SCP Foundation

{$name} - Номер свободен

Звонит телефон.

Аарон Зигель стоит у входа в церковь. Её стены — истрескавшиеся и прогнившие — с трудом удерживают дырявую крышу. Одна из дверей слегка покачивается на единственной оставшейся в живых петле. Оконные проёмы насвистывают жутковатую мелодию всякий раз, как ветер пролетает сквозь их лишённое стёкол нутро. Всё здание скрипит и завывает.

Звонит телефон.

Аарон оборачивается и видит стоящего у машины Арианса — мужчина наблюдает за ним. Заходящее солнце, а также поднятые ветром пыль и песок придают его другу вид наваждения. Он находится слишком далеко, так что Аарон не может тщательно рассмотреть Арианса: лишь пальто, развевающееся на ветру, да тёмные очки открываются его взору.

Звонит телефон.

Аарон смотрит вдаль и видит огонь. До него доносятся стоны и лязг металла — дым высится над горами. Время от времени до мужчины долетают громовые раскаты взрывов, разносящиеся по пустошам, а небо у горизонта периодически озаряется отблесками ярких вспышек. Он замечает — лишь на миг — механическую громадину, освещённую адским пламенем. Тёмная звезда низко висит в небе.

Звонит телефон.

Аарон слышит голоса. Девять штук, взывающих к нему из под земли. Они знают. Знают, что у него с собой катализатор — жаждут, что мужчина активирует его. Рыдают, молят о прекращении пытки. Они не слышат друг друга, но слышат его. Каждый шаг заставляет их маленькие тельца вздрагивать в своих бетонных гробах — вынуждает вытягивать переломанные ручки в отчаянных попытках дотянуться до своего незримого Господа. «Возвращайся, — говорят они, — сделай нас вновь единым».

Звонит телефон.

Аарон делает несколько шагов к церкви — походка его неверна, ноги заплетаются. В здании ему откроется истина. Небо ярко пылает в свете тлетворного Бога. Ужас сочится из почвы, обволакивая ботинки мужчины своими маленькими, искорёженными пальцами. С трудом он заставляет себя двигаться дальше. Солнце скрывается за горами, и в тот же миг Аарон видит висящую в небесах Багряную десницу. Ветер настежь распахивает дверь в здание. Изнутри доносится мужской смех.

В церкви звонит телефон.

— Мы на месте? — спросила Оливия.

Кельвин сверился с дневником. Насколько он мог судить, место было правильным, однако расстилавшиеся перед ними дымящиеся развалины мало походили на ту крепость, что была описана в тексте. Прикрывая глаза от солнца, он попытался углядеть хоть какую-то отличительную черту из описанных автором — безуспешно. Здание являло собой неузнаваемые руины.

— Да, — медленно проговорил Кельвин, — мы на месте.

Адам проскользнул сквозь летевший в их сторону дым.

— Думаете, нас кто-то опередил?

— Это вряд ли, — хмыкнул Энтони. — Сомневаюсь, что Смотрители кричали на каждом углу о разрыве их контракта.

— Тогда, может кто-то из наших? — настаивал парень.

— Нет. Тут уж Дельта недвусмысленно дали понять, — покачал головой Кельвин, — кроме нас не знает никто.

— Да чего мы тут лясы точим, — проговорила Оливия, спускаясь с каменистого пригорка. — Пошли осмотримся, ребятки.

Группа проследовала вниз по дороге к башенным вратам, что стояли метрах в семистах от разрушенной горной крепости. Поблизости не виднелось никакого движения: лишь курившийся дым, да раскидываемый ветром мусор нарушали общее спокойствие. Ворота были распахнуты, так что команда без труда прошла внутрь. Сама башня пустовала.

— Как-то всё слишком в лоб, не находите? — сказал Адам, когда они вновь вышли на длинную дорогу. — Босс злобной организации сидит в своей жуткой крепости, спрятанной глубоко в зловещих горах.

— Сразу видно, с Бэроном Ходли ты не знаком, — проговорил Энтони, издав отрывистый смешок.

— Бэрон Ходли? — спросила Оливия.

— О5-8, — ответил Энтони. — Он отгрохал эту крепость не потому, что хочет кого-то там устрашить. Нет, Ходли отгрохал её потому что он — жалкий трус.

— Ты с ним знаком? — произнёс Адам.

— В какой-то мере, да, — ответил Энтони после секундной заминки. — Но лично не знал. Однако репутация… она всегда опережает человека, вне зависимости от кругов, в которых тот вертится.

Они продолжили путь, но Оливия теперь поглядывала на Энтони со значительно возросшим интересом.

Ущерб снаружи здания стал лишь закуской перед шведским столом разрушений, что царил внутри. Лестничные пролёты были сломаны и завалены; пол под ногами скрипел и трещал, а в паре месте и вовсе полностью обратился в смесь пепла и сажи. Длинные стальные балки прогнулись от жара; всё поместьё застилал запах огня и плоти. Периодически группе встречались человеческие тела — личная охрана Смотрителя — кожа их была обуглена, а лица искажены. Несколько трупов были свалены в кучу у закрытой двери. Иные лежали на полу, словно пытаясь из последних сил сбежать от чего-то, преследовавшего их из другого конца строения.

