхмерную карту района величиной с ладонь.

Найдя на маленькой карте себя и информатора, помеченных яркими огоньками, ловец запрыгнул в ближайшего кашалота, рассчитался с кондуктором сдачей от покупки книги и вместе с движением огромного биомеханизма направился в направлении беглеца.

В нутре кашалота, держась за поручень, сплетённый из сухожилий, Гоги свободной рукой достал купленную в музее книгу из кармана. Первым делом он залез в указатель и нашёл там интересовавшее его определение.

"Секаль — это силы и социальные институты, а также их прелставители, по возможности возвращающие к норме или удаляющие из общества те личности, которые так или иначе заходят за нотобис, преступают границу приемлемого."

…небольшую часть, описывающую непосредственно эпицентр эридографии – эридограммы.

Багсфидер и Вормфуд вслед за Экоу и его "Началами или концами неоднозначностей" используют общий вид эридограммы как координатной плоскости, в центре которой стоит София Чжан – самый типичный, самый упорядоченный человек в мыслимом пространстве. От неё во все стороны пролегает многообразие человеческой неупорядоченности, и с ростом удаления от Софии возрастает уровень хаоса.

Нотобис на такой эридограмме выглядит как замкнутое кольцо, опоясывающее Софию. Предел неровен, может быть, даже имеет волнистую форму, захватывая и отторгая разные вещи, которые могут показаться внешнему наблюдателю в равной степени хаотичными/упорядоченными и разделяемыми на приемлемые и неприемлемые несправедливо.

Согласно Круглому Тезису, каждая культура видит свой нотобис как идеальную окружность, а чужие – как неровные. Это происходит потому, что в каждой культуре сама координатная плоскость эридограммы расчерчивается по-разному, то есть одни и те же понятия каждая культура размещает на разном расстоянии от эпицентра; никакой идеально верной координатной плоскости, на которой ровная окружность совпадала бы с идеальным нотобисом, видимо, не существует.

В небольшом абзаце в конце главы Вормфуд указывает на тот факт, что даже боги имели разные взгляды, следовательно, смертным и подавно невозможно договориться. В трактовке Багсфидера семь равноправных богов символизируют равнозначность всех взглядов на мир (на что Вормфуд едко возражает, что один святой в конце концов оказался заметно живучее других).

Гоги читал полувнимательно, посматривая то в окно, то на сияющую карту над стволом пистолета.

Мелкая точка-информатор двигалась в рое других точек по одному из центральных проспектов строго на север, рассчитывая на людность. Гоги направлялся к концу проспекта – на перехват.

Он вышел из мясистых биомеханических дверей и встал у фонарного столба, прислонившись к холодной бронзе. Точка-Гоги на карте не шевелилась. Точка-информатор двигалась ровно к нему, как пуля в мишень.

Покрутив железное колёсико на боку ствола, ловец понизил яркость карты. Информатор шёл от него по правую руку где-то в пятидесяти метрах. Для большей мобильности Гоги снял со ствола кольцо-прожектор и надел на безымянный палец, а само орудие спрятал. Теперь маленькая тусклая карта парила у него над тыльной стороной ладони.

Десять метров. Гоги плавно, чтобы не привлекать лишнего внимания, отнял спину от столба и вошёл в толпу, сверяясь с картой.

Две точки поравнялись. Гоги начал постепенно, шажок за шажком, боком пробираться через толпу. Расстояние между огоньками начало сокращаться.

Наконец промежуток между ними стал неразличим.

Гоги осмотрел окружающих людей. Это были высокая рыжая девушка в красной куртке, онтоотличный парень с пирсингом в носу и семью ногами, торчащими из таза, как юбка, и мягко несущими хозяина вперёд, и мужчина лет сорока с проволочными волосами в абсолютно чёрном пиджаке.

Гоги подобрался к сорокалетнему и положил руку ему на плечо. Мужчина испуганно дёрнулся. Оба остановились. Толпа огибала их, как волнорез.

– Что вам нужно? – испуганно прошептал мужчина.

Гоги бросил взгляд на карту. Точка-ловец остановилась, но вторую стремительно несло вперёд течение толпы.

– Чёрт. – тихо выругался он, – Извините за беспокойство, вы можете идти.

Огибая людей и животных, Гоги побежал к рыжей и шестиногому. Он чуть не споткнулся о чьего-то домашнего махткраба, не отрывая глаз от кольца и в вопросах пространственной ориентации полностью полагаясь на периферическое зрение.

