SCP Foundation

Экоу в своей книге приводит анекдот о правилах поведения на ядерном полигоне. Что делать, если вы оказались на ядерном полигоне прямо перед началом испытаний? Идите прямо к бомбе. Во-первых, это самое наблюдаемое место полигона, и на нём вас тут же заметят и, вероятно, заберут. Во-вторых, при нахождении в пределах 80 метров от эпицентра ядерного взрыва ваше тело испарится раньше, чем нервы донесут мозгу информацию о любых ощущениях, и вы даже не заметите, что уже мертвы. Таким образом, ваша смерть будет абсолютно безболезненной.

— Этот город не странный. Он неправильный. Он ошибочный. Он похож на… пепел от сгорающего мира, который собрался в одном месте на этом пылающем трухлявом полене и решил между собой, что пепел был на полене всегда, но угнетался древесиной, а теперь вырвался на свободу. И что теперь он построит преобразившийся справедливый мир, где дерево и зола будут равны. Но это неверно. Мы не должны искать мира с пеплом, офицер. Мы должны пытаться потушить пожар. До самого конца.

Но ведь нет ничего. Нет ни юридического ущемления, ни злобных корпораций, наживающихся на несправедливости, государство равно заботится об онтоотличных и онтотипичных гражданах, ни официальная, ни независимая пропаганда не распространяют тезисов ни о превосходстве первых, ни о неполноценности вторых. Все равны, все обеспечены. В чём же дело?

Вормфуд и Багсфидер используют две разные формы эридограммы. Вам не следует путать их, если вы не хотите запомниться собеседнику как безграмотный и недалёкий человек.

Вормфудовская "жёсткая" эридограмма состоит из нескольких чётко обозначенных векторов, соответствующих определённым группам характеристик. Количество векторов никак не ограничено, можно сделать хоть всего один и добавлять новые по необходимости. Жёсткая эридограмма может выглядеть, например, так:

[[Картинка.]]

Багсфидеровская "плавающая" эридограмма – оба писателя не любят открыто противопоставлять свои подходы друг другу – выглядит как поле с относительно равномерно распределёнными точками характеристик и явлений. Они не вписаны в рамки конкретных групп и могут свободно плавать по координатной плоскости, сохраняя нужное составителю расстояние от Софии Чан. Вот пример такой плавающей эридограммы:

[[Картинка.]]

У обеих эридограмм есть свои проблемы, которые их авторы исправляли модификацией их общего вида в своих последующих работах.

Вормфуд в процессе работы над второй частью "Промежуточных петлей" заметил, что разные группы могут включать одни и те же характеристики. Например, онтоотличные люди, обладающие нестандартным внешним видом, относятся как к вектору степени онтоотличности, так и к вектору степени нестандартности внешнего вида самого по себе:

[[Картинка.]]

Решением являются не жёсткие и прямые, а изогнутые и пересекающиеся вектора эридограммы-осьминога.

Багсфидер при написании дополнения к "Прогрессу в процессе" также отметил для себя один недостаток плавающей эридограммы: без всякого деления характеристик на группы ориентироваться на схеме сложнее, она теряет часть своей наглядности, нужной для того, чтобы интеллектуальная публика могла лишний раз не напрягать своё заглавное качество. Решением этой проблемы стали группы-сектора эридограммы-цветка:

[[Картинка.]]

Согласно учению Экоу, популяризированному Вормфудом и Багсфидером, пара порядок-хаос и их взаимоотношения гораздо древнее, чем добро и зло – по той же причине, почему дельфины хуже, чем акулы.

Вот как это утверждение поясняют Багсфидер и Вормфуд. Акулы слишком простые и несоциальные существа, чтобы понимать добро и зло. Они не знают, что бывают поступки "правильные" и "неправильные". Они не имеют эмпатии и не знают, что поступать нужно так, как ты хочешь, чтобы другие поступали с тобой (чему всех людей учит Конфуций, а говорящих дельфинов – Крри-Пак-Пак). Но они понимают разницу между чистой водой и мутной, знанием и незнанием, в конце концов, здоровьем и болезнью, жизнью и смертью.

Дельфины гораздо умнее. Они понимают, что какие-то их действия вредят другим и осуждаются обществом, и способны выполнять их, даже зная это – способны сознательно идти на преступление против морали и всего рода дельфиньего.

Акулы просто голодные. Дельфины способны на зло.

Точно так же обезьяны, предки людей обрели понимание того, какая их постройка разрушена, а какая стоит ровно и надёжно, какой орган функционирует, а какой отказал, какие монетки на столе у исследователя разложены в порядке возрастания, а какие как попало, гораздо раньше осознания того, что отобрать у другой обезьяны честно добытый банан и съесть – неправильно.

Точно так же совершенно несоциальные и лишённые морали осьминоги чистят своё убежище от мусора при помощи струй воды, понимая разницу между чистой и захламлённой пещерой, умные вóроны способны открыто вредить своим собратьям и жестоко расправляться с другими животными безо всяких угрызений, и так далее.

Разделение на нации в Двух Звёздах носит довольно необязательный и второстепенный характер. Вместе с этим, казалось бы, непатриотичным культурным веянием мы имеем меньший уровень враждебности между людьми, разделёнными этим признаком. Страх перед нацизмом невелик Аль Фине, поминают вместо Гитлера в таком же контексте, а его деяния сравнимы по уровню известности с Геноцидом Армян в докризисное время.

Патриотизм Гоги внешне выражался исключительно в регулярной покупке минеральной воды из знаменитых боржомских источников в алюминиевой банке.

На самом деле Гоги всегда нравилось жить в загородном доме недалеко от Пицуро-Мюссерского Заповедника. У него были красный велосипед и смешные круглые куры-орпингтоны, такие толстые и пушистые, что по форме были ближе к баскетбольному мячу, чем к птицам. Но после того, как из пещеры Верёвкина полезли и стали спускаться с гор демоны, Гоги без лишних размышлений покинул свою родину на доверху набитом беженцами пароходе.

Кстати говоря, именно в этот момент следующий такой же пароход был поднят в воздух и раздавлен антихарибдой у него на глазах. В этот момент Гоги пообещал себе как можно реже жаловаться на то, что ему якобы не везёт.

Только не подумай, будто бы Гоги – бесчувственный, законченный циник.

Когда посреди бескрайнего моря Мария ни с того ни с сего упала лицом вниз и размельтешилась на мелких визжащих мушек, он стоял перед ней на коленях так долго, что сумел сосчитать их всех.

Мушек было восемь тысяч девятьсот тридцать две. Они никуда не разлетались, а только кружили на месте, как по невидимым орбитам. Они пахли, как подвал с шампиньонами или пиво "Пилигрим", пролитое на футболку.

Гоги рассказывал много чего. Из Грузии на корабле их отчалило семеро. Петра и Василия двумя пальцами схватила высунувшаяся из-под воды колоссальная человеческая рука, от кончиков пальцев до локтя длиной с футбольное поле; после этого никто не выходил на палубу. Билли посмотрел на небо в иллюминатор и свалился замертво, и никто так и не понял, почему. А Мария размельтешилась.

До пункта назначения ослепший корабль с заклеенными пятью слоями синей изоленты иллюминаторами, ориентировавшийся по паре приборов, довёз только Гоги, Нателу и Мосэ. Натела не смогла дойти до города через Южную пустошь (никто так и не вспомнил, что именно с ней случилось), а Мосэ стал бубликом, и Гоги остался один.

А вот что расскажу я.

Там, где была Архангельская область и Карское море, теперь равнина, белая и ровная, как стол. В снегу сапогами вытоптана тропа. Поперёк тропы в снегу у санок лежат три заледеневших трупа. Лица у мертвецов цвета штукатурки и укрыты инеем. На чёрной пустой канистре из-под топлива мелком выведена надпись:

"Читаешь – дальше по тропе не иди иди назад. Ничего нет гориз. чист 40 км. Шли назад конч. еда и бенз. Господи спаси наши ду".

У одного из трупов в правой руке мелок. Трупы закапывать в снег смысла нет – некому их обглодать, а лопата может затупиться об лёд. Мелок я взял – пригодится.

Однажды все мы дошли до Двух Звёзд и зажили счастливо. Из кучи сложных и глупых вопросов не осталось ни одного.

Гоги спросил у меня, что я думаю о … . Я ответил, что.

Гоги спросил у меня, что я думаю о … . Я ответил, что.

Гоги спросил у меня, что я думаю о … . Я ответил, что.

Гоги со всем присущим ему сарказмом спросил у меня, что так ожесточило моё сердце. Я ответил, что он не прав. Моё сердце мягкое, как селёдка.

Привет. Да, это нормально, это не просто мешок плоти, это кресло-мешок из плоти. Не, не спрашивай, откуда оно, просто не спрашивай, окей? Да, я хочу, чтобы ты сел на него.

Ладно, можешь взять там табуретку. Да-да-да, вон там, в углу.

Эм, ты тут, чтобы послушать историю Гоги, да? Ну, тут такое дело… Просто в ней очень много действия и немного философии, а я плохой рассказчик и ещё более плохой философ.