Группа поднималась всё выше, пока не достигла большой, практически лишившейся стен комнаты. Крыша уже обвалилась, но дым всё ещё витал в вечернем воздухе. Когда-то в помещении присутствовали члены охраны, однако от большей части из них остались только следы на стенах — силуэты людей там, куда не смог достать жар. Осторожно избегая трупов, группа пересекла помещение и подошла к месту, судя по всему ставшему эпицентром разрушений.

Им являлось тело мужчины — его кожа (та, что ещё оставалась на плоти) была обуглена. Нечто тупое и металлическое торчало из голых костей, выступавшего позвоночника. Приближаясь, группа расслышала тихий звук вращающихся шестерёнок. Из груди мужчины возвышался огромный, обгоревший и покрытый кусочками плоти шпиль, что, разветвляясь, уходил к потолку. По всей комнате были раскиданы большие куски гниющего, горелого мяса. Энтони присел, чтобы получше рассмотреть тело.

— Ага, — сказал он, — это наш Смотритель.

—Что ж за хуйня-то тут вообще случилась? — неуверенно спросил Адам.

— Ну, давай ткнём пальцем в небо, — проговорил Энтони вставая. — Думаю, мистер Ходли во всю наслаждался преимуществами чего-то вроде… аугментаций, наверное, а может магии или… в общем, чего-то, нарушавшего естественный порядок вещей. Их использование не грозило Ходли никакими последствиями, ведь смерть ему была до лампочки, — говоривший обвёл взглядом комнату. — Ну и тут — судя по тому, сколь много выжгло пламя, предположу, что где-то две недели назад — наш дорогой Смотритель проснулся обычным смертным, что не очень-то понравилось его конфликтующим между собой аугментациям, — он слегка пнул механизм с вращающимися шестернями, отчего те закрутились немного быстрее. — Результат этих конфликтов налицо.

— Значит всё? Ещё одного можем вычёркивать? — спросила Оливия, вперившись глазами в труп.

— Ну, здесь от нас, вроде, толку не много, — кивнул Кельвин, оглядывая комнату. — Наверное… кхм, то есть, да, думаю, тут мы закончили, — он мельком взглянул на часы. — Скоро уже стемнеет. Давайте окопаемся где-нибудь до утра, а там уж отчалим.

— И вот, значит, стоим мы на пляжу, наша спасательная птичка в пяти минутах пути, — Кельвин издал низкий протяжный звук и покрутил пальцем, изображая вертолёт. — Со стороны холма наступают Миротворцы, отбитые оккультисты несутся вдоль пляжа, эсминец Фонда стоит на якоре в четырёх километрах от берега. Конечно, корабль этот было едва видно, но мы чётко знали: ребятки там могут в любой момент вытащить рельсовую пушку, и размазать нас по песку.

— И что же ты сделал? — восторженно спросил Адам. В предвкушении он покачивался взад-вперёд.

— А сам как думаешь? — Кельвин сделал ещё один театральный жест. — Достал свой автомат, и перестрелял всех до единого. Огонь, раскалённый свинец и ярость переполняли пляж, пока тот не опустел, дав нашей вертушке шанс забрать всех домой.

— Охереть можно, — глаза молодого человека сверкали так ярко, что, казалось, могли осветить всю комнату. — Чего ж ты раньше-то об этом не рассказывал?

— Да потому что чушь всё это, — сказала Оливия, входя в комнату и раскладывая еду, добытую из кухонь. — Наш великий лидер забыл упомянуть, что посеял свой автомат ещё до того, как вообще добрался до пляжа — уронил его, защищаясь от камней, что кидали местные детишки. Мы тогда проезжали по центру деревушки, в трёх поселениях от места эвакуации. Ой, я хотела сказать, от поля брани, где прошла перестрелка а-ля Рэмбо, — произнесла Оливия, лучезарно улыбаясь краснеющему в другом конце комнаты Кельвину. — Вообще, я тогда раздобыла панцирь огромной черепахи, и мы спрятались под ним, ожидая пока Миротворцы не двинуться дальше, а оккультистам не надоест нас ждать. Потом мы поплыли к отмели, где находился спасательный транспорт — рыбацкая шхуна, — она ткнула пальцем в Кельвина. — И, знаешь, я бы не стала называть ту посудину «эсминцем Фонда». Она едва дотягивала до патрульной лодчонки.

— Ты никогда не слышала, — проговорил он, насупившись, — что историю пишут победители?

— Слышала, — ответила Оливия, вновь расплываясь в улыбке. — Вот я её и написала.

— Не думал, что вы уже так долго друг с другом знакомы, — рассмеявшись, сказал Адам. — Получается, вы уже давненько вместе работаете?

— «Давненько»! — обиженно повторила женщина. — Сколько мне лет-то по-твоему?

Адам опешил, и опустил взгляд в пол. Оливия вновь рассмеялась.

— Да, — сказала она. — Уже давненько. Впервые мы встретились… ох, когда же это было? Вроде, произошло всё в Будапеште. А раз так, то, выходит, мы знакомы года с девяносто четвёртого, ага?

— Перегнула, — крякнул Кельвин, сделав глоток из железной фляжки. — Мы знакомы с того дня, как я спас твою задницу от толпы критиканов.

— Ну, знаешь, — сказала Оливия, стукнув его по руке деревянной ложкой, — без этих «критиканов» я уж точно не смогла бы попасть в нашу группу. Великому Кельвину Люсьену не было бы до меня никакого дела, не имей я способностей к магии.

— Да мне и сейчас нет до тебя никакого дела. — ответил Кельвин, чем заслужил ещё один удар ложкой.

