Стояла летняя петроградская жара — обычное дело в июне, когда клубы пыли от проезжающих извозчиков вздымаются до второго этажа, и все живое в городе с нетерпением замирает в ожидании дождя. Работа в такое время всегда кажется утомительной и бесконечно скучной. Следователь Чрезвычайной Комиссии Иван Карлович с досадой посмотрел в окно, затем на свой стол, затем снова в окно. Окно выходило в тесный и душный двор-колодец, и из-за стола совсем не было видно неба — только грязная стена противоположного дома. Самый центр Петрограда, Гороховая, дом два.
На столе Ивана Карловича лежала увесистая стопка бумаг, доходившая ему до подбородка, которую сегодня во что бы то ни стало предстояло разобрать, ведь завтра этих дел станет еще больше. Многие из них — налёты и кражи, грабежи и убийства, контрабанда и спекуляция, которые можно было с удовольствием передать в другие отделы. Однако, хватало и тех, которые напрямую соответствовали его обязанностям. «Контрреволюция» — значилось на таких делах. Одно за другим, Иван Карлович взял три дела сверху стопки и пробежался по ним глазами. «Не наш профиль», — с облегчением подумал он, с чистой совестью взял карандаш и оставил на делах указания, куда их следует передать. Снова взглянул на стопку, которая, казалось, совсем не уменьшилась. Два месяца назад, получив повышение, он радовался как ребенок, что больше не нужно носиться по городу сломя голову, каждый день рискуя погибнуть от пули налетчика или штыка пьяного матроса. Теперь свой собственный кабинет был ему не мил: за два месяца работы в нем не прибавилось ничего, кроме кожаной куртки на вешалке, пепельницы на столе, и ежедневно растущей кипы бумаг.
На следующем деле стояло то самое слово, которое не позволяло Ивану Карловичу сбросить его на другой отдел. Контрреволюция. На удивление тонкая папка. В ней — всего один отчет, но множество фотографий. Закурив папиросу, он принялся читать. Лениво-расслабленное выражение его лица постепенно сменялось беспокойным и озабоченным. «Черт знает что, а не отчет. Никаких подробностей.» Перевернув страницу, он вздрогнул, встал из-за стола и подошел к окну, выпустив дым в раскаленный от июньского солнца двор. Ко всему привыкаешь на такой работе, и к смерти в первую очередь. Однако, хотя Иван Карлович повидал немало смертей, и сам убивал, и сам бывал на волосок от смерти, терять товарищей было всё так же больно, как в первый раз.
Ещё раз взглянув на отчет, он снова перечитал имена погибших сотрудников. Яков, чудом сбежавший от полиции, которая вышла на его подпольную химическую лабораторию в политехническом институте. Конечно, из института его потом отчислили. Михал-поляк. Хоть он почти не говорил по-русски, это не помешало ему однажды спасти жизнь Ивану Карловичу, уложив из Маузера четырех шпиков. Простоватый весельчак Петька. Он ведь тоже шел на повышение, но сам от него отказался. «Нет уж, Иван Карлыч, кабинетная работа - это не по мне! Вы ж меня знаете!» Эх, Петька, лучше бы ты выбрал кабинетную работу.
Вернувшись к столу, следователь долго не решался взглянуть на фотографии, но в конце концов разозлился и вывалил их на стол из папки, все до единой. Ком в горле, мгновенно подавленный рвотный рефлекс. На одной фотографии — огромная воронка с раскиданными вокруг телами. На остальных — каждое тело в отдельности. Ничего подобного Иван Карлович раньше не видел. Да уж, это точно посерьезнее контрабанды и спекуляций. Задумавшись, он поставил локти на стол и обхватил голову руками.
— Иван Карлович, разрешите? — послышался голос конвойного за дверью после робкого стука.
— Можно.
Прошло два часа, а жара всё не спадала. Иван Карлович даже расстегнул верхние пуговицы своей рубашки, мокрой от пота, а на его лоб налипла прядь светлых волос. В пепельнице на столе громоздилась куча окурков. Стопка бумаг немного уменьшилась, но всё ещё оставалась внушительной. Несколько папок уже передали куда положено, но взамен принесли дополнительные документы. Дверь распахнулась, и двое конвойных завели высокого худого старика, коротко стриженного, с пышными, пушистыми усами. На его лице красовался застарелый синяк, а рубашка была порвана в нескольких местах, но несмотря на это, глаза смотрели бодро и даже насмешливо.
