3 апреля 1856:
Прибыла моя подмога! Уже более года проживаю я в Лондоне и исполняю обязанности в палате Лордов, оказывая мистеру Палмерстону помощь в подведении итогов Крымской войны. Любезному читателю, без сомнения, уже ведомо, что я не питаю любви к государственным должностям - вечные собрания, заседания и бесконечное пустословие парламентских организаторов, независимых членов и лордов духовного звания могут свести человека с ума, а тому, кто, подобно мне, движим жаждою странствий, такая служба не несёт ничего, кроме постылой скуки. Но всё же, положение обязывает к ответственности, и когда зовут страна и государство, мой долг - облачиться в мантию, участвовать в голосовании и достойно продолжать дело дома Блэквудов, защитников церкви и государства.
Прошлым воскресеньем, однако, в Париже русские с неохотой подписали договор, и это положило конец как войне, так и необходимости моего участия в Парламенте. Не успел я вернуться в лондонское поместье с последнего заседания, как Работный доложил, что в моё отсутствие ко мне приходил посетитель. Доктор Хайтауэр, астроном, вежливо требовал, чтобы в ночь через два дня я был в Гринвиче, где он организует демонстрацию и обсуждение интереснейшего предложения. От д-ра Хайтауэра я не видел ни единой весточки со времён нашего полёта на Марс в 1843 году; если то, чем он планирует поделиться, скажется на моём мозгу столь же благотворно, как в тот раз, то такая перемена обстановки тихого отчаяния, в которой я пребывал весь последний год, будет весьма кстати.
6 апреля 1856:
Много уже лет, дорогой мой читатель, прошло с тех пор, как я, будучи молодым, мог не спать всю ночь и нимало не страдать от этого наутро. Само собой, работа астронома требует от него активности в неурочный час, и потому мы с доктором Хайтауэром встретились в Гринвичской королевской обсерватории за полчаса до полуночи. Д-р Хайтауэр был безмерно рад моему появлению; для человека, который, как правило, до крайности мрачен и уравновешен, чей мозг всё время занят отвлечениями физической науки, его энергия была необычайно кипучей. Он твердил о великих открытиях и уникальных возможностях, и пригласил меня наверх, где огромный телескоп обсерватории раскрывал любознательному глазу все тайны небес. Уже несколько лет, сказал мне доктор Хайтауэр, в конструкцию телескопа им вносились улучшения, призванные компенсировать искажения, вносимые атмосферой, чтобы небесные тела предстали перед зрителем в доселе невообразимых подробностях. Доктор усадил меня перед колоссальным устройством и попросил взглянуть в окуляр телескопа, заранее настроенный им на его великое открытие.
В черноте космоса я увидал каменную громаду, подобную тем астероидам, которые сеньор Пиацци и его сподвижники нашли летящими в большом количестве между Марсом и Юпитером. Но, в отличие от напечатанных в "Таймс" даггеротипов, это небесное тело не было пустынным камнем. Вся его вытянутая поверхность, за исключением некоторых крохотных участков, была покрыта морем изумрудной зелени, в которой можно было, не опасаясь ошибиться, узнать девственные джунгли. Мне померещилось, что я различил даже листья в кроне этого миниатюрного мира, а на полюсе глаз мой различил нечто похожее на воистину исполинскую пальму, возвышающуюся над листвой. И вправду, прелюбопытнейшее открытие - в то время как каналы на Марсе оказались при непосредственном посещении лишь видимостью (а атмосферой Марса, как оказалась, было весьма неприятно дышать), здесь, на виду у всех, было доказательство того, что Господь наш в мудрости своей не населил жизнью одну лишь нашу небесную сферу, но сама Галактика несёт в себе семена жизни.
Доктор Хайтауэр стал первооткрывателем этого астероида, названного им Викторией в честь нашей дражайшей Королевы, пять лет назад, во время ажиотажа, разразившегося несколько лет тому назад из-за открытия месье Леверье Нептуна. Своё открытие, говорил он мне, он держал в тайне, планируя сообщить о его существовании с такой помпой, как не сообщал доселе ни один астроном. Вот уже четыре года в поместье доктора Хайтауэра силами группы людей сооружалась ракета, похожая на двухсотлетней давности проект Де Бержерака, но более крупная и прочная, чем то судно, что несло нас к Марсу в прошлый раз. На той неделе завершились последние приготовления, и теперь заправленная и готовая к полёту ракета стояла, чтобы вскоре сорвать оковы тяготения и унести на Викторию такую научную экспедицию, которая не уступит знаменитой экспедиции мистера Дарвина. У космо-лётчиков будет несколько месяцев, чтобы классифицировать флору и фауну Виктории, собрать образцы, и, впервые с момента открытия Австралии, принести на родину знания о новом мире, увековечив имена исследователей в анналах истории.