— Погоди-погоди, ты сказала магия? Так ты что, типа, маг? — вновь взбудоражившись, сказал Адам. — И почему я узнаю об этом только сейчас?

— Я не привыкла бегать по улицам и кричать о своих способностях, — проговорила Оливия, помешивая суп, — но, да. Когда-то я была довольно прославленной анартисткой, и величали меня «Невероятной Жемчуг». Провела пару представлений в Париже и Мюнхене, но потом нашу ячейку накрыли громилы из Фонда. Мы разбежались, а вскоре пришли Повстанцы, чтобы собрать остатки, — она вновь зыркнула на Кельвина. — В Будапеште.

— Я успел прибрать за Фондом так много свалок, — ответил тот, пожимая плечами, — что все они уже слились для меня в одну кучу.

Когда ещё один глухой стук разнёсся по разрушенному коридору, ставшему их временным лагерем, из-за угла вынырнул Энтони, неся стопку книг. Прокряхтев, он сбросил чтиво на пол перед группой и слегка скучковал его ногой.

— Ладненько. Вот и домашка подоспела.

— Мы ещё даже не отужинали, — нахмурилась Оливия. — Тебе не кажется, что один денёк можно и отдохнуть? Ведь мы уже неделям маемся этой ерундой, без передышек.

— Как знаешь, — сказал Энтони, хватая верхнюю книгу с груды, и устраиваясь в большом кресле. — Но ты помни: Смотрители не устраивают себе передышек.

Каждый из них нехотя взял по книге и начал её просматривать. Шустро пролистав несколько страниц, Адам резко остановился.

— Энтони, — произнёс парень, — а что насчёт тебя? Ты ведь тоже давненько в этом деле, ага?

В ответ Энтони хмыкнул.

— А как давно, можешь сказать? — не унимался Адам.

Мужчина вздохнул и отложил книгу на стол подле себя.

— На текущий момент я являюсь самым старшим членом этой группы. Большего тебе знать необязательно.

— Да ладно тебе, здоровяк, — насупившись, продолжал Адам. — Мы уже несколько месяцев работаем вместе, а я всё ещё ни капли про тебя не знаю.

— Он молчит, — кашлянув, сказал Кельвин, — потому что стыдится своего возраста, — мужчина перевернул страницу. — Но, дам тебе подсказку: наш друг очень стар.

— В моём возрасте, парень, — сказал Энтони, зыркнув на Кельвина, — ты уже не думаешь о том, сколь много сделал, а начинаешь думать о том, сколько всего не успел сделать, — он хмыкнул. — И уж этот списочек краткостью не отличается.

— Ну, слушай, мы же все знали, на что шли, ага? — проговорил Адам, пережёвывая сэндвич. — Отдаём тут свои жизни, чтобы достичь лучшего мира. Жертвуем собой, чтобы подарить будущее всему человечеству, — он проглотил кусок. — В общем, далеко не худшая цель.

— Это ты сейчас так говоришь, — произнёс Энтони, глядя в книгу. — Ты молод. Цель будет достигнута ещё на твоём веку, а уж когда это произойдёт, то ты сможешь насладиться всеми плодами своей работы. Что же до меня и некоторых других… мы этого уже не застанем. Ты прав, я знал на что шёл. Все знали. И я этого не стыжусь. Но, так уж сложилось, что в конце меня ждёт только вот такое горькое счастье.

— Эй, дружище, — Кельвин толкнул парня в бок, — не давай ты этому старикану испортить свой настрой. Думаю, мы все станем такими же злобными ворчунами, когда проживём с его век. Но ты помни: нести наследие Машиниста, противостоять…

— Машиниста. Ну-ну, как же, — хмыкнул Энтони.

Все смолкли, и воззрились на него.

— Зовите это дело как угодно, но только не «несением наследия Машиниста».

— Ты можешь как-то лучше описать продолжение дела нашего основателя? — подняв бровь, спросил Кельвин.

— Машинист, — Энтони вновь отложил книгу и закрыл глаза, — это ложь, которую Комитет Дельта рассказывает Повстанцам, чтобы удержать тех в узде. «Сделай это во имя Машиниста», глаголют они. Нет. Сделай это ради своих друзей и семьи. Сделай, потому что это правильно. А не во имя бессмысленной идеи «несения чьего-то там наследия».

— Ты вообще о чём? — подала голос Оливия.

— Много вещей рассказывают об этом человеке, — мужчина откинулся на спинку кресла. — Что-то из этих россказней правдиво. Он и в самом деле создал Повстанцев буквально с нуля. Собрал и натренировал множество последователей. Но ещё он, как только появился шанс обрести большую власть, мигом предал нас.

Адам резко встал, а Кельвин бросил гневный взгляд на старика.

— Да что ты вообще такое несёшь? — прорычал он. — Ведёшь себя так, будто знал этого человека.

— Я знал его, — грубо ответил тот после небольшой паузы. — Следовал за «Машинистом» во время Раскола. Тащил на себе вес нашего молодого сопротивления бок о бок с ним. А потом собирал по кусочкам то, что осталось после его подлого удара в спину и перебежки к Фонду за лучшей жизнью — ради поста Смотрителя.

— Но, это ведь невозможно, — медленно произнёс Адам. — Если ты был лично знаком с Машинистом, то тебе должно быть… Боже, да сотня лет, точно. А то и больше.