Шестиног отпадал. Такая привлекающая внимание форма могла легко напороться на проверку документов, а на этом засыпаются все шейпшифтеры. Умники, которые превращают в документ часть своего тела, выявляются проколом. Оставалась девушка.

Похоже, информатор был кросс-дрессинговым фетишистом.

Тут вторая точка свернула на другую улицу. Гоги рванул за ней. Длинные рыжие волосы и красная куртка показались между спинами.

Смуглая рука легла на красное плечо.

Информатор подготовился к поимке ещё с того момента, когда Гоги остановил чёрного пиджака. Вместо предплечья из рукава показался обтекаемый, органический тазер. Как только Гоги развернул девушку к себе, два электрода, выброшенные из его дула, впились в его футболку, промокшую от пота.

Ловец согнулся пополам от парализующе острого разряда. В замутнённых глазах дёргался в беге стремительно уменьшающийся красный лоскут.

Преодолевая боль и расталкивая неравнодушных, он сорвался с места и со всех ног пустился за информатором. Тот нырнул в проулок. Гоги нырнул за ним, спотыкаясь и прижимая холодную ладонь к бешено стучащей груди.

Информатор медленно, но верно удалялся. Удлинённые ноги во всём выигрывали у непослушных от шокера мышц ловца. Информатор бежал, не оборачиваясь, пока куртка темнела, а длинные волосы теряли рыжий пигмент и втягивались в череп.

Гоги, начиная ощущать колючий ком усталости в почках, выхватил изъятый у Аннерса пистолет и выстрелил в воздух.

Напуганный неожиданным громким звуком, информатор обернулся на бегу, сбился с траектории и врезался в водосточную трубу, приваренную к стене здания. Не сумев удержать равновесия, он оступился и рухнул на сухой асфальт.

Гоги нагнал его, когда шейпшифтер уже почти поднялся на ноги, и сбил на землю толчком обеих рук в плечо. Информатор зацепился рукой за полу форменной шинели и стащил ловца на землю за собой.

Высвободив правую руку, информатор выставил вперёд рукав с тем же органическим тазером и выстрелил. Теперь он успел как следует зарядиться за время погони, из неприятной помехи превратив тазер в грозное оружие. Гоги кое-как увернулся, и электроды взвились в воздух, как две змеи. Ловец схватил информатора за запястье и со всей силы дёрнул вниз.

Оба электрода свистнули в воздухе, как плеть, и ударились в тело хозяина. Шейпшифтер задёргался под воздействием электричества и обмяк.

Гоги снял с пояса оставшийся баллон с пеной, кое-как полил ноги противника, произнёс "Сальмонеллёз" и наконец выпустил из окоченевших пальцев руку информатора.

Закрепив победу, ловец попытался подняться с поверженного противника, но вместо этого просто откатился в сторону и остался лежать на спине на асфальте. Рёбра ныли, и каждый вдох причинял сладковатую, тянущую боль.

– Чёрт, да где же… — прохрипел голос рядом с ним.

Гоги повернул голову к вяло трепыхавшемуся в каменных кандалах информатору. Облик девушки начал медленно слезать с него, как дешёвый пищевой краситель с кремового торта.

Он пытался вслепую нашарить что-то изгибавшейся без суставов, как хобот или щупальце, рукой на асфальте.

– Что ищешь, друже? – полюбопытствовал Гоги, поднимаясь на четвереньки.

Ответ пришёл сам. Руки Гоги и информатора одновременно дёрнулись к маленькому предмету на асфальте. Ладонь ловца накрыла его быстрее, сжала пальцами и оттолкнула руку-хобот в сторону.

– Что это тут у нас?

Гоги поднёс руку к глазам и разжал кулак. На его ладони покоилась маленькая стеклянная пилюля белого цвета.

– Вот оно что.— присвистнул ловец. — Я случайно выбил это у тебя изо рта, да? – Гоги криво улыбнулся, – Уж извини.

– Это лекарство. Оно мне нужно. – предпринял последнюю отчаянную попытку информатор, – Дай сюда.

– Уж совсем за дурачка меня не держи. – Гоги сунул пилюлю в карман и повернулся к осторожно приближавшимся прохожим, непрерывно снимавшим происходящее на телефоны, и успокаивающе поднял руки, – Всё нормально, я полицейский.

Он достал удостоверение и на вытянутой руке продемонстрировал объективам камер.