Я думаю, тебе было бы лучше не слушать меня, а пойти и заняться чем-нибудь более полезным, например, позвонить своим родственникам и спросить, как у них дела, написать свой собственный рассказ, найти в ваннете рецепт пирога и испечь его, чуть не спалив кухню, включить докризисный фильм со Скарлетт Йоханссон и начинать неистово наяривать каждый раз, когда она появляется на экране, или ещё что-нибудь в этом духе.

Я серьёзно, если что, прямо сейчас ты можешь уйти. Я не собираюсь как-то обижаться и писать про тебя депрессивные посты, мол, никто меня не ценит, никому не нужны мои дурацкие истории и так далее.

Ты остаёшься? Ладно, тогда начнём.

‐- Если бы мы не убили его, весь город бы превратился в ночной кошмар Эшера. Гравитация, топология, всё поехало бы к чертям собачьим.

– И что? Город и так онтоотличен.

— Богиня проводила свой ритуал. Вы убили её.

— Если бы мы не остановили её, она вернула бы Землю в состояние Золотого Века.

— И че?

Да, в философии Экоу есть много других понятий. Например, идея-звено. Этим термином Экоу обозначает идею, переходной между двумя другими; из которой закономерно развивается другая, оставляя "полуидею"-звено позади как недостаточно радикальную ступень своей эволюции.

Например, идея о минимальном вмешательстве государства в общественную жизнь по Экоу может быть названа идеей-звеном перед идеей о его полном отсутствии – анархизме.

Этот термин полюбился философам, так как позволял назвать идеологию оппонента идеей-звеном перед чем-нибудь неприятным – чаще всего онтофашизмом.

…формулирует…

Вообще Экоу активно использовал в терминологии заимствования из других языков. Лично мой любимый термин, встречающийся в его книгах, назван именно так – хатурсберар. Это грозное слово он взял из исландского языка.

Оно означает людей, идеологии, предметы искусства, которые руководствуются одной лишь ненавистью. К другим людям, к вещам, к абстрактным образам, к невкусной еде, к тотальной несправедливости, к хорошеньким актрисам в платьях с блёстками, к безумным религиозным правилам, к подросткам, шумящим под окном, к другим идеям, к чему угодно, о чём только можно сформировать личное мнение.

Экоу говорил, что чем идея или человек радикальнее, тем больше риск, что он превратится в хатурсберар.

А ещё он говорил, что сам чуть не стал им.

По той же причине, по которой красиво полуодетая женщина привлекательнее полностью голой, по той же причине, по которой люди делают себе сэндвичи, для которых нужно заранее жарить, варить и томить отдельные ингредиенты, хотя сэндвич в конце концов съедается за минуту, по той же причине, по которой существуют соулслайк-игры, отвечает Экоу.

Человеческая природа не приспособлена к пассивному получению удовольствия из ничего. Ей нужно действие, хотя бы формальная деятельность, хотя бы иллюзорное, но усилие, которое требуется предпринять для достижения цели.

Кстати, я немного слукавил, сказав, будто бы Гоги служил в армии в 2010-х годах.

Он прошёл двухлетнюю службу, почти полностью аналогичную армейской, не под началом правительства Грузии как такового, а в составе организации под названием Добровольное Объединение Региональной Молодёжи. ДОРМ было крупным околоправительственным корпусом, сформированным при поддержке Фонда с крайне расплывчатой целью "сплотиться против угроз нового мира, какими бы они ни были".

На деле людям просто нужно было объединиться вокруг чего угодно. Так было проще справляться с тревогой по поводу всего того неизвестного и непонятного, что вдруг повылезало изо всех щелей и углов.

ДОРМ никогда всерьёз не планировалось использовать для настоящих боёв. Конечно, у Совета О5 был план задействовать бойцов в крайнем случае как туз в рукаве, но до этого дело так и не дошло. Единственный раз, когда солдаты Объединения выполняли какую-то практическую задачу, был уже при посадке беженцев на корабли, отплывавшие к Хоуптауну. ДОРМовцы в своей фиолетовой униформе помогали погружать багаж. Она сели на последний корабль. Гоги уже не был в их числе.

Сама деятельность Объединения очень немногим отличалась от обычной армии в мирное время: его члены проходили обучение стрельбе, ближнему бою, строевому шагу, пению хором, мытью полов, сбору и разбору автомата за минуту и прочему, что считалось полезным для региональной молодёжи.

Основное отличие состояло в том, что у ДОРМ не было цели сломить непокорность солдат, и дисциплина была мягче. Их обучали бывшие грузинские и российские военные, попавшие в один сектор при новом разделе мира, ранее выполнявшие те же функции на службе у соответствующего государства.

Фондовский руководитель попался Гоги всего один раз. Он рассказывал про устройства, которые теперь принято называть ВОР.

После прохождения службы в ДОРМ Гоги нарастил мышечную массу, научился попадать в банку из-под колы и укладывать противника на землю голыми руками за восемь секунд. Поэтому, попав в Две Звезды, он пошёл в полицию и был принят на работу после короткого собеседования.

А Мосэ, который всегда увлекался медициной, стал медбратом, подцепил вирус и превратился в бублик. Вот так.

Экоу довольно часто цитирует одного американского писателя раннекризисной эпохи по имени Гарри Гроссштейн.

Он написал множество вполне хороших, разумных книг, в основном романов, и слыл очень интеллигентным и образованным человеком, одним из самых популярных американских авторов того времени. Потом он сошёл с ума, стал драть шторы, испражняться стоя, есть землю и деспотически требовать ото всех вокруг, включая свою жену и детей, чтобы они делали так же.

В конце концов он взял велосипед и уехал в пустоши, где его совершенно закономерно подхватила невидимая сила и бросила в небо, где бритвенно-острые облака мелко порубили его дряхлое тело, как кореец морковку.

До сих пор его фанаты ни за что не признают того, что на склоне лет он сошёл с ума, а пишут обо всём этом как о трагедии человека, пытавшегося изменить мир ради справедливости, преданного всеми вокруг, непонятого современниками. Самоубийственный поход в калифорнийские пустоши расценивается ими как самоотверженное паломничество, призванное показать людям, на что человек готов ради правды. С пеной у рта они доказывают, что Гроссштейн был в здравом уме и твёрдой памяти, а его безумный образ жизни таил в себе те же истины, которые он провозглашал своими книгами.

Хейтеры Гроссштейна — это, в основном, те, кто проходил его книги в школе и возненавидел их оттого, что они были длинными, а их заставляли читать за лето — также с пеной у рта отстаивают мнение, будто бы писатель деспотически указывал жене и детям есть землю, срать стоя и грызть халат медсестре, как он сам, в полном рассудке, но отстаивают они это мнение в иных целях, а именно — чтобы доказать, будто бы Гарри с юности был тираном, эгоистом и просто гнилым человеком.

Особенно их заводит то, что Гроссштейн был онтотипичным, а его жена и половина детей — онтоотличными; так их ненависть к писателю переходит в русло его обвинений в угнетении онтоотличных. Всех его любителей ввиду этого также незамедлительно записывают в онтофашистский лагерь.

Ни те, ни другие не могут признать банального факта, что бедный старик просто-напросто сошёл с ума из-за деменции и алкоголя. Всё новым и новым безумным поступкам Гроссштейна они находят оправдания или обвинения, пытаясь выставить осознанным (и поэтому во всём виноватым) простого маразматика.

Пьяницей он, кстати, был спокойным и только и делал пьяным, что плакал, тихонько пел и лез обниматься.

Между Сциллой и Харибдой. С одной стороны — консервация вопреки здравому смыслу, ведущая к застою. С другой — хаос, неразбериха, неконтролируемая буря. И мы, которые в челне зыбучем.

Логотип Отдела Удержания — это классическая эмблема Объединённого Утилитарного Сообщества, правительства города, окрашенная в багровый и голубой цвета.

Эта эмблема придумана Вормфудом. Сплетённые между собой левосторонняя (повёрнутая одним рогом вниз) и правосторонняя (повёрнутая одним рогом вверх) пентаграммы содержат в себе два пятиугольника, и направленный вверх, и направленный вниз, наложенные друг на друга и в середине символа образующие правильный десятиугольник; в некоторых вариациях эмблемы внутрь него вписывается круг.

На эмблеме Отдела в багровый окрашена левосторонняя звезда, а в голубой — правосторонняя.

Любой человек, осознанно покупающий себе еду, знает, что сыр, привезённый в магазин сегодня, лучше сыра, привезённого вчера, который, в свою очередь, лучше привезённого два дня назад, и так далее. Более того, человек, живущий на ферме и пробовавший только что загустевший сыр из парного коровьего молока, скажет нам, что "сегодняшний" сыр, который мы почитаем за свежайший, на деле является уже полежавшим, подсохшим, пока его упаковывали и везли с фермы на прилавок.

Таким образом, даже внутри Предела Экоу некоторые эктимиси предпочтительнее других, но не слишком сильно: можно с почти что одинаковым удовольствием съесть только что свернувшийся сыр и сыр с прилавка, свернувшийся день назад. При равномерном удалении от центра предпочтительность начинает меняться быстрее. Разница между свежестью четырёхдневного сыра и пятидневного в глазах обычного человека несколько больше, чем между свежестью только что одно- и двухдневного, ведь к этому моменту сыр начинает заветриваться, и человек спешит скорее употребить его в какое-нибудь блюдо — так же и с другими эктимиси, в которых этот эффект вызывается тревожным ощущением приближения к Пределу.