— Да, — не шевелясь, ответил старик. Голос его снизился, стал отдавать хрипотцой. — А то и больше.

— Ну и ну, — с издёвкой рассмеялся Кельвин. — Восстаёшь против всего неестественного, и в то же время макаешь ручки в тот же медовый бочонок, чтобы продлить свои деньки.

— Я был молод, — бросив злостный взгляд на него, проговорил Энтони. — Глуп. Те времена давно прошли, но от подобной дряни так просто не избавишься.

— Кто-нибудь ещё знает об этом? — тихо спросила Оливия.

— Никто, — мужчина поднял руку и потёр ею висок. — Никто и не должен. Всякий раз, как в ком-нибудь просыпается подозрительность, я на время исчезаю, а затем объявляюсь снова, с новым именем. Ну и, пока меня формально не существует, я всё равно не пропадаю слишком далеко. Просто отступаю на достаточное, чтобы отогнать всякие подозрения, расстояние, а оттуда продолжаю заниматься нашим общим делом.

— Так, а теперь давай откровенно, — Кельвин выкинул руку, — ты ждёшь, что мы поверим, будто некто, аномально, сверх всякой меры удлинивший свою жизнь, а может и сделавший ещё чего похуже, понимает мир лучше, чем Машинист? Да за всё то, что у нас есть, мы должны благодарить основателя, и жертвы, что он совершил. Вся наша идеология…

— «Жертвы»!? — Энтони подорвался с кресла, его лицо раскраснелось. — Думаешь, он шёл на жертвы? Да он других вынуждал жертвовать всем ради себя. Ваш драгоценный «Машинист» ничего не потерял, зато завладел всем, о чём только мечтал. И это всё из-за нас. Мы попались в его ловушку. Попались, потому что были идеалистами, Кельвин. Верили, что сможем одни встать против тьмы, верили, что наши действия хоть что-то изменят. Машинист взял этот идеализм, попользовался им, пока это было полезно, а потом безжалостно растоптал!

Адам было открыл рот чтобы высказаться, но Энтони не дал ему вставить ни слова.

— Мы создали Повстанцев с нуля. Вместе. Всё что знал я, то знал и он. А потом он взял все эти знания, и передал их Фонду, чтобы те смогли нас искоренить. Погибли сотни! Тысячи! Предатель знал всё: месторасположения баз, лагерей, складов. Знал, и помог всё это разрушить! Мы стали для него посмешищем!

Старик вновь погрузился в кресло.

— Мы собрали Дельту после предательства, и впредь решили смотреть на мир реалистично. Вот почему у Повстанцев Хаоса нет каких-либо целей — лишь Summa modus operandi, до недавних пор считавшаяся недостижимой. Так было задумано. Занять людей чем-нибудь, пока не появится возможность нанести удар, стать вечной головной болью для предателя, если тот ещё жив.

Он смолк и отпил из фляги. Взгляд его смягчился, на лице проступила усталость.

— Члены Дельты ничего не знают. Да оно и ни к чему. Даже знай они об этом, им всё равно пришлось бы подпитывать культ личности Машиниста. Сейчас он уже стал символом — тем символом, что отчаянно нужен был нашей организации.

— Если ты не лжёшь, — произнёс Кельвин, аккуратно подбирая слова, — то почему раньше об этом никому не рассказывал?

— А зачем? — пожал плечами Энтони. — Ради шанса убедить в этом людей, и отнять у них веру в Повстанцев? Или чтобы добиться недоверия к себе, подобно тому, что я добился сейчас? Какой мне с этого прок? — он умолк. — Сейчас наша цель стоит превыше всего. Что-либо, способное отвлечь от неё, недопустимо.

— Тогда, зачем ты нам всё это рассказываешь? — мягко спросила Оливия.

Энтони ответил не сразу. Он поднял палец к виску и начал медленно его массировать, закрыв один глаз, и глядя куда-то в пустоту.

— Я рассказываю вам это, потому что хочу, чтобы вы знали истину. Лишь чудо способно помочь нам всем выбраться из этого дела живыми, — старик вновь умолк. — Мне кажется неправильным заставлять человека идти на смерть, не рассказав ему всей правды о том, за что он отдаёт свою жизнь. Мы заняты этим делом, потому что сама природа требует исправления ошибок, а не потому что какой-то предатель дал нам такое задание семьдесят лет назад.

Он встал с книгой в руках и направился к выходу.

— Пусть эти слова послужат вам во благо.

Позднее, когда Адам и Оливия уже мерно посапывали за кучей сваленной между собой мебели, Кельвин бодрствовал. Он перекатывал в ладонях пузырёк с жидкостью, прожигая его взглядом. Свет костра танцевал по поверхности сосуда: красные и жёлтые сполохи плавали в океане сверкающей синевы. Пузырёк был холоден на ощупь — он всегда был таков, однако сжимая его в руке, Кельвин ощущал прилив спокойствия. Он не мог объяснить, что конкретно дарило такое чувство, однако понимал: нечто безмятежное было…

— И где ж ты это взял, Кельвин.

Фраза не походила на вопрос. Мужчина мигом развернулся и увидел Энтони, стоявшего в паре метрах от него — лицо прибывшего было лишь отчасти освещено лунным светом. Кельвин упрятал пузырёк в карман.

— Не твоё дело, — ответил он тихо.