– Этот человек обвиняется в работе на онтофашистскую террористическую группировку. – сказал он ближайшему неравнодушному, пилившего ловца вопросительным взглядом.

Просветив толпу насчёт своих действий, Гоги достал свой телефон и непослушными пальцами – всё ещё сказывались последствия удара током – набрал номер Кьюпи. Тот ответил после первого же гудка.

– Информатор Аннерса пойман, отследи мой адрес и направь машину.

– Ебейший. Жди. Ты не ранен?

– Он каким-то образом жахнул меня электричеством, но я в норме. – Гоги потёр ладонью сквозь футболку рёбра в месте удара.

– Тогда машина без аптечки. Ну всё, до личной встречи.

Кьюпи бросил трубку. Гоги сунул телефон в карман, лениво приказал толпе разойтись размашистым жестом и встал рядом с арестантом – караулить его до приезда сослуживцев с грузовиком.

Приехал Дилли. В кузове рядом с лежащим на брезенте информатором Гоги попробовал вздремнуть, но Дилли вёл неаккуратно, машину трясло на каждой кочке, и у ловца ничего не получилось.

Кьюпи на допросе свёл роль Гоги к сидению рядом на втором стуле с максимально грозным видом. Он был похож на охотника, отложившего в сторону ружьё, чтобы снять с подстреленного из него зверя шкуру.

Комната для допросов представляла из себя ярко освещённый изнутри куб с пятиметровым ребром. Магические руны делали стены, потолок и даже пол, которые с внутренней стороны комнаты казались простым бетоном, свободно просматриваемыми снаружи, как стекло.

Куб был бесконтактно подвешен в трёх метрах над полом в чём-то вроде тёмного спортзала, выстроенном в самом сердце Отдела. Вокруг комнаты были возведены в три этажа металлические мостки с перилами, на которых обычно помещались участники следствия, руководство и журналисты, пристально следящие за гуманностью допроса.

Сейчас там на втором уровне чернела всего одна фигура в униформе — Шепард собственной персоной.

Из всех этих пояснений про нотобис ты можешь решить, будто бы учение эридографистов очень скучное, но это не так. Это лишь одно из многочисленных понятий, которыми они орудуют, но я затрудняюсь перечислить их все, да и не вижу особого смысла. В конце концов, Гоги не смог заинтересовать ни один из них.

Сейчас он сидел и читал купленную в музее книжку в мягкой обложке. Текст был написан с довольно сложной целью, в которой переплетались философское изложение, историческая справка и самопиар.

Рядом с Гоги появился силуэт. Гоги повернул голову и узнал бледного Джойса.

— А, это вы, — сказал он, — Что же, вы тоже считаете, что мир умирает?

Джойс пару секунд смотрел в потолок.

— Однажды я испытал нечто подобное. Когда я был ещё в утробе, женщина, в матку которой я вошёл, погибла в газовой камере, — сказал он. — Я могу рассказать, как это ощущается, и ты сравнишь это с тем, что чувствуешь ты.

— Валяйте. — кратко ответил Гоги.

— Представь, что всё, что ты привык ощущать как близкое и тёплое, становится холодным и скользким. Соки, которые насыщали тебя через пуповину, оборачиваются гноем и трупным ядом. Жидкость, в которой ты плавал, как рыба в воде, становится омерзительной слизью. Каждый глоток воздуха, всё, что входит в тебя, из дарующего жизнь превращается в несущее смерть.

Ловец прошёлся взглядом по тоскливой картине разрушения и запустения.

— То, что ты привык видеть своим домом, становится тюрьмой. — продолжал Джойс, — Твоё собственное тело из послушного и родного, которое ты привык носить, как шёлковые одежды, превращается в тягостные оковы. Всё теряет свою устойчивость. Что угодно может отступить и предать.

— Мда, похоже на то. – согласился Гоги.

Оба замолчали.

Ловец поднялся на пятый этаж высотного здания в центре города по лестнице. Как следует продышавшись, но расстегнул пальто и задрал футболку. Автомат нырнул в расширенную кобуру-эпку размером с пивную банку и полностью исчез там, как большая чёрная рыба, прыгнувшая в воду.

Одёрнув футболку вниз, Гоги вдавил кнопку звонка в стену и подержал пару секунд. Ему почти сразу же открыл высокий крепкий мужчина лет тридцати, поросший короткой алюминиевой щетиной и подстриженный ёжиком. Возможно, это был тот же ёжик, что вещал утром на демонстрации; в Городе эта причёска довольно популярна у самопровозглашённой интеллигенции и богемы, так что Гоги с трудом отличал эти полулысые головы друг от друга.