Вот уже несколько месяцев собирал доктор Хайтауэр команду, чтобы лететь в эту экспедицию. Были, говорил он, пилоты, повара, хронисты, писатели, даггеротиписты, художники, дружинники, чернорабочие. Не хватало только одного - естествоиспытателя, который руководил бы научным и географическим исследователем чужой планеты, и не было среди всех его учёных знакомых, говорил Хайтауэр, учёного человека, который бы справился с этой ролью лучше, чем я. Разве мог я отказаться? Сегодня я составлял список необходимых вещей. К Виктории мы отправляемся двадцать первого числа,ибо тогда наша планета будет максимально близко к Виктории, чего не повторится ещё тридцать лет, и если будет с нами удача и Божья воля, к ночи Гая Фокса мы вернёмся обратно. Редко когда отправлялся я на поиски славы и надежды в столь далёкие края, но Англии какое-то время придётся обойтись без меня.
23 апреля 1856:
Сколько бы ни летал я среди звёзд, к ощущению невесомости привыкнуть просто невозможно. Нужно, подобно малому ребёнку, учиться заново самым простым вещам - как двигаться, как пить и принимать пищу, как спать, и даже как справлять нужду, ибо без ласковой руки тяготения даже малейший случайный тремор может случайно отправить человека неверным курсом, и даже шальная капелька влаги, попавшая в аппараты нашей ракеты, может привести к беде.
Сегодня утром наше судно облетело вокруг Луны. По выкладкам д-ра Хайтауэра, гравитационное воздействие нашей ближайшей соседки разгонит нас, подобно праще, и придаст достаточное ускорение, чтобы мы добрались до Виктории за много месяцев раньше, чем любым другим способом. К нашей цели нам предстоит лететь дважды столько, сколько идёт свет от самого Солнца до Земли. Пока что, уверяет меня доктор Хайтауэр, всё идёт согласно плану, и к первому июля мы достигнем Виктории.
Мы не преминули воспользоваться облётом Луны и сделали столько наблюдений, сколько могли. С помощью бортовых телескопов мы сделали несколько даггеротипов, а художники приготовили зарисовки тёмной стороны - по словам доктора Хайтауэра, до нас этого не делал никто в мире. Мне рассказывали, что Луна - место негостеприимное, начисто лишённое пригодного для дыхания воздуха, что для движения по её поверхности, потребуется герметичный костюм, и может пройти сотня лет, или даже больше, пока такие свершения станут возможны. И всё же, как бы мне хотелось когда-нибудь попасть и на Луну.
24 мая 1856:
Сегодня - день рождения Королевы, а помимо того - день, когда мы наполовину приблизились к миру, наречённому в её честь. По этому поводу мы закатили банкет в столовой ракеты. Пока что времени для праздностей было мало - у всех шестидесяти трёх членов экипажа есть важные обязанности, которые требуется исполнять ежедневно, поскольку наша ракета - едва ли не самое сложное устройство из всех, когда-либо созданных человеком, а со всех сторон окружают нас миллионы миль пустоты, и никто не придёт на помощь, если мы будем небрежно относиться к обязанностям.
Доктор Хайтауэр поднял тост за Королеву, и мы пригубили драгоценное шампанское, которое он взял на борт специально для такого случая; я же предложил тост за науку и прогресс нашей Империи. Любопытно, что бы сказала Её Величество по этому случаю, если б знала, что англичане возглашают ей славу за девяносто миллионов миль от Англии? Долго смотрел я в иллюминатор и размышлял об этом, глядя на неподвижные далёкие звёзды и пролетая в пространстве на такой скорости, о которой раньше нельзя было и помыслить. На таких просторах человек и впрямь кажется крохотным. Как же мало значит человек, и как же велик замысел Божий, если нельзя пересечь Вселенную из конца в конец даже за тысячу жизней?
