Высокое чёрное пальто валялось на полу небольшой комнатки. Его владелец — бородатый мужчина лет сорока — застыл в воздухе под самым потолком. Перед ним стояли его жена и сын, закрыв уши руками. Мужчина неистово орал от боли. Боли, сути которой он не понимал, но она была повсюду: в каждой мышце тела, казалось, внутри костей. Она наполняла его жилы вместо крови, заполнила его разум. Но боль заключалась в чём-то большем.
Семья пыталась спустить мужчину и помочь ему или, по крайней мере, заткнуть его рот. Затылком он касался горячей лампы накаливания. Резкое движение — лампа разбилась, куски стекла впились в голову «страдальца». На пол капнула кровь.
Страдалец постепенно переставал походить на человека. Это было существо Абсолютной боли. Поставить себя на его место людям не дано — это совершенно чуждый им опыт.
— Мама, в нём… демон? — На удивление, мальчик не казался сильно испуганным. Он лишь прыгнул к аптечке в надежде найти там успокоительное или что угодно, что поможет обездвижить страдальца.
Мать не слышала ребёнка. Она потерянно глядела на мужчину. Вдруг она очнулась, когда к нему подошёл её сын.
Казалось, мальчик не понимал происходящего. Его реакция сильно удивила маму: тон выражал некую необходимость, но никак не ужас. Мужчина свалился на пол, мальчик наклонился к нему. Кожа «одержимого» кипела и наливалась кровью от напряжения мышц.
— Папа, посмотри на меня!
В ответ мужчина лишь издал вопль. От стука сердца мама не могла стоять, руки резкими движениями разбирали аптечку, откидывая в сторону все ненужные предметы.
— Папа, где ты? Ты слышишь меня? — Папа всё же взглянул на него.
Глаза сына. В них было всё: непонимание, надежда, боль, доброта. Они соединялись в пышное соцветие, а после обращались в настолько неопределённый плод, что расчувстовать его вкус было невозможно. В глазах сына был плод. Плод был всем. Сын провожал отца, который во всех смыслах был не совсем в себе.
Никакой боли. Никаких ощущений. Тело куда-то исчезло, ни одна конечность больше не подаёт сигналов присутствия. Что-то, что можно назвать пустотой — по крайней мере, привычной материи здесь и близко нет. Ничего не слышно. Запахов нет. Нет и чего-то, что можно попробовать на вкус. Только подобие зрения и разум.
Хотя и создавалось впечатление, что страдалец мог видеть, он лишь наделял здешние образы обликом и представлял их перед собой. Абстрактные, туманные, обобщённые образы. Немногие из них разборчивы. Они смешиваются со знакомыми воспоминаниями и преображаются в нечто новое, неизвестное становится вполне понятным, но всё ещё непривычным.
Какие-то знания, сотни осколков совершенно разных форм, складывающиеся в удивительно ровную картину, потоком идут в голову. Эти осколки нельзя назвать мыслями. Человек не способен понять их, не порезавшись. Это были скорее оторванные от реальности идеи, которые сами определяли действительность, но не наоборот.
Здесь целый пласт бытия, состоящий исключительно из знаний, всё сущее, таинственным образом вложенное в пустоту. Больше здесь ничего не было. «Увиденное» мужчина поймёт не сразу, но унесёт его с собой. И он прозреет.
— Сэр, сначала мы обследуем вас, прежде чем… поставим диагноз, — из лабораторного халата выглядывала коротко стриженная голова брюнета, сидевшего в деревянном кресле-качалке.
— Диагноз я и сам могу назвать. Подскажу вам: онтологические искажения, — страдалец стоял за креслом, цел и невредим.
Доктор в потрясении посмотрел на него исподлобья.
— То есть? — Спросил он с опаской.
Хэнсен осмотрел комнату: в лаборатории, больше напоминавшей офис, работали двое учёных в другом конце помещения. Они наблюдали за показаниями аппаратуры и вполне могли не знать о присутствии посторонних. В руках Хэнсена оказался отполированный рубин. Лампы подсвечивали его грани, прямые линии искусственного света стали напоминать сетку.
— Вы колдуете драгоценностями?
— Гениально. Давайте я ещё попробую.
Рубин пропал, на пол свалились десятки книг на латинском.
— Я не понимаю. Это…
Доктор не закончил. Он пытался мысленно отметить для себя Администратора как «аномалию».
— И каким образом это произошло?
— Если бы я знал.
Хэнсен подобрал соседний стул и поставил его поближе к собеседнику. Он снизил тон.
— Насколько мне известно, такие аномалии неизлечимы. Я прав?
Доктор выдержанно кивнул в ответ.
— Вам потребуется, что говорится, постоять у счётчиков Канта. Мы проверим ваш уровень Юм.
Хэнсен, не попрощавшись, вышел из комнаты и закрыл за собой дверь.
Из всех остальных именно он обрёл способности скульптора реальности. Либо это обыкновенная лотерея и из миллиардов исходов выпал положительный — то есть Хэнсен — либо это своеобразное перевоплощение положено всем носителям звания «Администратор Фонда SCP». И то, и то было бы глупостью, хотя действительно может случиться.