— Здравствуйте. — кашлянув в рукав на запястье, сказал ловец. — Мистер Багсфидер просил меня зайти.

— А-а, ты тот полицейский, про которого он болтал весь день. — ёжик отошёл в сторону, пропуская Гоги в квартиру. — Ты вовремя. Мы тут поесть собирались, заходи.

Гоги перешагнул порог, ослабил шнурки и снял ботинки. Когда он выприямился, ёжик запоздало протянул ему руку.

— Вормфуд. — учтиво представился он.

Гоги пожал его сухую ладонь.

— Орджоникидзе. Вы тот самый, с которым мистер Багсфидер вроде как конкурирует?

— Да, это я.

— Почему вы живёте вместе?

— Жилищный вопрос. — кратко ответил Вормфуд. — Пошли.

Когда Гоги вошёл на кухню вслед за Вормфудом, ему в нос и в глаза, будто напав из засады, ударил целый коктейль из едких, удушливых, кислых до тошнотворности запахов. На секунду он остановился в дверях, рефлекторно дёрнув обе руки по направлению ко рту и носу, но сдержался и продолжил путь.

Посреди комнаты стоял небольшой обеденный стол с местами на шесть человек: двое с торцов и по двое с каждой из длинных сторон. На белой льняной скатерти стояло несколько блюд с едой. Гоги снова остановился, не находя в себе сил приблизиться к столу.

Тут Вормфуд открыл окно настежь, и дышать стало легче. Гоги протёр слезящиеся глаза костяшками пальцев и увидел, что Багсфидер сидит в кресле и курит.

– А, офицер, здравствуйте. – сказал он.

– Ох, мать честная, вашему повару нужно сменить дезодорант. – кисло попытался пошутить Гоги.

– Это благородный запах высокой кулинарии, мистер… – Багсфидер выжидающе посмотрел на Гоги.

– Орджоникидзе. – ловец встал поближе к окну, от которого веяло спасительной свежестью, – И что за кулинарные секреты вы собираетесь открыть мне?

Вормфуд тоже встал у окна, с лёгкой досадой оглядывая блюда.

– Когда я планировал этот ужин, я думал, что у нас выйдет интеллектуальная трапеза. Но, судя по всему, самым съедобным объектом в этой квартире будет сыр с плесенью.

– Придётся нам вести себя, как лакеям на королевском обеде. – подтвердил Багсфидер, – Смотреть, но в рот ни крошки не брать.

– Я люблю сыр с плесенью. – сказал Гоги.

– Тогда милости просим, если вы сможете употреблять пищу в такой атмосфере.

Вормфуд выдвинул три стула, один с торца и два по правую и по левую руку от него. Багсфидер встал и уселся справа, а Вормфуд – слева. Гоги сел между ними во главе стола. Ворфуд поставил перед ним тарелку, на которой плашмя лежал крупный кусок классического дорблю и нож.

– Спасибо. – сказал ловец, но к еде не притронулся.

Багсфидер отодвинул от себя ближайшие блюда и положил вместо них сцепленные руки.

– Что ж, раз уж никакой пищевой функции всё это выполнить не сможет, перейдём к демонстрационной. Ты прочитал мою книгу?

– Да. – кивнул Гоги, – Очень… осмысленно.

– На примере пары этих блюд можно наглядно продемонстрировать концепцию Предела Экоу. – оживлённо заговорил Вормфуд, – Начнём с сыра. Не с вашего, мистер Орджоникидзе. С менее съедобного.

Философ, привстав, аккуратно приподнял и переставил на свободное место между говорящими большое блюдо, накрытое стеклянным колпаком. Это был целый круг сыра с крупной, неровной впадиной в центре, похожей на яму из-под выкорчеванного дерева.

Стенки впадины шевелились и извивались.

– Это, господин ловец, Касу Марцу, сардинский сыр с червями. С сардинского языка это название означает буквально "гнилой сыр".

– Чудесно. – без особого восторга прокомментировал Гоги.

– Но, несмотря на то, что он буквально употребляется в пищу сгнившим, у него есть срок годности, и ни один итальянец не станет есть испорченный сыр – то есть слишком гнилой. То же самое верно и для хаукартля, – Вормфуд указал на блюдо с горкой жёлтых кубиков, – исландского гнилого мяса акулы. Слишком гнилое мясо в пищу непригодно даже для исландцев.