30 июня 1856:
Сегодня мы вышли на орбиту Виктории. Художники и даггеротиписты приникли к иллюминаторам и телескопам, делая первые зарисовки этого неизведанного Эдема. Я же глядел в телескоп едва ли несколько мгновений, прежде чем мне пришлось уступить место, и был совершенно заворожён раскинувшимся передо мною видом. То, что демонстрировал в Гринвичском телескопе доктор Хайтауэр, не было иллюзией - поверхность астероида, теперь находящаяся на расстоянии какой-то дюжины миль, была густо покрыта листвой, и на секунду мне даже показалось, что я видел пролетающую в кронах птицу.
Завтра мы почти всем составом взойдём на борт спускаемого аппарата и отправимся к поверхности; на ракете останется лишь горстка пилотов, которые будут удерживать ракету на орбите, пока мы в течение двух месяцев будем составлять каталог чудес и диковин Виктории. Для посадки доктор Хайтауэр выбрал место в одном из кратеров, где нет сплошного покрова листвы на достаточно большом участке, чтобы можно было приземлиться, не опасаясь задеть флору. Наверное, так чувствовал себя мистер Колумб, когда впервые увидел в свою подзорную трубу смуглых дикарей Сан-Сальвадора. Скоро нам будет даровано такое откровение, какое случается лишь раз в жизни, ведь завтра я, Теодор Томас Блэквуд, естествоиспытатель и джентльмен, шагну на девственную землю нового мира.
1 июля 1856:
О славный день!
Примерно в половину пятого пополудни по лондонскому времени наш спускаемый аппарат отделился от ракеты и устремился к поверхности Виктории. Давление от входа в атмосферу было нестерпимым, иллюминаторы летящего вних аппарата лизали языки пламени. К тому моменту, как мы приземлились на краю кратера, было уже темно. Доктор Хайтауэр пояснил, что размеры Виктории столь малы, а форма её столь неправильна, что один оборот это небесное тело делает без малого за четыре часа. День и ночь здесь коротки - можно практически видеть, как Солнце, тусклый и отдалённый шар не крупнее нашей земной Луны, восходит на севере, несётся по фиолетовому небу и исчезает на юге. Также Хайтауэр предупредил нас, что из-за небольших размеров Виктории вес наш уменьшится до небольшой доли привычного земного веса. Может статься, я за два месяца слишком привык к невесомости, но мне кажется, что я не легче, чем когда-либо.
Вскоре после приземления д-р Хайтауэр озадачил нас серьёзнейшим вопросом. Неизвестно, говорил он, пригодны ли условия викторианской среды для человеческой жизни. Вполне вероятно, что воздух здесь непригоден для дыхания, или что местная флора выделяет вредоносные вещества, или что в листве таятся чудовища, готовые рвать людей на части, или даже что в воздухе витают бактерии, которые могут медленно прикончить человека изнутри. Необходимо было, сказал Хайтауэр, чтобы один человек подвергся воздействию Виктории, прежде чем высадится вся остальная группа, и его участь покажет нам, безопасен ли этот мир для человека. Гибель такого смельчака была вполне вероятной, а смерть его могла бы быть медленной и неприятной, но такая жертва, если она всё же будет принесена, может спасти пятьдесят шесть жизней. Никого не заставят делать этот шаг насильно - Хайтауэру нужен был именно доброволец, готовый рискнуть своею жизнью во имя науки.
Я сразу же вызвался на роль подопытного кролика. Поначалу доктор Хайтауэр возражал, считая меня слишком важным для нашей экспедиции, чтобы подвергать мою жизнь сиюминутному риску. Я же отвечал, что будучи пэром Англии и джентльменом я просто обязан идти в авангарде, и что я в жизни не помыслю о том, чтобы подвергнуть любого из своих подчинённых угрозе, каковой не готов подвергнуться сам. Я уверял, что если Виктория окажется слишком ядовитой для проведения вылазки, то не будет и никакой экспедиции; следовательно, если мне суждено погибнуть, проверяя, насколько на Виктории безопасно, то ничего не будет потеряно. Люди единодушно поддержали мою логику, и д-р Хайтауэр уступил; незадолго до одиннадцати утра по лондонскому времени я, облачённый в лучшее хаки, сапоги и шлем, стоял в одиночестве в шлюзовой камере спускаемого аппарата.