Если представить себе плоскость нормальности как условный вид сверху на трёхмерную диаграмму, в которой уровень предпочтительности будет обозначаться высотой точки-эктимиси, то по удалении от Софии Чжан она будет снижаться по кривой, напоминающей половинку от колокола нормального распределения. Максимальной крутизны она будет достигать на самом Пределе Экоу, после чего станет постепенно становиться более пологой и выходить на плато.

Это произойдёт потому, что нам, по большому счёту, всё равно, сколько плесени нарастает на сыр, сколько в нём насекомых и так далее. Разумеется, кусок, в котором их больше, будет более отталкивающим, чем тот, в котором их меньше, но разница между их отвратительностью будет не так принципиальна, как разница между более и менее засохшим сыром.

Через эту концепцию Экоу добавляет в свою философскую модель трёхмерную эридограмму.

Вводя второй параметр, он показывает, что упорядоченность не напрямую коррелирует с приемлемостью и приятностью эктимиси.

Кстати, двухмерный вертикальный "срез" эридограммы не полностью копирует кривую-колокол. В его вершине есть небольшая ямка. Она появляется оттого, что слишком нормальные вещи могут вызывать у людей неприязнь как скучные.

Итак, мы говорили о трёхмерной эридограмме. Из-за того, что она составлена из точек, которые на вертикальном срезе напоминают кривую-колокол (в вормфудовской модели из самих кривых, расходящихся из Софии Чжан, в багсфидеровской — из самих точек, расположенных по усмотрению составителя), она визуально напоминает большой холм или гору.

Ни Экоу, ни легендарный дуэт его толкователей не называют её "трёхмерной эридограммой"; хотя это название и можно встретить в статьях других авторов на ту же тему, это лишь вольная интерпретация, а не цитата.

Сами философы используют термин, составленный как раз по визуальной аналогии, что обычно не очень характерно для них, обычно создающих слова через заимствования из других языков.

Они называют конечный вариант эридограммы Горой Гарри Гроссштейна.

Всё однажды умрёт.

А что потом?

Стоит ли ускорять этот процесс? Стоит ли пытаться замедлить его?

Следует ли бояться этого? Стоит ли пытаться забыть об этом? Нужно ли радоваться этому?

Чёрт знает. Нет. Нет. Нет. Нет.

Да.

Лайош сидел на раскладном стуле вместе с десятком других людей, расположившихся кругом вокруг женщины в длинной юбке с жакете поверх футболки со спиральной эмблемой.

Женщина последовательно обращалась к каждому из сидевших вокруг неё, и он заговаривал о своих тяготах в жизни. Упор делался не превратностях онтоотличной жизни.

Лайошу было некомфортно с самого начала, и с каждым выступавшим этот дискомфорт усиливался. Лайош не хотел, чтобы очередь дошла до него. Он пришёл на этот сеанс групповой терапии для онтоотличных по рекомендации из ваннета, и теперь жалел об этом.

Справа от Лайоша сидело голое человекоподобное существо цвета осенней листвы в карамельную полоску.

У него была огромная голова с радиальной симметрией, в форме дыни, которую кольцом опоясывали пять ртов с фиолетовыми дёснами и пять крупных небесно-голубых глаз.

На кончике дыни располагалось что-то вроде китовьего дыхала, раз в минуту выплёвывавшего какую-то липкую жидкость в большое пластиковое ведро в руках существа. Существо часто не попадало в ведро и расплёскивало жидкость по полу, и один из пяти ртов смущённо извинялся.

Сосед Лайоша слева был не менее экзотическим.

Он походил на постоянно кишащий рой из маленьких неоновых комет, витающих по кривым, витиеватым орбитам вокруг человеческого скелета, отлитого из какого-то потускневшего металла, напоминающего латунь. Кометы оставляли за собой длинные хвосты, через секунду превращавщиеся в дорожки из голубого дыма, плавно витающего в воздухе вокруг роя.

Он курил, обмакивая кончик сигареты в окружавшие его огни и просовывая в металлические зубы. Сигарета очень быстро догорала, и он брал следующую.

С момента, когда Лайош пришёл, он выкурил уже восемь штук. От него зверски несло табачным дымом.

Все люди в кругу были, так сказать, на том же уровне. Они были очень онтоотличны, гораздо онтоотличнее, чем сам Лайош, который всего-то был окружён какой-то статистической аурой, короче говоря, привносил случайный фактор всюду, куда только не совался, что в сравнении с тем, что случилось с оранжевым пятиротым существом справа от него, кажется не важнее насморка.

Лайош чувствовал, что ему нечего рассказать. Он думал, что тратит время и терпение людей, которые действительно заслуживают быть выслушанными. Собственные его проблемы были просто несерьёзны.

Сейчас всеобщее внимание было сконцентрировано на двух людях, как бы находящихся на одном и том же месте. Совпадали даже их лица, которые сливались бы в одно, если бы не небольшая разница в их расположении, составлявшая не более сантиметра.

Оба были полупрозрачными, как голограммы, и, судя по всему, нематериальными, время от времени материализуя свои части тела. Говорил тот, чьи рот, глотка и лёгкие были вещественными в текущий момент времени; второй, чьи органы речи оставались в это время призрачными, хранил молчание, не в силах хоть как-то поколебать воздух.

— …вот так нас и спутало. — говорил первый. — Скульптор после этого сбежал, но его быстро отследили и убили. Нас посадили в камеру содержания мягкого режима, и мы мариновались там года два. Я прошёл больше игр, чем когда-либо вообще видел за жизнь.

Второй помахал перед глазами первого рукой — знак, что он хочет заговорить. Первый перевёл свои органы речи в состояние миража, и на их месте материализовались органы второго.

— Разойтись нам не даёт что-то вроде одинаковых имплантов или типа того, которые скульптор посадил нам в верхние отделы позвоночника. Так что руки-ноги мы двигаем независимо друг от друга, но шеей и спиной — всегда вместе.

— А что случится, если вы материализуете свои части тела одновременно? — спросила женщина на стуле.

Второй и первый синхронно выставили перед собой свои правые руки. У первого отсутствовали мизинец и безымянный палец вместе с частью ладони. У второго не было большого пальца.

— Вот что случилось, когда мы случайно пересеклись. — прокомментировал второй. — Их просто разорвало. Как граната взорвалась.

— Наверное, вам было очень сложно привыкнуть к этому? — спросила женщина.

Лайош, при всём своём сочувствии к этим людям, очень хотел уйти, но не мог выбрать момент, в который это было бы лучше всего сделать, не привлекая слишком много внимания и не показавшись невежливым.

— …что вы — полноценные члены общества, и все мы готовы поддержать вас. — подытожила женщина и обратилась к соседу Лайоша, железному скелету, объятому голубыми кометами. — Теперь вы.

Железный скелет начал рассказывать неожиданно обычным женским голосом, как её зовут, как она записалась в клуб магов, которые основывались на машинном переводе Кодекса Эрикеша, что закономерно привело ритуал к провалу, а её — к такому состоянию. Она пряталась от Фонда в Трёх Портлендах, но затем сбежала и оттуда, так как местное правительство возбудило против неё уголовное дело за случайный поджог.

Именно на поджоге Лайош бросил взгляд на часы и как бы понял, что страшно опаздывает куда-то, встал со стула (скрипнувшего об пол слишком громко, отчего к лицу и шее Лайоша волной прихлынула горячая кровь) и удалился, отчаянно пытаясь передать жестами, что он очень извиняется, но ему пора.

Сообщество Сообщающихся Сознаний Солипсистов, Скептиков, Социопатов (Сиксс) — группа солипсистов, особой формой телепатии убедившаяся в наличии друг у друга мышления, то есть, по когито эрго сум, в существовании друг друга. Считают, что весь мир вне их не существует, включая других людей, поэтому их жизни и чувства не имеют ценности. В итоге получается РЕЗНЯЯЯЯ.

— Дай-ка мне зубочистку.

— Слушай, Орджоникидзе! — бармен щёлкнул пальцами. — А что, если я не дам тебе зубочистку? Ты ж всё время с ней ходишь, жуть. Клиентов пугаешь.

— Я твоему заведению низкую оценку поставлю.

— Не выйдет! Ты уже проиграл мне, что, пока ты жив, на моём баре будут стоять толи пять звёзд.

— Укажу в завещании, чтобы, когда я умру, их сменили на ноль.

Оппоненты Экоу, несогласные с его тезисом о том, что единственным направлением развития каждой цивилизации является разрушение, пложение хаоса и упадок, отмечают, что любая цивилизация, приходящая к упадку, должна сначала развиться, поднявшись на высоту, с которой можно упасть; таким образом, каждая империя создаёт внутри себя пусть не вечный, но порядок.

Экоу возражает на это.

— Да они от тебя недалеко ушли. Сам-то тоже комплексуешь, что онты такие из себя яркие и оригинальные, а ты — так. Онто-типичный. Серый и скучный.