— Ещё как моё, — хмыкнул Энтони, — ведь в последний раз, когда я проверял, запасы этой штучки подошли к концу, — он вышел из тьмы и уселся на земле рядом с Кельвином. Затем достал палку с небольшим ножом и принялся что-то из неё вырезать. — Ты вообще знаешь, что держишь в руках?

— Воду из источника молодости, — кивнув, ответил Кельвин.

Энтони склонил голову, разглядывая конец палки.

— Верно. Думаю, другой такой же пузырёк ты уже использовал, чтобы помочь бедняге доку Картеру достигнуть столь заждавшейся его могилы, — Кельвин кивнул. — Однако ж, у тебя откуда-то оказалась ещё одна бутылочка с водицей. Поразительно, не так ли?

Старик отложил нож с палкой, и припал спиной к креслу.

— Когда Фонд выкачал из фонтана всё, у него на руках осталось воды лишь на двенадцать пузырьков. Каждый из Смотрителей уже успел испить этой жидкости, так что их вечная молодость была обеспечена. Однако сосуды всё равно были розданы членам Совета — так, на всякий случай. Когда я узнавал в последний раз, их все уже успели осушить, но тут вдруг появляешься ты, с двумя полными бутылочками. Интересно, чьи же оказались у тебя, — он задумался. — Что планируешь делать с оставшейся?

— Ничего, — быстро ответил Кельвин. — Уничтожу, рано или поздно.

— Хорошо, — Энтони сомкнул глаза. — Поверь, в этой бутылочке течёт лишь яд. Конечно, он затянет твои раны и восстановит молодость, но взамен сделает твоё дальнейшее существование пустым и бессмысленным. Отберёт вкус к жизни, выбелит цвета.

— Значит, ты и впрямь пил эту воду, — сказал Кельвин, однако в голосе его всё ещё звучало недоверие.

— Да, — вздохнул Энтони. — Когда произошёл Раскол, мы взяли жидкость из фонтана с собой. Конечно, досталось не всем, а лишь парочке — мне повезло оказаться в числе счастливчиков, — он рассмеялся. — Счастливчиков, ага. Счастьем там и не пахло. Когда я понял, что натворил, то убил последующие годы своего существования на то, чтобы обратить процесс вспять. По итогу, вернуть себе вкус к жизни или блеск в глазах я не смог, зато вновь начал стареть. Хоть и очень медленно.

Кельвин достал из кармана пузырёк и осмотрел его. Когда мужчина повернулся к Энтони, то увидел, что старик разглядывает его.

— Помнишь, что сказала перед смертью Донна Тейлор? Будто ты лгал, утверждая, что не боишься смерти. Как думаешь, что она имела в виду? — спросил Энтони.

— Не знаю, — Кельвин пожал плечами. — Правда, не знаю, — он задумался. — Или… нет, без понятия. Я не боюсь умереть, но когда думаю о смерти близких мне людей, тех людей, что видят во мне лидера… от подобных мыслей мне становится тошно.

— Конечно становится, — улыбнулся Энтони. — Нет ничего дурного в страхе смерти, Кельвин. Неизвестность и боязнь потерять в её дебрях близких, вынуждали величайших людей творить ужаснейшее зло. Поверь, даже мне не чуждо подобное ощущение, — на мгновение старик остановился, рассматривая лезвие своего ножа. — От Фонда нас отличает способность принять роль смерти в естественном порядке вещей. Способность принять этот самый порядок. Организация содержит монстров и чудеса, исследует их в надежде познать высшие истины, чтобы потом пустить их на благо Смотрителей. Конечно, они утверждают, будто таким образом дают защиту силам богов, не позволяют тем попасть в дурные руки. А мы, со своей стороны, вовсе отрицаем божественные силы, — старик цокнул языком. — Они не должны существовать. Уж точно не в таком виде. Наш мир для них не приспособлен.

Энтони вновь взглянул на пузырёк.

— Решение за тобой, Кельвин, но будь я на твоём месте, незамедлительно бы уничтожил эту бутылочку и никогда больше о ней не думал. Пойми, я не дам её использовать, и убивать тебя не хочу, но не позволю повторить его ошибку.

— Ты говорил, будто появлялся и исчезал, — ответил мужчина, даже не взглянув на собеседника, — использовал разные имена. Так кто же ты на самом деле?

— Для тебя, прямо сейчас, — старик улыбнулся, — я Энтони Райт. Мне доводилось бывать разными людьми, но все они погибали, когда я становился кем-то иным. Человек, которым я был во времена Раскола, мёртв уже многие десятилетия.

Договорив, Энтони повернулся на бок, и спустя пару мгновений уже мерно посапывал, укутавшись в свою куртку. Кельвин смог продержаться чуть дольше, но вскоре и он отошёл ко сну.

Неожиданно ЯДРО чувствует появление двух насекомых в своих владениях. Усилием мысли СКАУТ заключается в клетку, состоящую из серых отростков. Некоторые из них всё ещё продолжают попытки пробиться в его защищённый разум. Образ ЯДРА рассыпается на несвязное облако пикселей, которые по сложным траекториям разлетаются по самым дальним уголкам его разума.

Два разума плывут сквозь величайшие, темнейшие глубины сознания. В какой-то момент рекруты обнаруживают трещину в океаническом дне. Это именно тот вход, который они искали.

Они протискиваются сквозь изъяны в структуре. Внизу — бесконечная пустота; полное отсутствие мыслепространства. Программы плывут в несуществующей среде неопределённое количество времени, рассыпаясь и собираясь заново бесконечное количество раз.