Люк открылся и я впервые вдохнул викторианский воздух. Был он густ и жарок, даже жарче давящих джунглей Амазонки, и горький его аромат был похож на запах корицы. Я глубоко, хоть и не без серьёзных усилий, вдохнул, и воздух этот был не столь враждебен жизни, как удушающая атмосфера Марса или разреженный воздух Гималаев. Я, без всякой защиты, стоял на краю мира, где ни разу не ступала нога человека, и я жил. Соблюдая осторожность, я спустился по трапу и опустил ногу на землю, оставив следы сапог на девственном грунте. Сколь малый то был шажок для человека! Сколь огромный скачок для Империи!
Предо мною лежала бесплодная равнина. В миле поодаль на сотни футов вверх возвышался покрывающий Викторию лес, казавшийся непроходимым, словно кирпичная стена. Фиолетовое небо создавало резкий контраст с зеленью, достойный кисти любого из великих импрессионистов Франции. Я не могу найти слов, чтобы описать этот вид и обуревавшие меня в тот момент эмоции, но, созерцая чужеродный ландшафт, я думал, не стоило ли отправить на спуск поэта. Со всем возможным благоговением я извлёк из кармана флаг Великобритании, закрепил его на небольшом шесте и с почтением закрепил его в земле. Под любопытными взглядами из окон спускаемого аппарата, я опустился на колени, и, стоя на викторианской земле, вознёс слышное одному только Богу обращение, которое сочинил, отточил и заучил наизусть несколько часов назад:
Я, Теодор Томас Бэлквуд, командор Ордена Британской Империи, седьмой виконт Винчестера, на веки вечные утверждаю права на эту землю, планету Викторию, во имя Её Величества Королевы Виктории и её Британской Империи, сегодня, первого июля лета Господа Нашего 1856, и сим молю Господа и Спасителя, чтобы экспедиция наша в этот край была полезна и угодна Ему. Боже, храни Королеву.
Несколько часов я провёл на планете, наблюдал викторианский рассвет и закат, собирал образцы почвы и записывал в своём дневнике условия этого мира. В половину четвёртого взошло Солнце, и команда наша увидела, что я жив и здоров. Началась всеобщая высадка. Мы оборудовали лагерь на опушке леса; тот кончался внезапно, словно отделённый проведённой на песке линией, и ни единое растение не смело тянуть корни за эту границу. Завтра мы дерзновенно двинемся в чащу леса в поисках новых знаний об этой планете.
3 июля 1856
Когда-то, любезный мой читатель, мне казалось, что я повидал все на свете чудеса. Странствовал я по джунглям Южной Америки, прокладывал путь по западному Фронтиру. Мне доводилось жить среди неведомых культов Индии и Бангладеш. Я уходил в самую глубь Австралии, пробирался по бескрайним и безлюдным лесам Сибири, вёл собачьи упряжки по необъятным равнинам Антарктики.
Сегодня же я убедился, что был неправ. Если бы можно было сравнивать, я бы сказал, что лес на Виктории более всего похож на влажные тропические леса Бразилии; громады деревьев практически заслоняют солнечный свет, и без того весьма тусклый, и без электрических светильников мы бы блуждали вслепую. Кустарник здесь густой и непроходимый, то и дело приходится пускать в ход мачете, чтобы пробиться через лес. Согласно показаниям термометра д-ра Хайтауэра, днём и ночью температура остаётся почти неизменной - 130 градусов Фаренгейта1. Такой жары на Земле не бывает нигде, кроме самых безлюдных Аравийских пустошей. Должно быть, местная флора питается теплом воздуха, ибо ни одно земное растение не имеет никакой надежды на выживание при столь тусклом освещении. Мы уже собрали несколько сотен образцов организмов, доселе невиданных на Земле; полагаю, весь Оксфорд встанет на уши не на одно десятилетие, пытаясь разгадать природу этих организмов, когда мы объявим о нашем открытии.