Гоги передавил странное движение всех мышц лица, как будто хотевших одновременно куда-то спрятаться и выдавить что-то из самих себя. Вместо гримасы на его лице водворилась усталая ухмылка.

— Ты боишься, что я тоже объявлю войну онтам? — вяло поинтересовался ловец. — Мне похер на это дело. Как видишь по моей работе, я и преступности-то объявляю войну нехотя.

— Клёвый тейк. Почти поверила. — бесцеремонно перебила Шепард. — Только вот нехотя-похуистов так не пронимает.

<…>

— Потому что ты не просто скучный ущерб, которому завидно на тех, кто лучше, чем он. И ты не ненавидишь обделяющее тебя общество. Ты наоборот, со всего этого уссываешься.

— Справедливо говорят, что у корпорации нет совести; но корпорация, состоящая из совестливых людей, имеет совесть. — подчеркнула девушка.

— Имеет во все щели. — фыркнул бывший дланевец. — Сами придумали? Или цитируете кого?

— Генри Дэвид Торо, "Гражданское неповиновение". — отчеканила полупрозрачная, поднимая стакан с ромом, как в тосте.

<…>

— Без закона ваша любимая конкуренция превратится в войну без правил, всех против всех. Нужно активное участие контролирующей силы, чтобы держать конкурентов в узде.

— "Желательно воспитывать в себе уважение не столько к закону, сколько к справедливости." — процитировала полупрозрачная. — Тоже из Торо. Конечно, нельзя построить здоровое общество на одной только конкуренции; она должны действовать в комплексе с воспитанием в людях чёткого понимания того, какую границу при этой самой конкуренции нельзя переступать, и не потому, что государство придёт и накажет тебя, а потому, что это неправильно.

— Интересно. — тонко улыбнулся дланевец. — Очень по анархо-коммунистически.

— При этом, — продолжила полупрозрачная, проигнорировав последнее замечание, — пока общество ещё находится в невоспитанном состоянии, будут находиться психопаты, которые будут переступать эту границу. И государство должно грохать их, закрывать их потогонки и поддерживать борьбу профсоюзов за нормальные зарплаты и условия труда. И по мере того, как общество будет воспитываться в духе совестливой конкуренции, государству будут нужно делать это всё реже, и реже, пока такие психопаты-потогонщики не станут единичными случаями.

Девушка поставила стакан на стойку и сцепила руки перед собой в замок.

— Хорошее государство сокращает своё присутствие в делах общества. Хорошее общество сокращает свою потребность в присутствии государства. — афористически изрекла она.

Многие социологи, наблюдавшие ранние этапы Британского Кризиса, предполагали падение уровня религиозности. Они считали появление чудес опровержением всех религиозных систем, не упоминавших их в своих священных писаниях. Аномальным религиям — включая "Большую чётвёрку" — пятеринство, ортотанство, нялкянство, механитство — они пророчили гибель ввиду утраты их онтоотличностью эзотерического, закрытого статуса.

Тем не менее, как замечают Экоу с его комментаторами, эти четыре религии процветают — с переменным успехом. Почему?

Как писал один из сторонников "чудесного атеизма", в мире, наполненном онтоотличиями (здесь, естественно, было использовано а-слово, из-за чего ни Багсфидер, ни Вормфуд не приводят цитату полностью. Экоу этим себя не ограничивает и приводит слова критикуемого в первозданном виде), чёткая, структурированная система, в которую можно организовать всё (обозначенное онтофобным термином), невозможна, следовательно, невощможна и крепкая, убедительная теология.

Он указывает, что никакая система не увязала бы воедино всё онтоотличное, возникшее в повседневности людей: предметы, существ, явления, персон и божественные сущности. Также эта повседневность ударила бы по концепции трансцендентности; отпала бы нужда в поклонении чудесам, если они встречаются на каждом шагу и их присутстие — самоочевидный факт.

Согласно этой работе, человечество должно было войти в состояние пещерных людей, видевших богов повсюду: в погодных явлениях, животных необычного вида, в темноте за пределами пещеры. Всё сверхъествественное они признавали бы как одну большую и загадочную силу хаоса, которой бы страшились и пред которой бы по-своему преклонялись.

Как отмечает Багсфидер, автор цитируемого им текста допускает типичную для онтофашистского общества логическую ошибку, объединяя всё "сверхъестественное" в одну категорию и потому приписывая ему схожие свойства. В общих чертах оба комментатора дополняют суждение Экоу так: подведение всех "чудес" под одну черту — примета онтофашизма, и примета опасная.

Вторая логическая ошибка автора, по мнению Экоу — мнение, будто бы популярность аномальных религий (и религий вообще) основана на их чудесах, на сверхъестественном, которое они объявляют существующим, а это неверно. В каждой достаточно развитой религии присутствует описание целого мировоззрения, философское учение, не сводящееся к вере в богов, которых оно заявляет.

Философ рассматривает через призму критики чужих тезисов ортотанство, одну из религий, якобы обречённых на гибель от утраты их знаниями сакральности и секретности. Безусловно, всем открылось присутствие многих вещей, с которыми ортотанцы сталкивались уже многие тысячелетия, от того, что создали они сами или их враги, до того, что ортотанцы назвали бы порождениями Вору — тауматургия, инопланетные расы и живое оригами. Казалось бы, Церковь Второго Хитота более не может сидеть, как монополист, на мешке с знаниями об этих вещах, ведь его содержимое, можно сказать, национализировано. Теперь она должна стать бессильной чем-либо заинтересовать прихожанина.

Однако ей есть, чем привлечь его. Ортотанство, пишет Багсфидер, не сводится к живому оригами и знаниям об инопланетянах. Это целая сложная модель, описывающая всю Вселенную. Мир, сгоревший и возрождённый, снова обречённый на гибель — и отказ смириться с этой гибелью, решительное желание продолжать приносить жертвы последнему живому богу.

Больше никто не готов поверить в камни, поглощающие кровь, как губки, и фокусы с тауматургией; но люди оказались готовы поверить в то, что материальный мир — всего лишь островок порядка в окружающем его океане хаоса и смерти, и что за этот островок нужно сражаться до последней капли жертвенной крови.

Это — первая логическая ошибка, убеждённость, будто бы могущественное божество и целая мёртвая вселенная, на смену которой пришёл наш мир, в глазах потенциальных прихожан равноценны монетке, всегда падающей "орлом" вверх.

Единичное чудо не равно целому мировосприятию; опровержение первого не опровергает второе, особенно если второе опирается не на физические представления о структуре материального мира, а на философские воззрения о природе бытия, этики, разума.

В конце своей статьи Багсфидер подводит итог текущему статусу "большой четвёрки" парарелигий.

Максвеллиты построили ваннет вместо интернета, заражённого ботами Фонда и в конце концов выключенного по всей планете по приказу Хоуптауна, и стали интересовать общественность скорее с практической, а не с духовной точки зрения, но, несмотря на это, регулярно сообщают о вполне бодром наращивании числа правоверных.

Нялкяне набрали популярность в среде ксенофеминисток, при помощи тонких телесных модификаций воплощающих в себе идеал постгендерного человека. Сама урсаркическая вера своим "левым традиционилизмом" и уникальной космологической моделью привлекла к себе немало людей. Также нялкяне достигли коммерческого успеха в пищевой промышленности.

Часть пятеристов окончательно превратилась во что-то вроде Свидетелей Иеговы и приобрела умеренный успех, а часть ушла в закрытые мистические группы, занимающиеся неясно чем и неясно где. По слухам, они экспериментируют с Каббалой, нынче табуированной из-за ассоциаций с паролями Фонда.

А уже описанные ортотанцы, беспокоясь о сохранении потока жертвенной крови для своего бога, цепляются за философию Экоу, дающую возможность разрешить главный актуальный вопрос, состоящий в том, как примирить религию, из глубины веков призывавшую к праведной войне против сил хаоса, с политическим течением, которое безоговорочно поддержали её лидеры — течением борьбы за онторазнообразие.

Итак, Гоги вышел на след информатора и с большой вероятностью должен был настигнуть цель в ближайшие часы.

— Это неплохо, но очень медленно. — задумчиво произнёс Винифред Кларк, директор компании "Агнула", дослушав доклад менеджера по фамилии Рейган, — Хотя чему тут удивляться? Один человек не может прочесать большую территорию, его тормозят рядовые случайности. К тому же он — чёртов ловец, это не его профиль. Если бы только мы могли послать наёмных специалистов! Они решили бы эту проблему так же гладко, как тогда, в двадцать восьмом году. Вот только стоит нам нанять хоть одного следственника, эти чёртовы федералы окончательно перестанут доверять нам, перекроют кислород в виде грантов или вообще ликвидируют…

— Это неплохо, но очень ненадёжно. — проговорил Президент, опираясь на стол в зале заседаний обеими руками. — Ловец Орджоникидзе нормально экипирован, но всё равно едва ли тянет на армию из одного человека. Гораздо практичнее было бы послать на расследование группу агентов из внешней охраны или из полиции, но это будет уже третья операция серьёзных парней за месяц, а скоро выборы; если среди журналистов опять начнутся поползновения по поводу "полицейского государства", нашей партии крышка. Ещё и Агнулу нельзя прижать, ведь от них зависит проект, пока он не завершён — их трогать нельзя… Могут начать наглеть…

— Это очень плохо. — с расстановкой произнёс мужчина в комнате с каменными стенами, сжимая в руках жёлтую папку с бумагами и буравя серыми глазами помощника. — Через Джима этот пидор выйдет на половину нашей шпионской сети! Имена, пароли ёбанных агентов… Если бы только мы могли прихлопнуть ловца… вот только мы сильно рискуем, даже сильнее, чем тогда, в двадцать восьмом году. Если агент не справится, эти бляди наверняка его захватят, а значит — ещё ближе подберутся к нам, к сердцевине. А если справятся — вместо Орджоникидзе поставят новую ищейку, лучше прежней… Если бы ловец не шёл по следу, я вывел бы Джима из города, но остаётся риск, что по его следу найдут ходы сюда…

— Ситуация очень важная и опасная, но из-за этих чертей мы ничего не можем сделать. — сказал Кларк.

