руки меня подвели и остановить кровь не получилось.
такое странное чувство когда пальцы немеют в глазах темнеет и тело становится лёгким как одуванчик. я поднялась и сделала пару шагов к двери но ноги меня предали. в ту ночь я впервые осознала кое-что ясно как день. факт который от маленькой меня всегда ускользал.
я ведь всё таки смертная.
я могу умереть.
я сейчас умру.
на утро дедушка схватил меня за волосы и так близко поднёс к своему оскалу что я гадала не вгрызётся ли он мне в щёку. когда он просто меня отпустил я удивилась но удивление быстро разбилось так же как амфора о мою голову. я свернулась калачиком как учила мама но ударов не последовало. дедушка схватился за меч а папа пытался его удержать. мама юркнула ко мне подхватила из зерна и осколков и занесла в дом с силой захлопнув дверь. она сказала спрятаться в гѵнекее. сказала что она возьмёт мушкет и если дедушка попробует туда сунуться — она его застрелит.
у неё почему-то была кровь на руках. потрогав голову я поняла что у меня идёт кровь. опять.
я прикрыла рот ладошками и захихикала.
он едва мог самостоятельно есть: ненависть выжрала его тело много быстрее чем течение Леты унесло разум. последний раз когда Кѵпария пыталась его накормить он опрокинул на неё поднос. тогда к нему стала ходить я. не потому что он принимал еду из моих рук просто чтобы сёстрам или матери реже пришлось о нём вспоминать.
оставив ему два кубка с водой и толчёной в пюре ячменной кашей я почти вышла когда он заговорил:
— выродок позови отца.
папа настоял на том чтобы собрались все. из уважения к последним моментам старика. дедушка лежал в постели у открытого окна. руками-веточками он хватался за одеяло так что костяшки стали белее простынь.
— за что вы так со мной? — он прошептал еле слышно но будто бы с искренним непониманием — я пятьдесят лет... ползал на коленях. лизал пол там где ступал царь. я вам подарил этот дом. достойное место. уважение... это всё пропадёт пропадом в тартарары. надо было... найти невестку из наших. из горных а не изнеженных. дорийка не сломалась бы на третьем ребёнке.
по телеакоу҆стикону девушка пела о том как нежно голубые волны обнимают пляжи наксоса. ей вторил плач струн киѳары.
— Клеононн — его взгляд замер на папе — брось её. я тебя умоляю... именем моего отца и отца моего отца. прошу тебя женись ещё раз. думаешь они с тобой останутся? нет нет... нет. она помрёт а они уйдут дочки-то. и дети у них будут чужие.
ему тяжело было говорить минуты тянулись слишком медленно. он замолчал чтобы наглотаться воды но руки брала такая дрожь что он лишь опрокинул кубок на бороду.
— у тебя не будет внуков у меня не будет правнуков мы умрём понимаешь недоносок? наш род наше... наследие старания мои столько работы насмарку ты будешь умирать в одиночестве и ничего твоего у тебя не будет и еду тебе таскать некому будет и вы вы все помрёте как собаки
его шипение становилось всё тише неразобрчивее. папа кивнул вполоборота: идите мол не на что больше смотреть. шторы всколошил весенний холодный ветер поторопил нас.
и вновь я остановилась почти уйдя потому что он выхрипел так громко как только мог:
— п-пе... Петрос! Петр-ос пе-тр а-а-а пе
я склонилась над его сухим туго обтянутым кожей лицом.
— родоубийца — прошептал он на последнем дыхании — за что ты так со мной?
как будто я ему назло это сделала.
на алтаре перед кирпичной кладкой за которой замуровано тело я оставила кубок старого вина собранного с виноградников юга — целый пиѳос предоставил отцу дворец за то что округ перевыполнил план по шерсти и зерну. подумала что дедушке бы понравилось.
во внутреннем дворике я показала Кедре как правильно делать подношение. у ног ДАМАТРЫ и ПРЕСВЫ мы оставили ломти хлеба замешанного на козьем молоке и меду и нежное жирное мясо валуха. с моими подсказками она помолилась о хорошей жатве на будущий год и о тёплой зиме и трапезу мы разделили с богинями. из высокого узкого окошка доносились смех и голоса: из андрона. отец принимал гостей мужиков из люда; наверняка вино они поделили поровну потому что басилеем он был великодушным и справедливым. наверняка там было ещё краше чем прежде но мужской залы я избегала.
вечером сидели у очага: тени от огня танцевали на стенах мать напевала колыбельную будто мы ещё совсем малые дети. на косяке двери было маленькое подношение никакому конкретному богу не посвящённое: резьба по дереву. оливки веточка кипариса камешек и кедровый орешек. мама над ними старалась. когда судьба нас разделит и потом когда состарится папа этот дом перейдёт кому то ещё. надеюсь резьба останется.
КѴБЕЛЕ была посвящена сосна пока ещё саженец облезлый и неказистый и больше ничего. каждую полную луну я брала год — соб и поливала деревце с ладони. я и так много ей отдала.
великой матери не молились в нашей стороне света. разве что в Иолке изредка послы из-за моря отдалялись в поля чтобы танцевать под визги плёток. для дворцовых это не было ничем большим чем предметом пошлых шуток.
много времени ушло на то чтобы понять кого я должна благодарить за то что на утро после ночи когда дедушка лишился единственного внука третья дочь проснулась с красной коркой на ладонях и бёдрах.