И как же все мы сегодня удивились и возрадовались, когда выяснилось, что на Виктории есть не только обильная флора, но и фауна. Четырёхкрылые существа, похожие на насекомых, носятся в воздухе, перелетая с цветка на цветок мимо лиан, опутывающих здесь каждый уголок. На кочках обильно гнездятся тысячи созданий, которых кто угодно на Земле спутал бы с обычными муравьями, встречающимися повсеместно. Наша коллекция пополнилась множеством образцов местных представителей класса насекомых. Однако, муравьи отнеслись к попыткам рассмотреть их с чрезвычайной враждебностью; мистер Эндрюс, один из младших биологов нашей экспедиции, попытался рассмотреть их муравейник и был жестоко ими покусан, получив при этом сильное отравление. Ни одного крупного животного мы пока не встретили, и я начинаю склоняться к мысли, что муравьи в этом мире занимают доминирующее положение. Рядом с их муравейниками я нередко слышу доносящийся из-под земли любопытный ритм, и сдаётся мне, что издавать его могут некие подземные механизмы.
11 июля 1856:
Сегодня наша экспедиция вышла к основанию того лесного исполина, что растёт на полюсе Виктории. От места, где сел наш аппарат, до корней этого дерева, не более десяти миль ходу, однако, джунгли здесь столь густы, что прорубаться сквозь них приходилось постоянно, силами многих людей. Ни одного животного крупнее местных стрекоз мы так и не обнаружили; учитывая, насколько здесь всё заросло, сомнительно, чтобы в таких условиях могла уцелеть сколько-либо крупная жизнь.
Это дерево мы нарекли "Дуб-майор" в честь того древесного Мафусаила в Шервудском лесу, на котором устраивал сборища Робин Гуд со своей вольницей. Мои догадки подтвердились - дерево и впрямь похоже на пальму из числа тех, что растут на побережьях, но, в отличие от означенных пальм, это дерево огромно. Высота его достигает примерно четырёх сотен футов, и целых семь человек, взявшись за руки, едва смогли обнять его ствол.
Я взял с Дуба-майора несколько образцов древесины и даже собрался было залезть на его ветви, чтобы собрать несколько листьев в нашу коллекцию. Но увы, возраст даёт о себе знать, и общим решением эту работу поручили мистеру Эдельману, биологу и недавнему выпускнику Кембриджа. В молчаливом восхищении смотрел я, как он карабкается по громадному стволу, росшему, наверное, не одну тысячу лет, и салютует нам поднятым в небо большим пальцем с самой верхушки дерева.
Сидя в палатке под ветвями Дуба-майора я не нахожу в себе сил поверить, что такой научный прогресс достигнут за считанные дни. Как же они запоют, интересно мне, когда мы вернёмся на Землю, и представим доказательства нашей экспедиции в печатных изданиях всему миру от Сан Франциско до Пекина? Быть может, меня наконец-то посвятят в рыцари, чего я так давно и отчаянно желаю, но никакая преходящая слава не сравнится с осознанием того, что прогресс науки и разума во славу Британской Империи достигнут в том числе и с моей помощью.
27 июля 1856:
Ужасающая катастрофа постигла нас сегодня. В половину седьмого пополуночи, на втором рассвете дня, мы услыхали далёкий отзвук, едва регистрирующийся сознанием. Это жужжание нарастало, становилось всё более зловещим. Казалось, оно надвигается со стороны восхода. Мистер Эндрюс оглядел горизонт в бинокль и засёк надвигающийся кошмар - стаю насекомых, похожих на саранчу, которые беспощадно пожирали всё на своём пути, и с большой скоростью надвигались на наш лагерь!
Доселе нам не доводилось видеть, чтобы фауна Виктории сбивалась в такие стаи, и в любом случае времени на исследования такого поведения у нас было мало, ибо не прошло и пятнадцати минут, как они набросились на нас. Мы отчаянно пытались затащить на спускаемый аппарат как можно больше оборудования, ибо твари поедали и разрушали всё, что мы не успевали унести. Увы, но мистер Джейкобс не смог добежать до шлюза, и я с ужасом наблюдал, как сотни насекомых покрыли его с головы до ног и за считанные секунды обглодали беднягу до костей. Прошло несколько минут, стая ушла прочь, и мы выбрались, чтобы оценить повреждения.