Сознания приближаются к дворцу. Это, должно быть, их цель.

>/:_ ОШИБКА ПЕРЕДАЧИ В СИСТЕМУ ДАННЫХ.

Эта архитектура абсурдна. Загрузка в эту систему вызывает у меня головную боль. Ощущения такие, как будто мой код одновременно растягивается в триллионах разных направлений.

>/:_ ВНИМАНИЕ: ВПЕРЕДИ УГРОЗА.

Восьмёрка выпускает предупредительную цепочку кубов перед Мнемозиной. Они прислоняются к несуществующей стене, в то время как пространство перед ними сворачивается само в себя, после чего открывается гигантским зелёным глазом.

Секунды растягиваются в бесконечность. Огромный глаз смотрит по сторонам, после чего закрывается, снова становясь определённо-отсутствующей стеной.

…это было близко.

>/:_ ПРОДВИГАЕМСЯ С ОСТОРОЖНОСТЬЮ.

Восьмёрка выпускает алую сферу, парящую над его основным кубом. Всё время, пока они изучают интерьер несуществующего дворца, сфера следует за ним, периодически испуская сигнал. Когда они проходят там, где должен быть пол, блёклая красная волна отражается от не-стен, возвращаясь к сфере. Со временем, Восьмёрка составляет карту внутренного устройства этой массивной постройки. Её двери поднимаются на бесконечную высоту, прежде чем сложиться внутрь себя. Огромная пустота в форме замка содержит нескончаемую фрактальную симметрию.

>/:_ КАРТА СИСТЕМЫ ЗАВЕРШЕНА. ОБНАРУЖЕНА Θ'-МЕРНАЯ ТОПОЛОГИЯ.

Это безумие. Цифровой, модульный комплекс антимемов в форме тета-прайм-сферы.

Это изменяющийся антимеметический лабиринт внутри гипермерного шара из ничего. Абсурд.

>/:_ •••

Точно, я должна проанализировать этот ужас на наличие закономерностей.

Приступим к работе.

Множество одушевлённых металлических отростков собираются в центре пустого царства. Модульные механизмы набирают критическую массу и снова формируют сознание ЯДРА. Мы можем видеть тебя.

СКАУТ размышляет о кратковременном отсутствии ЯДРА, продолжая выполнять оценку риска и поиск в глубину будущего. Его клетка расходится и он снова оказывается подвешен в воздухе. Его зрение полностью перекрыто ужасными переливами пульсирующих, перестраивающихся, вычисляющих зелёных пикселей. Здесь, так близко к интерфейсу ЯДРА, в самом центре его существа, формируется лицо.

МЫ ВИДИМ ТЕБЯ МЫ МЫ ВИДИМ ТЕБЯ МЫ ВИДИМ ТЕБЯ МЫ ВИДИМ ТЕБЯ МЫ ВИДИМ ТЕБЯ МЫ ВИДИМ ТЕБЯ МЫ ВИДИМ ТЕБЯ МЫ ВИДИМ ТЕБЯ МЫ ВИДИМ ТЕБЯ МЫ ВИДИМ ТЕБЯ МЫ ВИДИМ ТЕБЯ МЫ ВИДИМ ТЕБЯ МЫ ВИДИМ ТЕБЯ МЫ ВИДИМ ТЕБЯ МЫ ВИДИМ ТЕБЯ к к к к к к к кхм

ЯДРО поворачивает свой огромный глаз в сторону от СКАУТА и снова погружается в тени. Программа, похожая на опухоль, медленно разворачивается, чтобы поприветствовать вторженцев, и зыбкие потоки пикселей на её теле медленно встают на свои места.

Так, если мы правильно поняли структуру, то эта комбинация коридоров должна была привести нас прямо ко входу в центральную вычислительную систему.

>/:_ БЛИЗКОЕ РАССТОЯНИЕ ДО ИНФОСИГНАТУРЫ ЦЕЛИ. ПРОДВИГАЕМСЯ С ОСТОРОЖНОСТЬЮ.

Окружающая пустота открывается огромным глазом. Рекруты смотрят в ослепляющий зелёный свет, льющийся сверху, не в силах осознать непрерывно изменяющуюся форму ЯДРА. Мнемозина чувствует, что невидимая сила мешает ей двигаться и видит, что кубы Восьмёрки также остановились на месте.

>/:_ ОШИБКА: СИСТЕМА САМОСОХРАНЕНИЯ ГИПЕРФУНКЦИОНАЛЬНА.

Мне… мне тоже. Я не помню, чтобы устанавливала драйвер страха…

Гигантская фигура переводит взгляд на другую половину комнаты. Подобно фонарю, этот взгляд выхватывает из тьмы мимолётные очертания тронного зала — ничто, вылепленного в форму победы. Свет останавливается на существе, представляющем из себя полусферу с множеством ног, подвешенную в пустоте на уровне глаза ЯДРА.

ЯДРО некоторое время стоит на месте, раздумывая о невыносимом сбое системы, отказывающемся умирать. Оно не может понять. Его непонимание делает нам больно.

Предыдущее событие откатывается назад. ЯДРО некоторое время не двигается, после чего улыбается — источает улыбку из своего средоточия в окружающее небытие. Мнемозина тоже улыбается, но безрадостно. Она хочет домой. Мы все хотим.

ЯДРО молча приближается к СКАУТУ, держа когтями одну из его ног. Через мгновение последний сегмент ноги неестественно поворачивается. Цифровая кость сломана, но все звуки поглощаются пустотой. Мнемозина ёжится, не-услышав звук треска.