— Ситуация очень важная и опасная, но из-за этих врагов государства мы ничего не можем сделать. — сказал Президент.

— Ситуация очень важная и опасная, но из-за этих блядей мы ничего не можем сделать. — сказал мужчина в каменной комнате.

Система сдержек и противовесов достигла идеального равновесия, и никто из участников событий не мог сделать и шагу, чтобы его не нарушить. Силы сторон устроили мексиканскую дуэль, и вся ответственность за решение ключевых для молодого государства проблем оказалась возложена на Гоги, бродящего между направленных друг на друга пистолетов.

Основатели столкнулись с проблемой, в будущем ставшей причиной зарождения Корпуса, после двух месяцев существования деревни.

Этот человек представлялся неразборчивой мешаниной согласных звуков, которую никто не мог записать. Он просил впустить его как беженца. Основатели впустили его и отвели участок на окраине, как и другим поселенцам.

На следующее утро на участке оказался дом, и никто не видел, как его строили.

<…>

[Основатель] пошутил, что [другой] стал новым маленьким Фондом.

Никто из присутствующих не засмеялся.

Как и многие шизоиды, Гоги имел навязчивые идеи, которые то и дело оказывались у него в голове, как только нужно было что-то оценить или объяснить, и нагло вмешивались в ход его мыслей. В частности, он полагал, что с ним происходит что-то онтологическое, природу чего он затруднялся понять.

Ещё не дойдя до той стадии, когда пациент начинает жить в полностью вымышленном мире* и всерьёз верить в несуществующие вещи, он лишь подозревал присутствие чего-то странного и чудесного в себе и вокруг себя.

Свои сны он регулярно объявлял внедрёнными некоей сущностью из мира идей; когда что-то случалось с ним несколько раз подряд, он говорил, что это подозрительная статистика, наврдящая на определённые мысли; чудом выжив на сложном задании, он приписывал это фатумной защите.

Ничто из этого не сходилось в одну систему, и шизофреническая болезненная саморефлексия приводила к также частому среди них скептицизму. В конце концов все эти умственне построения, за исключением разве что вошедших в привычку поисков паттернов в числах и толкований снов, отвергались и вскоре забывались.

Экоу в четырнадцатой главе "Начал и концов" вступает в диалог с историками Города, комментируя один тезис, впервые выдвинутый Анатолием Крапицким, одним из авторов, пытавшихся заглянуть в первопричины формирования Фонда и удостовериться, не был ли его бесславный конец предопределён ещё тогда?

Этот тезис — парадокс: освободительные движения своей риторикой о том, что подшефные им меньшинства якобы не считаются за людей в среде угнетателей, вероятно, во многом популяризировали и распространили во всех слоях общества идею о том, что те или иные группы населения, ранее просто воспринимавшиеся с пренебрежением и неприязнью, могут быть не людьми, а чем-то иным, менее ценным.

Таким образом, Женский вопрос, нацеленный на освобождение людей, возможно, во многом поспособствовал появлению Еврейского вопроса и печально известного ответа на него.

Схожим образом многие историки Города винят громкую риторику освободительных движений в Онтоотличном вопросе — этим ретронимом обозначается волна создания онтофашистских организаций, большинство из которых просуществовало вплоть до Британского Кризиса. К их числу относилась и ГОК, аналогично нацистам не считавшая онтоотличных за людей и проводившая их планомерное, безжалостное истребление больше столетия.

Экоу указывает на этот печальный пример как на демонстрацию того, как расширение Предела в одну сторону может спровоцировать его проседание "с другого края".

Многим людям — Хатурсберар — жизненно необходима ненависть к чему-то, ощущение под боком внутреннего врага. Если заставить их мириться с одними, они легко могут ожесточиться против других, лишь бы сохранить в душе это состояние духовной войны, крестового похода против кого-то, кроме самих себя и своих же недостатков.

Экоу предупреждает, что нужно вовремя заметить, если это случится и в Городе, и подавить это зерно вражды. Как возможные варианты следующего внутреннего врага (обозначаемого термином "иниминт" — от латинского inimicus internus) философ рассматривает ксенофилов, представителей политических течений или популярных религий, "осколков прежнего мира" и, что любопытнее всего — людей определённого возраста.

Город молод во всех смыслах. Его культура часто превозносит атрибуты молодости, такие, как открытость новым идеям, толерантность и мобильность.

Может ли их постепенная утрата начать считаться утратой человечности в новом брендированном смысле?

(философ) критикует эридографию, обвиняя Экоу в гипостазировании; по его мнению, общие понятия хаоса и порядка, которыми Экоу оперирует как некими самостоятельными (почти божественными) сущностями, не следует выносить за пределы предикатов, использующихся для описания тех или иных объектов. Понятие "нормальности", использующееся при составлении эридограмм, в статье "Великая однозначность", посвящённой работе Экоу, характеризуется как слишком общее и не имеющее чёткого опеределения, а опирающееся на интуитивное понимание читателем. В конце статьи (философ) называет работы Экоу "абсурдным плодом патологической гиперграфии, бессмысленность которого крайне неумело замаскирована под недоступное непосвящённым эзотерическое знание".

Шизореальность онторазнообразного мира, расколотая, не- и постструктурированная, не поддающаяся никакой классификации, не только позволила религиям выжить, но и своеобразно очистила, усовершенствовала их, точнее, их восприятие обывателем, ясно подчеркнув, что они никогда и не несли классификационной функции.

По выражению одного православного иерофанта докризисной эпохи, которого спросили, почему в Священном Писании нет никаких упоминаний динозавров, "Филиппа Киркорова там тоже нет". Религии и их писания никогда не предназначались для того, чтобы описать и структурировать весь мир; они давали структурную модель (точнее, основные корневые тезисы для дальнейшего развития их иерофантией и независимыми толкователями) лишь для одного аспекта бытия — морали — в остальном ограничиваясь описанием создания мира, что нельзя считать попыткой структуризации всего сущего и, следовательно, нельзя опровергнуть обнародованием ранее неизвестных компонентов ризомы.

Авраамические религии погибли, но причина их падения относится к другой сфере, а именно к их политике "монополии на чудеса" и участии в онтофашистском терроре Средневековья. Религии, не запятнавшие себя этим, вышли сухими из Британского кризиса и даже завоевали некоторую популярность за счёт "отмены" конкурентов.

Многие считают осознание бренности всего вокруг "конечной остановкой" мышления, после которой любой философ прекращает всякую умственную деятельность.

Они призывают нас отложить эти мысли на потом и обратиться заново к самому началу логической цепочки, чтобы вернуться к ним в глубокой старости, когда осознание приближающейся смерти сделает их ещё более болезненными и ужасающими.

Это поведение неразумно. Заключение о том, что всё смертно и конечно, не является концом логической цепочки, далее которого невозможно какое-либо развитие; его следует не избегнуть любой ценой, а осмыслить, органически встроить в свою картину мира и придти к новому, деятельному и оптимистическому взгляду на него, в котором будет место и терпеливому принятию, и осознанию необходимости, и даже благодарности и благоговению.

Общество похоже на реакцию горения… Она стремительно движется сквозь возгораемую среду, отфильтровывая горящие вещества от негорящих, и таким образом создаёт некое подобие порядка, но от этого не становится чем-то большим, чем разрушительная и хаотичная химическая реакция, подпитывающаяся первым, что попадётся у неё на пути, и на всех парах летящая в никуда.

Сканеры размером с кейс для бумаг, сравнивающие пропорциональность лица посетителя с идеальным образцом, выбор которого зависит от указанных оператором расы и пола — деформированные и асимметричные лица не пропускаются через контрольный пункт. Далее — чёрные кубические комнаты, для входа в которые нужно раздеться — в них стоят сканеры побольше.

Империя, культура которой основана на поклонении человечности во всех её проявлениях, на огромных пятиконечных полигонах тренирует пилотов боевых роботов в форме колоссальных человеческих лиц с механическими конечностями.

Одно из основных стремлений человеческой души — вернуть прошлое, дотянуться до того, что мозг видит перед собой каждый день, но не может достигнуть…

Смерть лишь подчёркивает невозможность этого возвращения, окончательно закрепляет тот факт, что река не может войти в русло дважды.