К счастью, наши исследования большей частью уцелели; однако, мы лишились множества палаток и доброй части запасов пищи и пресной воды. Что хуже всего, пострадали сами двигатели спускаемого аппарата; мистер Даррен, наш пилот, говорит, что нам не удастся взлететь, чтобы добраться до ракеты на орбите, и двигатели придётся чинить, если мы хотим когда-либо покинуть сей мир.
Моя же работа идёт своим чередом. Многих людей мы отправили чинить двигатели, остальные же продолжают наблюдения, изыскания, и молятся за успех предприятия. Д-р Хайтауэр говорит, что отлёт на Землю нужно осуществить не позднее ноября, иначе расстояние до нашей планеты станет столь велико, что путешествие может занять годы. Доктор уверен, что двигатели возможно починить, и к сентябрю мы уже будем лететь в сторону Земли. Имеется и более безотлагательная проблема - запасов пищи нам хватит на две недели, а спускаемый аппарат выведен из строя, так что мы не можем ни слетать за припасами на ракету, ни даже оповестить её пилотов о нашей беде. Выяснилось, что текущая в местных ручейках вода, равно как и потоки влаги с древесных листьев, пригодны для питья, однако, если мы задержимся на Виктории до конца лета, нам неизбежно придётся выяснять, какие из местных организмов съедобны.
ВНИМАНИЮ ЧИТАТЕЛЯ:
По просьбе мистера Блэквуда я внёс значительные правки и корректуру в две следующих записи в его дневнике. Поскольку поедание викторианской флоры, к сожалению, сказалось на мистере Блэквуде, ум его в тот момент был не вполне здравым. Оригинал этих записей изобиловал как грамматическими, так и структурными ошибками, содержал отвлечённые и бессвязные пассажи неясного свойства, а также несколько грубых слов, чего мистер Блэквуд весьма стыдился. К тому же, на середине второй записи он начисто отказался от английского языка и вёл записи на китайском.
Я перевёл их, исправил ошибки и вымарал по просьбе мистера Блэквуда некоторые части. Я, насколько мог, постарался сохранить его благовоспитанный и учёный тон, а также описать состояние его разума в тот момент. Надеюсь, читатель не сочтёт, что я позволил себе излишние вольности.
- П. Дж. Работный
16 августа 1856:
Сейчас очень сложно вести записи. Мой недуг, к счастью, слабее, чем у многих моих соратников, но разум мой смятён и затуманен, и лишь геркулесовым усилием воли я могу облекать мысли в достаточно чёткие слова.
Мы уже несколько дней экспериментируем с местной пищей. Некоторые лианы и плоды оказались ядовитыми, и пятеро людей погибли самой неприятной смертью. В определённый момент выяснилось, что на некоторых крупных лианах растут плоды с острым и сладким вкусом, поедание которых не доставляет особого дискомфорта, а вкус их нельзя назвать неприятным. Той ночью мы умеренно отужинали, хотя по просьбе д-ра Хайтауэра те из нас, кто трудятся над двигателями, воздержались от местных плодов из опасения эффектов, которые могут наступить некоторое время спустя и отрицательно сказаться на работе. Возможно, его здравомыслие спасёт всех нас.
Через несколько дней употребления в пищу местных растений мы начали зеленеть. Поначалу бледность была слабой, цвет кожи становился, как у желтушного больного, но со временем изменения усилились. Те, кто съел больше всего, по цвету почти сравнялись с деревьями. Судя по всему, изменение окраса не несло с собой никаких других вредных последствий, и доктор Хайтауэр объявил поедание этих растений безопасным, но я принял решение урезать свой рацион. За две недели такого экономного питания я успел порядком похудеть.
Ещё через несколько дней люди начали сходить с ума. Поначалу их подводило восприятие (именно это я испытываю сейчас), по их словам, они видели галлюцинации. Затем их речь деградировала до полнейшей бессмыслицы; многие часами сидели, ничего не делая, и общались с помощью ничего не значащих слов и возгласов. Некоторые принимались резвиться среди деревьев нагишом, кататься в грязи, называть растения "сёстрами" и вступать с ними в такие отношения, в какие следует вступать лишь с дамами подобающего возраста. Доктор Хайтауэр проводит время возле одного из самых крупных муравейников; по его словам, муравьи - язычники, а сам он хочет донести до них праведную христианскую веру. Долгие часы подряд лежит он, прижимая ухо к земле, покрытый ползающими муравьями, и читает им Новый Завет; как раз в данный момент он дошёл до семнадцатой главы Деяний апостолов. (Любопытно отметить, что я всегда считал, что доктор Хайтауэр исповедует иудейскую веру.)
