Иногда, сомкнув морщинистые веки, старик видел раскинувшиеся степи времён своей молодости, залитые лунным светом луга, чувствовал нежное дуновение ветерка на своей коже. Но всё это осталось в далёком прошлом, ведь так? Иногда, провалившись в дрёму, он забывал о своих годах и бегал по этим полям, крича от первобытной радости бытия. Вместе с ним были и другие - такие же молодые, как и он в своих снах. И пусть их лица были размыты, но они были знакомы до дрожи в сердце. То, что он их забыл, казалось таким несправедливым.
Но когда старик просыпался, его по-прежнему окружали ржавые стены темницы. Откровенно говоря, они не были ему преградой - он мог покинуть место своего заточения в любое время, нужно было лишь просто подняться и выйти. Но мир снаружи слишком изменился за всё прошедшее время: он стал слишком безумным, слишком ярким, слишком сложным - как будто его специально создавали, чтобы одурачить старика, сбить его с толку. Обжигающий белый свет, странные поверхности, раскиданные через неравные промежутки и одним своим видом вызывающие головокружение - даже воздух между ними, казалось, только и ждёт, чтобы удушить или утопить старика в себе. Когда его впервые поместили в это мрачное место, всё было не так плохо - или, быть может, изменился сам старик, ведь под постоянным гнётом стен его силы слабели.
Поэтому он оставался внутри. Он пытался забыться в своих мечтах и фантазиях, спастись в них от удушающей реальности, обменять своё настоящее на остатки уже утраченного прошлого. Но вызывать воспоминания о бескрайних степях с каждым разом становилось всё труднее и труднее. Всё чаще и чаще старику казалось, что он бесцельно бродит по искривлённым коридорам, проходя через покоробившиеся двери, тронутые разложением, под звуки капающей с потолка чёрной слизи. В такие моменты он задавался вопросом - не было ли это всего лишь отображением того, что осталось от его рассудка.
Но когда-то он был молод. Он помнил свою мать, своих братьев и сестёр - хотя в воспоминаниях старика их образы перемешались с его собственными детьми, их совместными играми среди лесов и полей. Его обучали искусству охоты - в те времена дичи было в достатке (нет, подумал он, не в достатке, просто её было легче поймать). Однажды мать принесла ему старую, но ещё живую добычу, и он со своими братьями и сёстрами бил и кромсал её, пока она не задёргалась в агонии и не умерла. Было ли это существо разумным, думал он? Чувствовало ли оно что-нибудь? Понимало ли оно, что уже старо и больше не способно защитить себя? Даже тогда племя старика было небольшим и никогда не насчитывало больше пары десятков членов.
В те времена добыча была иной - кости этих существ были длинные и толстые, над глазами были выступы, к тому же они рядились в снятую кожу других животных. Их зубы и когти едва ли представляли угрозу для племени старика, но бывало, что они пользовались зубами из камня, которые могли держать в руках, или сверкающими предметами, рассекающими плоть.
А потом добыча изменилась. Появились новые существа - они были мелкими и щуплыми, но каменных зубов у них было куда как больше, поэтому первое время племя старика продолжало охотиться на костеголовых. Но мелкая добыча тоже охотилась на костеголовых, хотя и не ради пропитания, и в итоге тех почти не осталось. На новую добычу охотиться было куда как сложнее, даже в те времена - сначала эти создания зарывались в норы, которые затем сменили на ульи из сложенных крест-накрест ветвей. И это было ужасно - от одного вида строго перпендикулярных друг к другу линий глаза тогда-ещё-не-старика и его сородичей слезились, а содержимое желудков стремилось наружу. Ещё у существ был обжигающий свет, похожий на молнию, но хранящийся в куче веток. Но всё же дела у племени обстояли неплохо. Он даже нашёл себе пару - старик обнаружил, что если очень постарается, то даже сможет вспомнить изгибы её тела, когда они лежали вместе. У них были дети - и они тоже свободно бегали по полям и равнинам, как и их отец.
Но добыча всё развивалась и размножалась. Оказалось, что чем больше существ живут в одном месте, тем труднее пробраться туда, тем сложнее было перейти в сумеречный мир, в котором племя старика обретало силу проходить сквозь стены ульев. Существа окружали свои жилища бегущей водой - старик хорошо запомнил свой первый раз, когда вошёл в неё, это всепожирающее чувство движения, как будто весь мир стал таким.
Как же его поймали? На мгновение он уже было решил, что не может вспомнить об этом, но потом обрывки воспоминаний стали стучаться в двери его разума. Были ли они правдивы? Сложно сказать.
Он был один - возможно, в течение многих десятилетий. Последний из своего племени - он больше не помнил, куда делась его пара или потомство, все они однажды просто испарились, как и все остальные. Иногда он тешил себя мыслями, что она ещё жива, а потом думал, что тогда было бы. Нет, он не желал бы, чтобы она или любой другой его родич познали это - это медленное разрушение, это терзающее и непонятное пленение.
Ему казалось, что он помнит, как однажды проснулся и почувствовал сильнейший голод - такой за свою жизнь он ещё ни разу не испытывал. Он заставил себя окончательно пробудиться ото сна и вышел из дерева, в котором обитал. Улей, в котором жила добыча, раскинулся в тени холма на другой стороне озера, которое, насколько помнил старик, в дни его юности было значительно больше. Он понял, что это расплодившаяся добыча осушила его. Что же он будет делать, когда озеро высохнет окончательно и существа уйдут? Он начал приближаться к улью, перемещаясь над и под землёй, испещрённой высокими золотыми стеблями, что медленно вытягивали из неё жизнь.