Показать привязанность Гоги к кошке. Смерть кошки убрать в закадр; налётчик выстрелит просто на шум, Гоги придёт домой и упадёт на колени без пояснений.

Заметки Лайоша:

Основатели согласились: некоторые порождения Пустошей не могут быть допущены в Город. Они настолько непредсказуемы, что представляют угрозу. Не заслуживают доверия. Они слишком онтоотличны.

(Одного из них) выбрали, чтобы он занимался этим… (Другой) на этом собрании пошктил, что (Первый) станет новым маленьким Фондом.

Никто не засмеялся.

Пустоши подобны пружине, слишком сильно и слишком надолго сжатой и теперь распрямляющейся во всей своей сокрушительной силой. — официальная позиция пропаганды.

Гоги достал телефон из кармана. Ваннет работал с перебоями. Ловец открыл галерею с фотографиями. Большая часть хранилища была занята разными оттенками серого с белыми пятнами — его кошкой. Гоги начал листать её изображения.

[Имя кошки] была очень пушистой. На последней фотографии она лежала на боку, растёкшись по полу большим шерстяным прямоугольником, и только поднимала голову, чтобы следить за Гоги помнил, как он чесал ей белый живот правой рукой, держа телефон в левой. Фотографировать одной рукой вообще сложно, а левой — ещё труднее.

Мы наняли сбойных сновидцев, чтобы найти его и пропихнуть в наш офис через разлом в реальности.

— Город, в сущности, маленький. 500 тысяч человек можно "пробить" за час, если обратиться к максвеллитам в магазин электроники напротив нашего офиса и попросить об услугах брата М.К.У., что будет стоить всего двести пятьдесят новых долларов, а мы можем себе это позволить благодаря тому, что сопровождаем на пути из рук пятеринцев в руки правительства партии крайне специфических веществ и не спрашиваем, что за проект "Кузнечик" упомянут в маркировке.

Облаков почти не было, и холодно-белое низкое солнце беспрепятственно освещало утренний город под углом, едва поднимаясь над силуэтами зданий. Вся улица была наводнена игрой света; даже самое маленькое окно отбрасывало светлый блик, похожий на мазок белой краски, и даже самый маленький выступ на асфальте бросал на землю свою рельефную тень.

Гоги уже на первом повороте поскользнулся на заледеневшем снежном бугре и смачно наебнулся об лёд.

Основатели Города:

1. Негедьев — русский мыслитель-акселерационист, рассматривавший Город как идеальную площадку для акселерации после обрушения тормозящих её социальных конструкций (включая секретную мировую закулису в лице Фонда) во время Британского Кризиса.
2. Кубанин — инженер, ранее работавший в Фонде. Сконструировал КОНТРПАРАДОКС — машину-телепата в невскрываемом прозрачном корпусе, создающую в Городе идеальную демократию.
3. Зерг Дораселия — грузин, бывший деятель местной Ортотанской церкви. Автор проекта по нейтрализации значения национальности в Городе.

Пустое преобразование голых абстракций, оторванная от реальности забава для аутистов.

— Знаешь что, Гог-Магог? — сказал Туров, уже достигший точки безудержной нетрезвой болтовни.

— Чего?

— Я ведь тебя, узкая твоя голова, насквозь вижу. — ловец шаткой рукой со стаканом указал на товарища.

— Сейчас будет минутка психоанализа. — улыбнулся Эл.

— Ну валяй. — сказал Гоги, хлопнув руками по столу. — Слушаем. Что я из себя такое, по-твоему?

— Ты просто-напросто… ну ты понял. — Туров принялся жевать губами, растирая стакан в руках. — Ты отправляешься на очередное задание, убеждая себя, мол, ооо, там будет так охуенно весело-движушно, я весь такой из себя охотник на всякие интересные штуки. Или там "ща кабанчиком сбегаю-замочу эту богиню, получу лёгких денег и куплю себе…" вставить название очередного продукта потребления, приносящего быструю радость.

— Огромный резиновый член. — услужливо подсказал Гоги.

— Вот-вот. Ты ставишь себе краткосрочные цели и говоришь себе, что на каждую из них идёшь по собственной прихоти ради веселья или каких-то ништяков, как школьник, которому предложили вместо физры потаскать ящики с макулатурой по лестнице, пообещав за это дело угостить яблочным соком. А не потому, что тебя туда посылает Высокое Начальство.

— А глубинное объяснение какое предложишь? — Гоги поводил языком по обильно увлажнённым губам, сдерживаясь от того, чтобы очень некорректно назвать Турова рогатым чёртом.

— Может быть, потому, что ты ленивый и неспособный к целеустремлённому труду. Это объяснение понравилось бы Кьюпи. — рогатый хитро подмигнул Гоги. — Может быть, потому, что ты хочешь казаться себе крутым киллером, а не бедным копчиком в дешёвой квартирке без своей машины.

— Копчиком? — кисло уточнил Гоги. — Жопной костью?

— А может, ты просто ненавидишь свою работу и мечтаешь уйти с неё. — ввернул Эл. — И всеми этими мельтешениями ты отвлекаешь себя от этого.

— А свою работу ты ненавидишь из-за подавляемой жалости к отлавливаемым. — Туров замахал рукой. — Не-не-не, из-за детских комплексов. Эротических, во.

— А че мы одного меня тут препарируем? — ощерился Гоги. — Дай-ка мы на тебя глянем.

— Ну глянь, хули. — Туров положил локоть на плечо Эла. — Давай.

— А давай. В детстве ты подглядел, как твои родители пёжились, потому что тебе было интересно, как геи это делают. Твой доминантный батя запер тебя в твоей комнате в наказание за это. Не смотри на меня так, ты рассказывал про это в было-не было на прошлой неделе. Так вот, он тебя запер в твоей комнате. И с каждым арестованным ты символически мстишь ему, как бы запирая его в ответ. Вот.

— Большинство целей я убираю на месте.

— Пенетрируешь их пулями? Ещё лучше.

— Ну, если мы в детские дела полезли, давай-ка уравняем наше положение. Теперь ты расскажи что-нибудь такое всратое из своего детства.

Она считала необходимым поддерживать свою хипстерскую книжно-рюкзаковую эстетику и стабильно излучать вайбы скромной студенческой интеллигенции, следовательно, ей нужно было регулярно покупать книги в мягкой обложке, покупать новые скетчбуки вместо изрисованных, покупать напульсники с логотипами рок-групп, покупать хорошие карандаши, ручки и маркеры, покупать множество значков с радикальной политической символикой, покупать нашивки на рюкзак и джинсовую куртку, покупать жевательную резинку, чтобы жевать её с небрежным видом, покупать "мужские" сигареты известных брендов, пришедших на смену Мальборо, покупать футболки со смешными надписями, покупать интернет и счета за электричество, чтобы распространять свои идеи и вести блоги, покупать баллончики с краской, чтобы рисовать граффити, покупать парфюмы и ароматические свечи, покупать шаверму, лапшу и другую довольно дорогую еду, почему-то имеющую образ дешёвой и простой, покупать закуски по типу злаковых батончиков, в общем, на поддержание образа чуть ли не подпольного дешёвого студента-бунтаря уходила просто прорва денег, остатков от которых после того, как Фонд объявил о реорганизации мира и отрезал её регион от большинства стран, с которыми велась торговля, перестало хватать на еду, ввиду чего она отказалась от чтения новых книг и принялась перечитывать старые, пока на улицах других, более бедных районов её города люди принялись умирать голодной смертью, но интеллигенты не горевали — мир менялся, а это, в первую очередь, так романтично!

Эридография Экоу во многом опирается на изучение сложного, но интуитивно ясного, понятия, которое включает в себя такие аспекты, как однообразие и разнообразие, нормальность и ненормальность, порядок и хаос.

Трудность конкретного определения этого понятия состоит в том, что ненормальное и девиантное часто воспринимается как более хаотичное, чем то, что нормально и приемлемо, и наоборот, менее упорядоченные явления часто воспринимаются как менее нормальные, чем упорядоченные.

Во избежание путаницы Экоу запутывает всё ещё больше, попросту не проводя никаких границ между всеми этими понятиями и считая их единым однородным явлением, которое называет то так, то эдак, по своему усмотрению.

Неприемлемо употреблять оскорбительные обозначения "аномалия" или "аномал" в отношении своих онтоотличных сограждан.

Из пропагандистской листовки:

Хøрнст — государство, основанное на принципах равенства и демократии. Использование ранее неизвестных человечеству строительных и информационных технологий позволяет претворить эти принципы в жизнь, при этом избежав трудностей, которые препятствовали этому в прошлом.

Курт Кусум был представителем правительства Хёрнста среднего эшелона; чёткой иерархии в управляющих органах не существовало.

Дверь открылась, и вошёл Кусум.

Это было огромное, трёх-с-чем-то-метровое существо, голое, полностью лишённое кожи, состоящее из одних багровых мускул, хрящей и сухожилий, с тонкими венозными перепонками, протянутыми между туловищем и четырьмя длинными сухощавыми руками с тонкими костистыми пальцами.

На передней части головы Курта красовалось красно-пунцовое бугристое образование, по форме напоминающее корону или митру епископа. На середине черепа оно заканчивалось, переходя в гладкий мышечно-красный затылок.