— Снимите с него наручники, и свободны, — махнул Иван Карлович конвойным. Приказ был немедленно исполнен, хотя и противоречил инструкции. Впрочем, все рядовые чекисты уже привыкли к нраву нового начальника, и не решались ему перечить.
— Садитесь, Николай Илларионович, — спокойно сказал следователь старику, указывая на стул напротив себя, — Вы догадываетесь, зачем я вас пригласил?
— И вам доброго дня, Иван Карлович, — почти приветливо ответил старик, присев и откинувшись на потрескавшуюся деревянную спинку стула — Полагаю, раз пригласили, значит, без меня опять не справляетесь, хе-хе.
— Ваше счастье, что выше вас из охранки нам еще никто не попался. Имейте в виду, вас все равно ждёт справедливый суд за ваши преступления против революции. Несмотря на то, что пока... мы вынуждены иногда прибегать к вашим услугам. Давайте к делу, пока жара окончательно не свела меня с ума.
— Если жара мешает вам думать, возможно, вам стоит спуститься туда, откуда меня привели. Там вполне прохладно, — съязвил Николай Илларионович, криво улыбнувшись.
— Несмотря на ваше положение... почетного гостя, я вам советую следить за языком. Итак. Позавчера наш оперативный отдел получил наводку на одно из укрытий, где собираются бывшие агенты Охранного отделения, ведущие подрывную контрреволюционную деятельность. Новая Деревня. Восьмая линия. Вам это о чём-нибудь говорит?
— Я старый человек, Иван Карлович. Вы же не думаете, что я помню наизусть все наши конспиративные квартиры? Говорите по существу, пожалуйста.
Вздохнув, Иван Карлович продолжил:
— Вчера оперативная группа Чрезвычайной Комиссии отправилась туда и не вернулась.
Николай Илларионович вскинул брови, будто его осенила внезапная мысль, но тут же вернул лицу нейтральное выражение:
— Продолжайте, прошу вас.
— На подмогу отправили еще одну группу. Когда она прибыла на место, дом был уничтожен, а все наши сотрудники мертвы. Там же лежали тела нескольких контрреволюционеров. Я предложу вам взглянуть на фотографии, но перед этим... не желаете закурить?
— Благодарю покорно, Иван Карлович, таких — не курю.
— Как хотите, — бросил следователь и затянулся папиросой, выложив снимки на стол перед Николаем Илларионовичем.
Старик брал фотографии по одной и подносил близко к глазам.
— Да... Припоминаю... — бормотал он. К удивлению Ивана Карловича, на лице старого служаки не было ни тени отвращения, которое он сам испытал, увидев карточки в первый раз.
На рассматривание ушло несколько минут.
— Что ж, Иван Карлович, — наконец сказал Николай Илларионович, — Вы меня удивили. Да, несомненно, жаль и ваших людей, и моих. Но я никак не возьму в толк, зачем вам моя консультация. Что же вы, сами мало бомб при царе сделали? Мало взрывов видели? Или забыли, как мы лабораторию вашего дружка в политехническом прикрыли?
— Бомб я сделал достаточно, — мрачно ответил чекист, — потому и позвал вас. Не видел еще такой бомбы, чтобы человека наизнанку выворачивала. А человек этот — и есть тот самый мой друг.
— Да-с... теперь я вас понимаю чуть лучше. Вот что. Мне действительно есть что вам рассказать, но только вам, и только потому, что знаю, что вы отнесётесь к этому серьёзно.
— Ну так рассказывайте. Имейте в виду, вы всё ещё невредимы только потому, что я рассчитываю получать от вас надежную информацию.
Следователь нетерпеливо постукивал карандашом по столу, скривив лицо от капли пота, скатившейся прямо в глаз.
— Так вот, Иван Карлович, — старик на секунду задумался, будто подбирая слова, — есть в России вещи, которые, как ни крути, пострашнее любой бомбы. Верите или нет, но есть и такие, которые могут стереть разом Петроград и Москву с лица земли.
— Что ты меня за нос водишь, контра! — сорвался Иван Карлович, сверкнув глазами, и тут же осёкся, мысленно выругав себя за потерю самообладания.