В первую очередь Хэнсен подумал об изменениях в структуре Фонда. Совет Смотрителей уже проинформирован о случившемся и сейчас ожидает его позиции. Каждое его слово совершенно точно отразится на Организации — если перестановки в режиме работы и будут, то только масштабные. Даже возможно, Администратор решит уйти на покой и оставит кого-нибудь вместо себя. Хэнсен понимал, что это будет единственно верным решением.
«Назначение директоров учреждений — Совет О5. Санкционирование применения объектов класса Таумиэль — научная служба. Коммуникация с дружественными связанными организациями — Отдел внешних связей. Наблюдение за Советом О5…»
— Это слишком значимое событие, чтобы ограничиться стандартной постановкой на содержание, — прервал тишину в конференц-зале женский голос.
— Вы предлагаете уничтожить его? Где ваша этика? — Обратился к руководителю Комитета по этике один из Смотрителей.
В него впился укоризненный взгляд, в котором читалось отчётливое желание свернуть шутнику шею. Женщина, как бы между делом, убрала нитку с плеча своего синего пиджака и продолжила.
— Пятый, вы имеете дело со скульптором реальности, прямо сейчас занимающим высшую должность в организации. Можете относиться к этому как угодно, ваше мнение наверняка будет кем-то учтено.
— Ох, я отношусь к вопросу со всей серьёзностью. Вы правильно заметили — нашей проблемой сейчас является целый скульптор. Несерьёзны здесь только вы. Договориться с ним? Принять его условия? До недавнего времени он действительно был эффективен, сейчас же его эго…
— Вы оба исходите из позиции, что Администратор несостоятелен в текущей своей должности, — вмешался Двенадцатый. — Я не предлагаю с ним договариваться или сажать в клетку. Пока что. Выслушайте самого мистера Хэнсена, возможно, это облегчит нам задачу.
Наблюдение за Советом шло уже около сорока двух минут. Конечно, никто, кроме наблюдателя, об этом осведомлён не был.
— Само собой разумеется, но я не хочу, чтобы позже это переросло в нарушение наших принципов. Мадам Бёртон, — Смотритель медленно повернулся к ней, — это к вам относится. И раз уж мистер Хэнсен так состоятелен на посту, он поймёт наше желание воспользоваться правом, данным нам соответствующим кодексом — временно снять его с должности.
— Не беспокойтесь, Пятый, до кумовства не дойдёт, — наблюдение перешло в непосредственное участие.
На плечи членов Совета свалился тяжкий камень: не наболтали ли они лишнего? Что Администратор здесь делает?
— Господа, доброго вам дня. Внеплановая конференция? Не возражаю, нет.
Хэнсен резко начал поедать Первого глазами.
— Хотя Альфа-1 и не приставила меня к якорям реальности, я додумался навестить вас пораньше.
Не поворачивая головы, он посмотрел на костюм Пятого так, чтобы он видел направление его взгляда, медленно идущего вверх, к голове.
— Послушайте, я…
— Я ни в коем случае не стану оправдывать ваших необоснованных опасений и, так как я не слышал весь разговор, возможно имевших место лживых высказываний обо мне.
Элегантное обвинение в роспуске сплетней. Пятого накрыла ярость. Если бы он был наедине с Администратором, он бы не постеснялся вылить в его сторону волны оскорблений. Пятый не стал сильнее трепещать от нового облика Хэнсена. В Фонде теперь он — такая же аномалия, как и тысячи других. Раньше у него были огромные полномочия, и он справедливо занимал свой пост, внушая уважение всем до единого, даже людям не из Организации… Точнее, он имеет огромные полномочия и сейчас.
— Ладно… — Хэнсен слегка хлопнул по столу. — Предложение уже выдвинуто, но высказались не все. Есть кому что добавить?
От стен эхом отражалась тишина. Первый не вполне успешно скрыл своё раздражение: он поднял перед собой документы, а затем сложил в ровную стопку. Звуки бумаг прошлись по залу. Смотритель устроил голосование.
— Желательно не в присутствии мистера Хэнсена.
Администратор натянуто ухмыльнулся.
— Итоги мне всё равно предоставят.
Совет понимал: сделать со скульптором они ничего не смогут. Руки поднялись ввысь.
— Пожалуйста, — Первый, словно выступая от лица всего Совета, озвучил результат голосования, — девять за оставление вами поста, три против, один воздержался.
Всеобщее — кроме Хэнсена — беспокойство упёрлось в потолок, который был здесь довольно высоким. Начиная с этого момента всё будет зависеть от воли скульптора.
Он продолжит дискуссию в неформальном тоне, унижая и крича на всех — остальные же будут соблюдать субординацию. Он уволит Смотрителей, даже не притрагиваясь к бумажкам с печатями и без обращения в нужные инстанции — они и слова против не вымолвят. Но какова была вероятность подобного исхода? Нелепо малая. И всё же оставалось надеяться на благоразумие Администратора.