У существа не было ни рта, ни носа; вся нижняя половина лица, на которой они находились бы у человека, была как будто срублена, и сразу после двух больших, безбровых глаз вниз тянулись похожие на бороду тонкие мясные шнуры. На уровне груди эта борода была охвачена золотым кольцом. Шнуры тянулись до пупка, где были аккуратно сплетены в косичку.

Единственными элементами одежды, которые носило существо, были высокие, по голень, суровые, в армейском стиле, туго зашнурованные чёрные ботинки-говнодавы на тяжёлой подошве и лёгкие пляжные шорты в хиппозных психоделических разводах.

Тело Кусума — обнажённая мышечная масса, испещрённая венами и светло-бежевыми сухожилиями — было сухим. Курт никогда не потел.

Когда Кусум сделал свой первый шаг в комнату, его плотная мясистая корона шваркнула по потолку главным из своих тупых рогообразных зубьев. Курт болезненно содрогнулся и схватился верхней парой рук за голову — корона была чувствительной.

— Ух. Товарищ.

Для вас мир большой и пустой, это вещи, брошенные в пространстве и расставленные жидкими и размытыми силами. Для меня мир изпещрён резкими и жёсткими порогами, барьерами, осями и геодезическими линиями; он пронизан ходами и лазами, пересечён градиентами и векторами, строго поделён на зоны, в нём расставлены мириады ловушек, появляющихся и исчезающих в бесконечных непредсказуемых флуктуациях. Вы свободны, а я потерян среди всех этих ограничителей и векторов, я заперт, я попал в эти сложные сети и с каждой попыткой высвободиться запутываюсь в них ещё больше, а знаете, почему? Потому что из них нет выхода. Этими больными, воспалёнными, как гнойные шрамы, структурами заполнено всё и они причтняют мне боль я не могу пошевелиться не поранившись об одну из них и мне приходится возвращаться назад в мучительном судорожном цикле чтобы извлечь очередное лезвие из кровоточащей раны которую оно оставляет в моём мозгу а если я пройду не тем путём оно не выйдет а прорежет в стенке раны новый жёлоб и мне нужно будет вернуть его назад тем же путём и попробовать снова и снова и снова и снова и снова. Я доверяю свою душу в руки Господа. Да пребудет воля Его надо мной. Да славится имя Христа вечно. Аминь.

Сумеречная зона — это область, прилегающая с обеих сторон к Пределу Экоу. В ней обитают эктимиси, связываемые с недопустимым всеми, но табуированные лишь для некоторых.

<термин> — насильственное изгнанение недопустимого.

"Область отлива" — зона, эктимиси в которой изменили свой статус нормальности при последнем изменении нотобиса.

Нормопора — это простое правило или установка, из которой напрямую следует или логически выводится, является то или иное эктимиси нормальным или нет.

Такой императив устанавливает как бы форму, опору для нотобиса, к которой он может придти и которая закрепит его в определённом положении до того момента, когда общество отвергнет нормопору, то есть в корне изменит своё представление о первопричине нормальности или ненормальности явлений, а это случается очень редко.

До тех пор, пока нотобис общества не "нащупает" себе нормопору, за которую можно зацепиться, он будет находиться в подвижном состоянии и свободно перемещаться под действием флуктуаций общественной мысли. Пока предел Экоу не является в определённом смысле следствием из определённого единичного императива, а представлен простым перечислением признанных нормальными эктимиси, ничто не может удержать людей от того, чтобы исключать пункты из этого списка или дополнять его новыми в соответствии со своими интересами или интуицией.

В случае "закреплённого" нормопорой нотобиса такие манипуляции невозможны или сильно ограничены, ведь для их осуществления требуется погрешить против императива, против логики.

Нормопорой может быть максима, авторитет которой обеспечивается авторитетом её источника. Например, в определённый период истории нормальным считалось то, что им называло то или иное Священное Писание. Впрочем, такому императиву необязательно вообще обеспечиваться чем-либо.

В случае Хёрнста нормопора, отмежёвывающая онтоотличных от онтоугроз, была прекрасно сформулирована правительственными идеологами при написании Устава Корпуса Ловцов.

Согласно уставу, онтоугрозу отличает опасность, которой она подвергает окружающих и/или общество в целом вне зависимости от принимаемых самой онтоугрозой решений в пользу защиты окружающих и/или общества.

По этому определению онтоугрозами признаются, например, онтоотличные, онтоотличия которых опасны и при этом не контролируются носителем, неразумные онтоотличные, неспособные принимать решения вообще, и онты, категорически не желающие по тем или иным причинам ограничивать свои отличия во благо других людей.

Усатого грабителя Корпус отнёс к последним и на этом основании выдал ориентировку на него ловцу, а не полицейскому. На деле же это решение было вызвано скорее важностью этого дела для интересов правительства.

Параллель между ограблением Эла и ограблением магазина была проведена практически мгновенно; несмотря на незнание правительственных стратегов о связи этих инцидентов с более крупной рыбой в лице огромной шпионской сети, одного факта, что дело касалось противоречивой и деликатной темы Агнулы и её судьбы, хватило, чтобы расследование возымело некоторую приоритетность.

Таким образом, посредством хитрого толкования нормопоры нотобис был локально подогнан под нужное значение, а именно — так, чтобы стреляющий пламенем из рук сверхпреступник оказался за бортом, в области недопустимого.

Обычная практика в любой точке истории, не так ли?

Зона отлива, расположенная между бывшим и текущим местонахождением нотобиса, часто считается престижной. Она трактуется как область романтического бунта и интересной необычности.

Тем, кто не нравится <кому-то>, часто отказывают в привилегии находиться в этой престижной зоне. При этом их зачастую "выталкивают" не за новый предел Экоу, а за старый — в противоположном направлении. Иными словами, их объявляют более нормальными, чем они есть.

Разве в этом есть протиаоречие в дискурсе, в котором умеренная ненормальность зоны отлива — в моде?

Как отмечает Вормфуд в одной из сносок, романтичные бунтовщики часто бывают популярны в народе, слоганы об обрушении всех устоев и догм звучат из каждого утюга, но всегда существует та ступень, на которой бунтарь потеряет расположение толпы, потому что это будет "слишком"; та догма, которую никаким харизматичным бунтарям обрушивать нельзя.

Это единственное сочинение, которое известно широкой общественности, но за пять лет до сдачи в печать его первой главы философ опубликовал под псевдонимом небольшой сборник стихов. Теперь эту тонкую книжку в мягкой обложке нигде не достать. Экоу написал её ради денег. Философ никогда не упоминал о существовании этой книги. Он вообще никогда не затрагивал свою биографию, сосредотачиваясь исключительно на интересующей его теме. И иногда на кулинарных рецептах, помещаемых в некоторые сноски.

С точки зрения ортотанской эридографии одной из первейших задач при формировании культурного курса общества является нахождение золотой середины для нотобиса, чтобы в равной степени избежать и бесконтрольного, нестабильного хаоса Вору, и тоталитаризма некоторых учений, с которыми правоверным ортотанцам приходилось иметь дело на протяжении своей истории.

(Вормфуд (как и Багсфидер в других формулировках) в начале первой главы своего первого комментария к Экоу пишет, что с ходом истории любой цивилизации представление о существовании между любыми двумя понятиями постоянных во времени и единственно верных границ, заданных авторитетом также единственно верного светского закона, пророка или божества, подвергается неизбежному расшатыванию и разложению.

Это заметно, к примеру, на истории эволюции этических теорий, то есть теорий о границе между морально правильным и неправильным. Сначала эту границу проводило божество, чья воля выражалась в чётко описывавшем её в своём священном писании. Уточняли и претворяли в жизнь этот принцип представители иерофантии, или жречества.

Уже ко временам античности такая однозначность наполовину стёрлась. В искусстве образ божества, однозначно решающего моральные вопросы и претворяя в жизнь идеальную справедливость, сохранялся, но в светской жизни процветали ораторство и юриспруденция, порождённые осознанием неоднозначности многих этических дилемм.

К восемнадцатому веку эта этическая неоднозначность разродилась колоссальной путаницей консеквенциализмов, деонтологий, утилитаризмов и прочих учений, пытавшихся провести новые, более точные и логически обоснованные границы. Вопрос о непостоянстве такого разделения во времени уже был решённым.

К двадцать первому веку уже и эти новые этические теории часто ставятся под сомнение.)

— Можно поподробнее об идеологии вашей группы? Плеоназм.

— Мы противостоим текущей политике Хёрнста в отношении аномалов. И правовой, и идеологической. Плеоназм.

— Онтоотличных, вы хотели сказать. И что именно вам в этой политике не нравится? Плеоназм.

— Из неё в известной степени следует превосходство "онтоотличных" над нормальными людьми. Плеоназм.

— Онтотипичными, вы хотели сказать. Почему вы так решили? Плеоназм.

— Вы смотрите ванвизор? — спросил информатор. — Плеоназм.

— У меня нет телевизора, — прямо ответил Гоги. — Товарищ Капанов? Плеоназм.

— Я смотрю, — отреагировал Кьюпи, — и что с ним? Плеоназм.

Звякнули часы.

— Синекдоха, — отрывисто констатировал Гоги.