Молюсь о скорой починке инженерами нашего корабля, ибо кажется мне, что пройдёт ещё немного времени, и люди окажутся за гранью спасения. Вчера мне пришлось застрелить двоих - ими овладела мысль, что наш спускаемый аппарат - "великий металлический дьявол", которого нужно сразить, и поэтому они принялись глодать провода на приборной панели. Земная еда почти вышла; ещё пара дней, и инженерам придётся перейти на викторианскую растительность, или же выбирать между безумием и голодом. Так или иначе, судьбе угодно, чтобы мы нашли здесь свою смерть. Мы прилетели на Викторию как исследователи, с миром; может статься, здесь же мы с миром и упокоимся.
8 сентября 1856:
Быть может, безумие доктора Хайтауэра спасло нас всех. Сегодня, ближе к обеду, я очнулся от ступора, в каковой провалился у ручья в нашем лагере; оказалось, что живой ковёр из муравьёв меня куда-то несёт. Подняв голову, я заметил, что в наш лагерь отовсюду стекаются полчища муравьёв; миллионы их пробивались к нашему кораблю со всех сторон. Я опасался, что они желают довершить начатое саранчой, но ни один из моих соотечественников не издал ни звука, а на мне самом не было ни единого укуса. Муравьи десятками заносили людей на спускаемый аппарат, и несли с собой другие предметы - громадные куски металла и такие инструменты, подобных которым я ранее не встречал. Они заползали в повреждённые двигатели и выползали обратно. Богом клянусь, они чинили двигатели!
Не прошло и двух часов, как мистер Грегори, отощавший, страдающий от долгого голода, сообщил, что двигатели заработали и мы можем спасаться. На борту оказались не все, но оставшихся нигде не было видно - они либо погибли, либо убежали в лес, окончательно лишившись рассудка. Так или иначе, те из нас, кто сохранил достаточную ясность ума, большинством голосов решили не тратить ещё один день на поиски бежавших; нам дали шанс, и грех будет им не воспользоваться. Уже во время взлёта я бросил последний взгляд на британский флаг, установленный мною в июле. Двадцать шесть уцелевших исследователей покидали безумную планету Виктория навсегда.
12 декабря 1856:
Путь домой был долог и труден, но никогда в жизни я не был так рад возвращению в Лондон, как в тот день, когда Работный встретил меня у порога с бокалом бренди в одной руке и моей любимой шёлковой пижамой в другой. Тех, кто был в силах должным образом управлять ракетой, оставалось крайне мало, и было практически невозможно управлять ею, не подвергаясь ежеминутному риску; многие не спали по несколько дней подряд. К счастью, вдали от планеты и её наводящей безумие флоры люди начали постепенно приходить в себя, а наша плоть вновь вернула свой здоровый цвет. Большинство не помнит почти ничего из того, что случилось под воздействием этих треклятых плодов. Опасаюсь также, что доктор Хайтауэр не поправится полностью; он в сознании, но утратил одарённость и ловкость ума, и ему придётся отойти от дел и вернуться в поместье.
За день до посадки на Землю мы с ним обсудили наш полёт и решили, что лучше будет не публиковать полный отчёт о том, что мы обнаружили на Виктории. Любая попытка колонизации этой земли неминуемо приведёт к беде; если же культура этих муравьёв так развита и многогранна, как нам показалось, то захватить и подавить нашу империю им будет не сложнее, чем нам - усмирить недавние восстания в Индии и Намибии. Образцы и полевые заметки останутся в моём загородном поместье на хранении, возможно, на несколько десятков лет. Новую экспедицию предпринимать стоит лишь тогда, когда мы придём к лучшему пониманию химии этих организмов.
Сегодня Работный занимался чисткой и штопкой одежды, что я привёз из этой злосчастной экспедиции; по его словам, из кармана выбрались несколько живых муравьёв и исчезли в трещине в стене. Не исключаю, что то были самые обычные насекомые, но мне любопытно - после того, как в нашем корабле побывало столько починивших его викторианских муравьёв, сколько непрошеных пассажиров привезли мы на Землю?