— Отлично.
Внезапно что-то изменилось. Дышать стало тяжелее. Стены сузились. Лица исчезли. Вместо них на головах Смотрителей оказались чёрные спиральные узоры. Они принесли с собой идею, столь революционную и неподъёмную, что, как и в той пустоте, познать её человеку не дано.
— Мистер Хэнсен, вы в порядке?
Администратор выпрямился. В глазах резко потемнело, а в ушах появился звон.
— Прошу прощения, мне нехорошо. Вы уже проголосовали, так ведь?
Тело скульптора никак не менялось, пройти сквозь стену он не мог.
— Мистер Хэнсен, — Бёртон уловила на себе взгляд скульптора и сразу поняла его мысль, — при всём уважении, регламент содержания есть регламент, мы вынуждены его соблюсти.
И только сейчас он услышал какое-то жужжание над потолком, вовсе не походившее на шум вентиляции или гудение ламп.
Его заключили в довольно просторную трёхкомнатную камеру, более напоминавшую роскошную квартиру, нежели место отбывания «срока». А отбывать здесь скульптору придётся примерно всю жизнь, способности вряд-ли куда-то денутся. Вместо него назначат нового Администратора, который, однако, к основанию Фонда не будет иметь никакого отношения. Это мало волновало Хэнсена.
В камере стояла приятная тишина, хотя к ней наверняка был подключён не один десяток якорей реальности. Из-за них рассудок скульптора помутнел, было тяжело думать. Устройства беспощадно сдавливали его мощь, как бы заперли его в узком коридоре. Человек способен лишь на незначительные вещи, и увидев, как реальность сворачивается под его мелочной волей, он сходит с ума, не находит применения этой возможности, теряется в выборе…
Заключённый хотел пройтись по недавним событиям. Он убедился: Совет сделал всё, что должен был. Хэнсен не пожалел о назначении в него именно тех Смотрителей. Они — самые ответственные люди из всех, кого он знал. Работа с аномалиями не только опасная, но и пугающая. Видеть, как привычный мир рушится под ногами, а вместо него появляется новый, чуждый и незнакомый — больно. Смотрители это тоже понимали.
Но… что это было за место, где он оказался в тот день? Скульптор силился вспомнить хоть что-то из увиденной там волны всего и ничего — образы утекли из его рук. Словно бы он внезапно уснул и, в кошмаре, столкнулся с величайшими, первозданными, выходящими за рамки понимания страхами. Но во снах человек не сталкивается с невозможным.
Через день в камеру вошёл Второй Смотритель. Он был одет в деловой костюм, кои он терпеть не мог, словно пришёл на очередную конференцию. За ним автоматически закрылась дверь. Хэнсен сел на диван из положения лёжа.
— Оливер, послушай. Вчерашняя встреча была направлена на быструю стабилизацию ситуации. Согласись, решение принято…
— Мне плевать на решение, вы всё правильно сделали. Почему вам кажется, что я страдаю нарциссизмом? Теперь я скульптор реальности, но свои моральные качества от этого не утратил.
Второй был поражён поддельной наивности Хэнсена. Не будь у него нарциссических замашек и периодических капризных приступов, он бы не явился на срочное собрание Смотрителей, где присутствовать не должен был.
— Верно. О чём речь идёт: ты можешь не справиться с этой силой. Понимаешь, ну что угодно может случиться! Надеюсь, якори не сильно доставляют тебе дискомфорт.
Второй глянул на часы, хотя время его не интересовало. Он вспомнил, зачем сюда пришёл.
— Состояние отключки… Ты уверен, что это был не просто бред или фокусы мозга после пробуждения?
— Это аномалия. Я видел какие-то…
Оливер на мгновение заткнулся, чтобы не теряться в мыслях, издавая нечленораздельные звуки.
— Так скажем, информацию о неких незнакомых нам явлениях. Опыт, который ещё никто не испытывал и — без вмешательства аномалии — никогда не испытает.
Смотритель покачал головой.
— Не описывай их. Скорее всего, ты сейчас держишь в памяти букет летальных инфоугроз… для тебя не летальных.
Хэнсен внутренне поёжился, внешне он лишь скрестил ноги.
— У меня теперь иное устройство сознания? Или как ещё такое возможно?
— Узнаем, когда будем тебя изучать. Учитывая, что с якорями реальности все онтологические эффекты уже были бы нивелированы, но ты всё ещё жив, выходит… да. Возможно, мыслишь иначе. А возможно, ты просто увидел что-то непонятное, но не обязательно аномальное.
Хэнсен вновь лишился тела. В этой пустоте всё ещё умещался весь мир, но всмотреться в отдельные его части стало легче. Скульптор прозрел: как он мог забыть? «Привычного мира» не существует, это была его выдумка. Это он разделил мир надвое: на то, что может существовать, и на то, что должно исчезнуть.
В одно мгновение страдалец узнал о себе больше, чем за всю предыдущую жизнь.