— Добудьте мне, пожалуйста, запись вчерашних вечерних новостей, — попросил информатор. — Синекдоха.

Кьюпи быстро напечатал запрос на сенсорном экране. На голой стене допросной высветился прямоугольник экрана. Раздался голос ведущей.

— Пропустите до новости о подвиге, который совершил некто Вуд. Синекдоха.

Кьюпи напечатал ключевые слова. На дорожке с бегунком внизу экрана высветилась красная вертикальная чёрточка. Кьюпи перетащил пальцем бегунок на неё.

<…>

— Остановите запись вот здесь. Синекдоха.

Кьюпи нажал пальцем на экран. Картинка замерла. Информатор указал вытянутой рукой на фигуру в верзнем левом углу.

— Вуд не был единственным, кто бросился останавливать преступника. Вот ещё один человек, совершивший точно тот же поступок. Синекдоха.

— И? — Гоги слушал аномала, откинувшись на спинку стула. — Синекдоха.

Звякнули часы.

— Афродизиак, — сказал ловец.

— Вопрос: почему о нём в репортаже почти ничего не сказано, кроме имени — Джейкоб Большовский — в то время как Вуду посвящён почти весь остальной репортаж? Снято интервью с его девушкой, рассказано об организованной в его честь акции памяти. Афродизиак.

Информатор выдержал паузу.

— Не растягивайте интервью, — строго сказал Кьюпи, — Отвечайте на свои риторические вопросы быстрее. Афродизиак.

— Вуд — онт, а Большовский — типик, — сказал информатор. — Поэтому Вуд интересный, яркий, он — врезающаяся в память фигура ГЕРОЯ, а Большаковский — нет, он просто какой-то человек в куртке. Серая масса, кукла с незапоминающимся лицом, про которую нечего сказать. Афродизиак.

— И что с того? — подал голос Гоги. — Афродизиак.

— Разве вы не понимаете? Вы поставили их в такую позицию, в которой они — сверх-люди. Яркие, необычные, привлекательные. В их честь затеваются парады, утверждаются праздники, им выдаются новые и новые привилегии. Они — центр духовной, культурной, политической жизни, их враги — враги общества… Вы ходите в кино? — с ленивым любопытством спросил информатор. — Афродизиак.

У Гоги активизировалась скрытая во внутреннем ухе гарнитура, и раздался категоричный голос. "Да". Гоги послушно повторил за шепард и услышал, что Кьюпи сказал то же самое.

— Скажите, сколько современных фильмов из тех, что вы видели, в качестве главного героя описывают нормала? Афродизиак.

— Вы хотели сказать "онтотипичного", — слегка раздражённо, с нажимом поправил его Гоги. — Афродизиак.

(время) Лайош записал в блокнот, что всё началось, по сути, с кассеты с фильмом. Фильм был простенький, сделан ещё в то время, когда Хёрнст был маленьким поселением-общиной, сформировавшимся в пустошах на южном конце полуострова.

Фильм начинался с главного символа, позже помещённого на флаг Хёрнста — семиконечной звезды, к верхнему зубу которой снизу тянется толстая линия, в комплексе с углом образующая подобие стрелки, указывающей вверх. Затем слышался голос, сопровождавшийся крупными белыми субтитрами на экране.

Тут Лайош предполагал восстановить первые слова этой речи-инструкции; сейчас он записал только пару фраз, например, «помните: недопустимо использовать в отношении своих онтоотличных сограждан оскорбительные термины "аномал", '"аномалия", а также их производные».

Дальше Лайош хотел поподробнее описать содержание фильма; сделав об этом заметку карандашом после этих абзацев, он вернулся к странице с общим планом книги и принялся изучать его, заложив карман за острое, длинное ухо с кисточкой.

"Древняя человеческая культура была терпимой к онтоотличиям. В самых древних памятниках культуры, например, в Эпосе о Гильгамеше, явно онтоотличны как герои, так и злодеи; и те, и другие не гнушаются использовать магию и артефакты, призывать себе на помощь разных богов и путешествовать между мирами.

Затем культура начала приобретать онтофашистский уклон. Появлялись сюжеты о победе простого человека над магическим злом. Религия постепенно стала выстраивать "монополию на чудеса", объявляя все онтоотличные явления, кроме санкционированных ими, происками некоего вселенского зла, которое нужно изгнать или вовсе уничтожить. Пиком этого вида онтофашизма стала охота на ведьм, развернувшаяся в христианских странах в Средние Века.

Затем начала приобретать популярность идея секретности.

Доподлинно неизвестно, какое государство, идеология или религия впервые решили скрывать от своих последователей факт существования онтоотличных персон, "нестандартных" предметов и явлений. Следы этого течения мысли были обнаружены историками во Франции времён, имперской России и прочих государствах времён "просвещения". Тогда многие государства вслед за псевдоучёными и невежественными философами стали отрицать существование магов, вера в которых ранее была непоколебима.

К началу 20 века сокрытие достигло колоссальных масштабов. Всё онтоотличное было загнано в подполье организациями, втайне подмявшими под себя все правительства мира и проводя свою жестокую политику из тени, как серые кардиналы.

Главной из них был Совет Нормальности ООН, отделившийся от Совета Безопасности. Онтоотличные персоны, которым приходилось вставать на пути Совета, уничтожались. Единственные, кто выживал — лояльные маги, которые становились перебежчиками и работали на Совет.

Главный оппонент Совета был настолько могущественным и влиятельным, что его часто называли просто Организацией, и все понимали, о какой именно идёт речь. Её политика была гуманнее, а воззрения — мягче. Она заточала часть онтоотличных персон в специально выстроенные для них тюрьмы, а часть просто помещал под наблюдение, бросая в клетки, как только те слишком ярко проявляли свою онтоотличность.

К чести Организации, она практически никогда не уничтожала своих узников; им предоставлялись хорошая еда, удобная одежда и, при необходимости, качественная медицинская помощь. Однако не стоит забывать — всю оставшуюся жизнь им приходилось проводить в четырёх стенах, не встречаясь с друзьями и родственниками и не видя солнечного света.

Онтоотличный мир не мог ничего противопоставить угнетателям. Против них всерьёз боролась лишь одна группировка откровенных террористов, которых беспокоили не столько права онтоотличных персон, сколько собственные нелепые идеи и использование нестандартного оружия в своих корыстных целях.

Остальные формирования представляли из себя небольшие кружки, которые заботились исключительно о себе и не оказывали никакого существенного сопротивления, чаще трусливо убегая и изредка мелко докучая Совету и Организации, когда это было безопасно и ни к чему не обязывало.

Одной из самых тёмных страниц истории того времени стал клуб, продававший онтоотличных персон в рабство пресыщенным богачам, которые развлекали себя ими как очередными диковинками.

Уже в начале 21 века по всему миру существовало колоссальное множество целых городов, в которых было так много всего не вписывающегося в онтотипичную картину мира, что организации нормальности не содержали отдельных людей, предметы и явления, а оставляли всё как есть, просто засекречивая существование города как такового."

Это была кратчайшая выжимка из главы, сухой остаток, который Лайош планировал обильно разбавить эффектными сценами, визуальными образами и банальной "водой".

Далее следовало изложить события Британского Кризиса. Лайош не хотел начинать этот кусок со слова "однажды", так что просто поставил троеточие, чтобы вернуться к созданию начала абзаца потом.

"…организации перестали справляться с количеством "ненормального" по всему миру, отказались от режима секретности и поделили Землю на сектора.

Часть секторов, которые считались достаточно онтотипичными, полноценно контролировались; во многих даже сохранялась секретность. Другие были осведомлены о существовании мира, ранее скрытого от глаз, однако снабжались продовольствием и ресурсами, внутри организациями поддерживался порядок. Третьи были отринуты как неконтролируемые и безнадёжные. Все сотрудники из них были отозваны, а учреждения — заброшены.

ООН вместо со своим Советом Нормальности погибла быстро вместе с государствами, входившими в этот союз; её сотрудники разбрелись по пустошам и пропали с радаров. Повстанцы, воевавшие с ней, утратили монополию на повсеместно распространившееся нестандартное оружие и были сметены Организацией как плохо укомплектованные и ещё хуже организованные. Псевдохудожники, создававшие онтонестандартные, но бессмысленные предметы искусства, потеряв свою уникальность, потеряли и свою нужность. Работорговцы тоже потерпели крах, как только онтоотличность перестала быть редкостью; в конце концов сбегавшие узники перебили их всех.

К сожалению, новое общество не спешило возрождаться из пепла. Большой Экстрамерный Коллапс превратил главный подпольный город, населённый онтоотличными персонами, в облако отдельных молекул. Остальные уничтожались ООН при помощи ядерных ракет, если руководство считало их опасными для себя. Путешественники между мирами массово эвакуировались в другие измерения, прихватывая с собой частички земного золотого запаса.

Но однажды на территории бывшей Норвегии онтоотличные беженцы со всего мира основали город, в котором…"

На этом книга должна была перейти к описанию механизма истинно честных выборов, проводимых машиной-телепатом КОНТРПАРАДОКС, списку всех президентов, перечислению нескольких символов движения онторазнообразия и прочему, что Лайош не успел дописать, потому что была его остановка.