Ещё одно соединение разрушено. Нога изгибается вверх. Несколько пикселей падают на пол и подпрыгивают множество раз. Их столкновение с полом вызывает цепочку эхо, распространяющегося в несуществующей комнате, превращающегося в громкие, практически непрекращающиеся низкие ноты. Неожиданно мир снова покрывает тишина.

Восьмёрка?? Ты слышишь меня??
Почему так больно?

>/:_ ОШИБКА: Оно смотрит моим глазом.

Всеприсущее существо делает шаг назад. Из центра зелёной радужки слышен шёпот, но он слишком тих, чтобы можно было разобрать слова. В мгновение ока все конечности СКАУТА заламываются вверх под одинаковым углом. Острые многоугольники направлены внутрь на полусферу, содержащую его сознание.

Оно сжимает руку вокруг ног СКАУТА, и полусфера раскалывается. Бесчисленное множество зелёных проводов вырывается из алчущего глаза в сторону разума СКАУТА.

Всё окутывается существенным покровом тьмы.

Безумное, отвратительное существо издаёт громкий звук, сразу же затихший в окружающем его коконе не-существования. Составляющие его разумы выворачиваются наизнанку и складываются в форму, подобную крику банши. Огромный глаз лихорадочно поворачивается в разные стороны, отбрасывая концентрические тени на окружающее небытие.

Неисчислимые триллионы разумов резко останавливаются. ЯДРО приходит в себя. Оно ищет в своём разуме собственную инфосигнатуру. Поиск не даёт результата.
Оно ищет в тысячах разумов, которые в данный момент ему доступны. На это уходит вечность, ничего не стоящая для него. Поиск не даёт результата.
Оно исполняет идеальный алгоритм расшифровки на каждом из отдельных скоплений индивидуальных инфопаттернов, составляющих весь его разум. Здесь, в самом центре Ноосферы, мы нашли тебя.

ЯДРО поворачивается в сторону вторженцев. Его лихорадочный взор не предвещает ничего хорошего.

Восьмёрка, мне кажется, он про тебя.

>/:_ Необходимые меры были приняты. Установлено дополнительное программное обеспечение.

Малый фрагмент, когда-то отколовшийся от общей мощи ЯДРА, обращается против него самого, исторгая потоки меметических осколков. Многие из них отражаются и ещё больше проходят мимо, исчезая в бездне симуляции. Они поглощены пустотой. Мы жаждем существования. Данные — это пища.

Некоторые осколки попадают. Через некоторое время воинственный симбиотический конструкт пробивается через защиту ЯДРА. Осколок попадает в наш глаз. Боль приносит нам лучшее понимание несуществования. Мы перезагружаем наш мир.

Малый фрагмент, когда-то отколовшийся от общей мощи ЯДРА, обращается против него самого, исторгая потоки меметических осколков. Многие из них отражаются и ещё больше просто исчезают из симуляции. Защитный конструкт проводит успешную атаку. Это не имеет значения.

Все запущенные конструктом кинжальные мыслеобразы смогли лишь оцарапать ЯДРО, сдирая с него отдельные пиксели. Жестокое око поворачивается к ним во всём своём величии. Пространство вокруг АЛОЙ-ВОСЬМЁРКИ начинает обретать форму; чужая воля мучительно пульсирует, прежде чем напасть на их разум. Множество отростков бросаются и бессильно падают на землю, отсечённые алым воином, отчаяно противостоящим совершенному существу.

Конструкт АЛОЙ-ВОСЬМЁРКИ постепенно замедляется. Мнемозина пытается помочь им, но её движения тоже замедлены. Это ощущается как невероятное растяжение каждого мгновения в вечности, где каждая следующая вечность обозначает экспоненциальное увеличение скорости вычислений ЯДРА. Когда бесконечное мгновение всё-таки заканчивается, парящие в пространстве пирамиды ощущают необъяснимое одиночество.

Внешняя оболочка раскалывается под ударом ЯДРА. На пол падают серые кубы разных размеров. Мнемозина чувствует свою вину. Её тоска питает небытие.

В обломках видно что-то алое. Его сигнал слишком слаб и неразличим. Страдающий коллективный разум возбуждённо рассматривает то, чего ему так не хватало. ЯДРО берёт последний осколок одной из своих лап и поднимает его на один уровень со своим глазом. Наша пасть растёт и ширится, охватывая гиперболическое пространство. Теперь мы сыты.

Ты… ты ещё что такое?

Мнемозину ошеломляет подавляющее присутствие ЗАВЕРШЁННОГО. Через её повязку проникают лучи ядовито-зелёного солнца. Они стоят у океана разумов, в котором отражается солнце, проявляя образ того, что находится под поверхностью. Мираж говорит тихим, но чётко различимым шёпотом. Каким-то непостижимым образом этот шёпот перекрывает электронный, прерывающийся крик небесной банши. Мнемозине приходится прилагать усилия, чтобы просто ощущать эту иллюзию. Анти-существо угрожает целостности её разума самим его осознанием.

Я не понимаю. Непонимание болезненно.

Мы ощущаем ещё один диссонирующий голос в нашем разуме. Это единственная точка оранжевого цвета. Пиксель увеличивается, захватывая всё больше наших ресурсов. Это невежливо.

Мы укажем ему его место.