– Грань между ними и есть нотобис. – подытожил Багсфидер.

– Именно. Проблема заключается в том, что любое мясо акулы и любой сыр в какой-то степени гнилые. Как только акула умирает и её иммунитет прекращает бороться с разлагающими бактериями, то тут, то там в мясе возникают маленькие очажки разложения. Мы считаем мясо испорченным тогда, когда их становится слишком много.

– Для исландцев и сардинцев точка слишком много – то есть нотобис – просто наступает позже, чем для нас, — вставил Багсфидер.

— И это не значит, что мы правы в том, как есть рыбу, а они — нет. — закончил Вормфуд.

Пока они говорили, Гоги переводил взгляд от говорящего к говорящему, как будто наблюдая за игрой в теннис.

— Как-то это немного… — он абстрактно взмахнул рукой, — …не про-онтоотлично. У вас разнообразие сравнивается с гниением.

Философы переглянулись и заулыбались.

– Товарищ Орджоникидзе! — снисходительно произнёс Вормфуд, — Не следует полагать, будто бы гниение — это обязательно зло, грязь и ужас. Разумеется, сгнившая пища вредит вашему желудку, но не стоит оценивать явления по их гастрономическим достоинствам. Всё на свете сгнивает, и я, и вы, и эта рыба, и общество, и в этом нет ничего дурного. Это не нигилизм, а принятие.

– Гм. – сказал Гоги.

Следующим на место между говорящими было поставлено блюдце с яйцами. Белок был тёмно-коричневым и полупрозрачным, а желток имел цвет малахита.

– В Китае едят "столетние яйца", разлагавшиеся в безвоздушной среде. – сказал он, – нотобис китайца изгибается, захватывая анаэробно сгнившее яйцо и оставляя аэробно сгнившее снаружи. Сам китаец видит свой предел как идеальный круг, просто для него аэробно разложившееся яйцо лежит дальше от Софии Чжан, чем "столетнее".

– Точно так же сардинец приемлет "червивый сыр", заражённый личинками сырной мухи, и не станет есть заражённый другими насекомыми, хотя для представителей других культур они одинаково отвратительны, – подтвердил Вормфуд.

— Это — основа так называемого Круглого Тезиса, который заключается в…

— Извините, что прерываю, но я уже ознакомился с основами. Я прочёл вашу книгу, — Гоги вынул из кармана немного истрепавшийся томик. Верх страниц был слегка обожжён, почернел и пах гарью. — Не обращайте внимания, меня били током сегодня.

— Значит, весь этот ужин был совершенно бесполезен, — Багсфидер окинул зловонные блюда с уже неприкрытым отвращением.

(…)

В следующие полчаса Багсфидер и Вормфуд поочерёдно расспрашивали Гоги о его восприятии собственной работы в контексте эридографии; Гоги отвечал кратко, но ёмко, хотя и чувствовал, что не может дать этим людям ответы, за которыми пришёл сам.

Если вкратце, в следующие полчаса оба комментатора набрали себе вдохновения на новую главу, а Гоги заработал себе ужасный привкус голубой плесени во рту. На том и разошлись. Философы пообещали заменить его имя на что-нибудь вроде "Анне" или "Бьёрна", если станут цитировать его. Гоги, в свою очередь, пообещал никому не рассказывать, что они живут вместе.

На лестничной площадке ловец бросил ещё один взгляд на часы. С того момента, когда он поймал усатую цель, на которую выдавали листовку, неприятный барьер в 24 часа больше не стеснял его, а Агнула явно имела возможность перенести запуск "Кузнечика" на денёк-другой, но по-хорошему нужно было выступить хотя бы до утра, иначе Шепард снова пригрозит обоссать.

Усталость висела на всём теле, как насквозь промокшая и потяжелевшая одежда после проливного дождя. Пойти спать в развороченную квартиру — не вариант, стучаться к кому-то с просьбой переночевать — много чести. Гоги поковырялся в настройках плаща и превратил его в короткое гражданское пальто вроде бушлата. В этом наряде он зашагал по улице, решив определиться, куда он идёт, по ходу дела.

Старый добрый фамас болтался под бушлатом за спиной. Холодный ремень, удерживающий оружие, от каждого шага елозил по плечу Гоги, как ремень безопасности, приятно сдавливая рёбра под рукой. Хотелось закурить, но сигареты кончились.

Смеркалось. Вот и день прошёл.