Улей был больше того, что остался в его памяти, и ошеломлял куда сильнее. Свет, создаваемый добычей, чтобы освещать ночную темноту, что когда-то принадлежала племени старика, отражался в больших плоских поверхностях. Всё это было неправильно, неестественно. Всего одно, решил он, ему нужно всего лишь одно существо, а затем он снова погрузится в сон. Он забьётся в одну из пещер, что добыча вырыла под ульем, и уснёт. Его била дрожь, когда он проходил сквозь лучи холодного жёлтого света. Здесь, на окраине улья, вокруг жилищ ещё оставалось открытое пространство, хотя травы и тут было мало - почти вся была срезана.
Старик вспомнил, как он заметил одного из них - маленького и слабого даже по их меркам - и рот его наполнился слюной. Он следил за ним на протяжении многих дней, дожидаясь, пока выбранное существо не окажется в одиночестве (что тогда было редкостью - своё потомство существа яростно защищали и оберегали). И вот, когда добыча бегала возле своего жилища, он схватил её; длинные руки сомкнулись на теле, пальцы вонзились в плоть. Потом резкий поворот - движение, отточенное годами, - и он исчез. Ему не терпелось поскорее найти укромное место, столь силён был его голод. Его оставшиеся зубы уже начали глодать мягкую плоть носа и ушей добычи, пока он скользил в тенях деревьев, прижимая к себе крошечное тело жертвы.
Потом был свет. Потом была боль. Существа нашли его несколько часов спустя, когда он пожирал то, что осталось от их детёныша, и ослепили его своим ярким светом. На старика градом посыпались удары, сминая его. Он ощутил, как что-то обхватывает его руку. Что-то сияющее приковало его запястье к дереву, и существа ушли. Он попытался скрыться в полях своего разума, но холодное железо крепко держало его здесь. Позже он нашёл способ избавиться от этих оков, но к тому времени его уже заточили в центре лабиринта.
Потом появились белые халаты и забрали его. Свет стал ярче, боль - сильнее. Нет еды, нет еды. Голод терзал его день за днём, и старик решил, что он умирает. Однажды, ещё молодым, он видел, как один из его старых родичей умер от голода - он убил другого члена племени, и остальные отвергли его, перестав делиться едой. Его конечности истончились, а кожа стала подобна сухой листве.
Долгое время в нём теплилась надежда, что родичи найдут его и спасут от унижения. Но он знал, что его голод они не утолят. Они не делились с ним едой. Это он был тем стариком, и он согрешил. Он уже не помнил, почему напал на более крупного самца - то были тяжёлые времена, добычи было мало, а его соперник подвёл племя. Позже он осознал, что этот старший самец, возможно, был его отцом.
Старик вспоминал, как его родичи - их лица по-прежнему размыты и в постоянном движении - наблюдали за их схваткой. Он сбил своего противника с ног и погрузил руку в его череп, сжимая и разжимая пальцы, пока жизнь не покинула его. Но сам он проявил себя не лучше - его народ голодал, их худоба становилась всё более явной, и они покидали его, один за другим, в поисках новых охотничьих угодий. Теперь он остался один. И за годы, проведённые в железной клетке, в его голове сформировалась устрашающая мысль - я последний.
В былые времена эти странные существа в белых халатах не одурачили бы его. Его ум был остр и ясен, и он с лёгкостью бы выбрался из кошмарного лабиринта вокруг своей темницы.
Да, в былые времена. Когда-то, но не сейчас. Теперь ему оставалось лишь бродить одному в стальной темноте и ощущать, как боль в животе затмевает всё остальное.
Я потерял всё, проносилось в его голове. Я потерял всё!
Старик вздрогнул, когда понял, что, забывшись в горьких мыслях, он забрёл уже совсем далеко от своей камеры. Раньше он не бывал здесь: гниющие коридоры его разума остались позади, и перед стариком открывался пробуждающийся мир - по крайней мере, ему так казалось. Воздух здесь был так свеж, что создавалось ощущение, будто он погрузился в лёд, его лёгкие работали всё быстрее. Старик находился в узком туннеле, похожем на нору лисы или барсука, но с прямыми углами и стенами, обитыми металлом, - вполне в духе добычи.
Под ним находились светящиеся пластины, и старик смутно осознал, что способен видеть сквозь них мир белых халатов, чистый и стерильный. Но что-то там было не так. Гипнотически мигали красные огни, сами белые халаты куда-то убегали, а вместо них появлялись другие, в синих шлемах и твёрдостью во взгляде.
А затем старик почуял запах раненой добычи - сильный, сразу вызывающий целый поток воспоминаний, но такой далёкий, что старик сперва решил, будто просто выдумал его, как и многое другое. Но нет, вот он почувствовал его снова. Старик размял свои длинные чёрные конечности и потянулся вверх, стараясь забраться как можно дальше. Его рваные ноздри жадно втягивали ледяной воздух, уши, хоть и глуховатые, но уловили давно забытый звук - крик добычи, бессвязный набор звуков, выражающий боль и панику. Почти человеческий.
С челюсти старика начала капать густая слизь, сухие глаза увлажнились, когда он вспомнил вкус костного мозга и сочного розового мяса, пропитанного кровью. Прямо как в старые добрые времена. Старик не сомневался, что и в этот раз белые халаты отберут у него его любимое лакомство, так было всегда. Но ему было всё равно. От того, кем он был когда-то, почти ничего не осталось - нечему уже было беспокоиться. Сейчас существовало лишь движение, вперёд, сквозь пластины, прямиком к свету.
Чёрной слизью старик по капле начал вытекать из стены…