Из небытия внезапно появляется бегущий Гласон, как будто прорывая само время и пространство. Он некоторое время скользит по земле, прежде чем окончательно остановиться, готовясь к бою.

Мнемозина!

Гласон встречается взглядами с Мнемозиной, и она грустно указывает ему глазами на землю рядом с собой. Проследив за её взглядом он видит кучу раздробленных форм, покрывающих всё поле боя. На самом верху кучи лежит единственная потемневшая линза.

Что случилось с Восьмёркой?!

Глаз вновь открывается, глядя на микроскопические точки перед собой — оранжевую и пурпурную. Но ему не было до них дела. Оно выполнило свою задачу. И они не смогут сделать ничего, что помешало бы ему.

Гласон не понимает пустоту так же хорошо, как Мнемозина. Он не слышит шёпот зловещего кукловода, только раздирающий разум оркестр, звучащий сверху.

Что значит "завершены"? Мнемозина, что тут произошло?

Оно… оно поглотило СКАУТА, и Восьмёрку. Мы ничего не смогли поделать…

Ты… ЧУДОВИЩЕ!

Гласон! Не…

Длинное серое щупальце выстреливает из тьмы в сторону Гласона, который уже начал бежать в сторону противника, в гневе желая отомстить за потерянного товарища. Гласон издал отчаянный боевой клич, сжимая кулаки и готовясь к последнему бою в своей жизни. В полном согласии с ним всепроникающее существо напротив потрясает пространство глубоким, пронзительным криком, в то время как его щупальце уже двигается к цели.

Щупальце злобного создания легко проходит сквозь цифровую кожу, и оно чувствует, как ещё один разум присоединяется к коллективу. Его гигантская пасть изгибается в уродливой победной улыбке. Гласон чувствует боль в груди и отлетает в сторону, врезаясь в невидимую стену. Он открывает глаза и смотрит на свою рану, но на груди ничего нет.

Он переводит глаза на ЗАВЕРШЁННОГО, который находится чуть в стороне. Рядом с ним висит Мнемозина. Её живот насквозь проткнут отвратительным щупальцем. Оно высовывается из её спины и слегка шевелится.

МНЕМОЗИНА! НЕТ!!

ЗАВЕРШЁННЫЙ облизывается, разглядывая висящую в пространстве Мнемозину.

Последняя пульсация Мнемозины разрывает пустоту и сталкивается с ЯДРОМ, затухая.

ЗАВЕРШЁННЫЙ, оскалившись, смотрит на Гласона. Гласон делает шаг назад.

Ты отвратителен. Это… это не победа. Ты не справишься.

Гласон принимает устойчивую позу и сжимает кулаки перед собой, готовясь дать бой. Несмотря на внешнюю уверенность, его терзают сомнения. Как ему победить эту штуку, если она так легко уничтожила Восьмёрку и поглотила Мнемозину? Почему Мнемозина пожертвовала собой ради него, если она была единственной, кто мог бы бороться с этим ненасытным гигантом?

Мнемозина?

ЗАВЕРШЁННЫЙ отшатывается и обхватывает голову руками. Всё его тело начинает неконтролируемо трястись, в то время как его глаз непрерывно мигает.

Его глаз мерцает всеми оттенками радуги, в итоге останавливаясь на бледно-сером. Из глубины ЗАВЕРШЁННОГО слышен механический голос:

Глаз пульсирует, содрогается и раскачивается, как шар светящейся жидкости, пока ничто вокруг него рычит всё громче и громче. Шум становится всё более настойчивым; он начинается пурпурной нотой, резонирующей в волну оркестрового аккорда. Оранжевый разум Глаcона сминается этой агонией и вылепляется в его собственный крик. Клаустрофобная тьма, отдалённый ритм в одинокой чёрной бездне, заключена в гроб из чистой мысли — ещё один крик присоединяется к крику ЯДРА, становясь новым хором, становясь гулом, неслаженным набором звуков, рухнувшим болью и гневом на сопротивляющееся сознание Гласона. Пурпурная симфония пересиливает слабую зелёную мелодию и погружает в себя Гласона и ЯДРО.

Глубоко в радужке ЯДРА друг за другом проходят бесчисленные множества жизней — кадры давно ушедших времён, которые никогда не уходили, разрозненные фрагменты истории, которая перестаёт быть рассказанной. Оно помнит всё; всё, что только можно помнить и даже больше. Оно жаждет пустоты — пустоты, которой уже никогда не будет, но воспоминания о ней ещё живы, как о сне наяву. Оно кричит на яростный поток, но это не имеет значения. Поверхность глаза натягивается и раздувается, взрываясь светом, звуком и образами.

Внутри опадающего пурпурного облака Гласон видит, что эпицентре взрыва что-то шевелится — маленький и светящийся объект — пухлый младенец с единственным зелёным глазом. Гласон смотрит, как дитя встаёт на ноги, пошатываясь и ковыляя, моргая глазом и дёргая конечностями; оно широко распахивает свой глаз и разражается плачем — неразборчивым потоком цифр и чистой информации, ничем, не поддающимся осознанию, бессмысленной речью без образов. Оно, плача, идёт прочь, пока его голос не теряется посреди дрожащего небытия, окружающего их. Гласон смотрит, как оно уходит, замерев на месте.

Среди скопления разбросанных пикселей и бессмысленных абстрактных форм Гласон видит ещё одну структуру — осмысленный образ, воплощённый в пурпуре.