— Спокойно, спокойно, голубчик, вам, право, не идет. Мы же не первый день знакомы. Пусть конвойные так кричат, им это больше к лицу. Дело в том, что вещам этим всё равно, красный ты, белый, или зеленый. И жаль мне вашего друга, по-человечески жаль, как и моих ребят, потому что все мы люди, и такой участи никто не заслуживает. Вы вот, я смотрю, называетесь ЧеКа, так ведь и мы назвались ЧеКа. У вас Чрезвычайная Комиссия, а у нас была Чрезвычайная Канцелярия. Да-с, Иван Карлович, не только с вами мы боролись, но и с чем похуже. И люди мои, которые так же ни за что погибли, ничего против вас не имели. А из-за ваших, — он пристально посмотрел в глаза собеседнику, — то, что они там держали, теперь разгуливает на свободе, и может натворить ещё немало бед.
— Если вы продолжите ходить вокруг да около, — прошипел следователь, — не сомневайтесь, я найду способ заставить вас говорить чётче. Что убило моих людей?
— Я ведь правильно помню, Иван Карлович, что вы из крестьян Лифляндской губернии? Стало быть, росли в деревне, слышали про нечистую силу, про колдунов, про места в лесу, откуда не возвращаются? Вы и так знаете гораздо больше городского жителя.
— Это же все суеверия, предрассудки, — усмехнулся Иван Карлович, затушив папиросу, — А здесь серьезное дело.
— Суеверие, батенька, остается суеверием ровно до тех пор, пока не начинает выворачивать людей наизнанку, — абсолютно серьезно ответил Николай Илларионович.
Ивану Карловичу не нравился фамильярный тон Николая Илларионовича. В голове всплывали воспоминания пятилетней давности, когда этот старик, с ещё черными и напомаженными усами, допрашивал его самого. И, хотя сейчас они поменялись местами, ему иногда казалось, что ничего не изменилось.
— Вы не боитесь, что я наконец устану от ваших загадок, и передам вас ревтрибуналу?
— Это, конечно, избавит вас от головной боли на какое-то время. Но тогда через неделю стопка на вашем столе будет в два раза больше. А главное, — старик приблизил свое лицо к лицу Ивана Карловича и понизил голос, — вы даже приблизительно не представляете, с чем имеете дело. Даже приблизительно.
Следователь, задумавшись, ещё раз взглянул в серьезные глаза Николая Илларионовича, в которых не осталось ни малейшего намёка на насмешку.
— Степан! Увести! — негромко крикнул он, только чтобы его услышали в коридоре. Конвойные зашли в кабинет, и старик сам встал, не сопротивляясь, пока на него надевали наручники. Он больше не проронил ни слова, а только выразительно посмотрел на Ивана Карловича. Только в дверях, обернувшись через плечо, сказал «Будьте здоровы, батенька».
Ещё какое-то время чекист сидел, упершись локтями в стол. Стопка бумаг не уменьшалась. Папирос больше не было. За окном ударил гром: началась июньская гроза, которой так ждал весь город.
Осень в этом году наступила рано. Деревья в Александровском саду всё ещё щеголяли листвой, но ветер и дождь не щадили немногих прохожих на Гороховой улице. В последнее время горожане остерегались без причины проходить мимо дома номер два. У черного легкового автомобиля стояли двое и молча курили: один пониже, белобрысый и бритый, в кожаной куртке, второй высокий, в шляпе и макинтоше, с лихо завитыми темными седеющими усами. Белобрысый курил дешёвые папиросы, усатый — трубку. Через дорогу, под козырьком у входа в здание, зябли два красноармейца с винтовками. Докурив, белобрысый выбросил бычок и сел за руль автомобиля, а через несколько секунд и его высокий товарищ скрылся внутри.
— Вы бы хоть усы сбрили, Николай Ларионыч, — сказал кожаный, заводя машину, — За версту же видно, что вы из бывших. Я тоже не всесилен. Дело ваше переписать могу, документы на другое имя сделать, но постарайтесь хотя бы контролировать ваши барские замашки.
— Помилуйте, Иван Карлович, так уж я воспитан. А с усами, слава богу, тридцать лет прослужил, и ещё тридцать надеюсь прослужить. Трогайте на Выборгскую сторону, там уже только нас ждут. Оружие-то взяли?
— Взял, взял.
— Наган?
— Да не смешно уже, честное слово!
— Простите, голубчик, ради бога, мне всё ещё смешно. Как вы в первый раз на чародея с наганом… Хе-хе-хе.
Иван Карлович вздохнул. Машина тронулась, оставив двух часовых в одиночестве, под дождём и на ветру.
— Вот же контра недобитая! — выругался один, плюнув на мостовую, — И как только Карлыч его терпит?
— Раз терпит, видно, есть за что, — задумчиво ответил второй.