Дождь стучал по крыше внедорожника. Я свернул на грунтовку, ведущую вглубь северного леса. Навигатор давно показывал только белый шум, но я знал дорогу — три часа от ближайшего города, потом ещё сорок минут по размытой грязи, пока не упрёшься в столь знакомую табличку на металлическом заборе КПП: “ЗОНА ОПАСНАЯ ДЛЯ ЖИЗНИ”. Приходится сидеть и ждать, пока ко мне подойдут люди в химзащите, а дождь все усиливался, заставляя вспоминать о самых худших днях работы в этой чёртовой организации. Я замер в ожидании, нервно поправляя свой костюм.
— “Ааах… надо было одеться потеплее…” — пробормотал я себе под нос.
Сквозь завесу дождя наконец вышли две фигуры в жёлтых костюмах химзащиты, их лица скрыты за масками. Один из них резко постучал пальцем по стеклу — приказ опустить окно.
— “Вы ошиблись дорогой, сэр! Разворачивайтесь скорее, ещё полгода назад здесь произошла авария, тут опасно находиться!” — говорил сотрудник на французском, размахивая руками и указывая на табличку.
Я молча достал из внутреннего кармана удостоверение с выцветшей эмблемой Фонда и прижал его к мокрому стеклу. Второй охранник наклонился, достал из сумки планшет и, потыкав пальцем по экрану, помахал рукой. Шлагбаум медленно поднялся.
— “Можете ехать, мистер Хейкки, парковка слева,” — снова произнёс он по-французски и скрылся в каплях дождя, словно призрак.
Я тронулся с места, и внедорожник, шумно разбрызгивая грязь, пополз по размытой дороге к Зоне Алеф. Дождь теперь хлестал с такой силой, что дворники едва справлялись.
Выйдя из машины, я сразу заметил бригаду ИТС — человек пять в промокших куртках копошились у трансформаторной будки, их лица под капюшонами были серыми от усталости. “Ремонтируют что-то уже который месяц”, мелькнула мысль. Дверь захлопнулась с глухим стуком, автоматически блокируясь. Холодный ветер тут же впился в кожу, и я невольно передёрнул плечами. “Теперь понятно, почему они выглядят как живые сосульки”.
Перепрыгивая через особенно зловещую лужу (в таких всегда таилась какая-то липкая гадость), я направился ко входу. На пороге, как тень, возник сотрудник СБ — безэмоциональный, как все они. Молча показал удостоверение. Он кивнул ровно настолько, чтобы это можно было считать приветствием, и пропустил внутрь.
Внутри царила привычная рабочая суета. Техники ИТС в комбинезонах методично проверяли оборудование. Кто-то копался в серверной стойке, мерцающей огоньками диагностики, двое других не спеша перетаскивали коробки на тележке — стандартная процедура еженедельной инвентаризации. Я дошел до нужного мне сектора. Дверь скрипнула.
— “Здравствуйте, Оливер Хейкки. Вы не сильно промокли?”
Голос был тёплым, как какао в вечер после тяжелого рабочего дня. Передо мной стояла девушка в белом халате — улыбка, аккуратный хвост, глаза цвета кофе. Совершенно неуместная здесь жизнерадостность.
— “Позвольте проводить вас,” — она уже шла вперёд, и мне оставалось только следовать.
Дверь в конференц-зал открылась с тихим шипением пневматики. Восемь пар глаз уставились на меня одновременно, прерывая на полуслове тихий разговор. На мгновение воцарилась та неловкая тишина, когда все ждут, что скажешь именно ты.
— “Прошу прощения за опоздание, коллеги,” — я слегка кивнул, снимая промокший пиджак.
За столом сидели мои старые знакомые. В углу, как всегда, примостился Адам Раив со своей вечно недовольной гримасой. Рядом - методично что-то записывающий в блокнот Деклан Вейн, его карандаш выстукивал нервный ритм по столу.
— “Хейкки, ты как всегда вовремя,” — усмехнулся Коннор Розенберг, отодвигая для меня стул. Его монитор показывал знакомые графики аномальных показателей.
— “Дождь задержал,” — пробормотал я, занимая место.
— “Ну конечно, это же Хейкки — если не дождь, то снег, если не снег, то аномальная активность,” — раздался смешок Джона Лайна из дальнего конца стола.
Тяжелая тишина в зале нарушалась лишь равномерным тиканьем старинных часов. Мой взгляд скользнул по трем фигурам во главе стола.
Райнер Браун в своем строгом черном костюме стоял чуть позади кресла директора. Его черные очки отражали свет, скрывая любые эмоции, а кожаные перчатки мягко шуршали, когда он поправлял папки с документами.
Алоисия Гонзалес заняла место справа от директорского кресла — положение заместителя. Ее роскошное платье с золотым шитьем и изящная шляпа-берже контрастировали с аскетичностью кабинета, как и позолоченная сабля, лежащая поперек колен. Она методично перебирала цепочку карманных часов, словно отсчитывая время.
Но все внимание неизбежно притягивал к себе Мозес Коган. Этот человек, чья биография начиналась еще в 1869 году, восседал в директорском кресле с невозмутимостью памятника. Его изумрудный сюртук XVIII века с золотым шитьем, белые перчатки без пальцев, открывающие бледные фаланги, и безупречные оксфорды — все говорило о человеке, для которого время было условностью.
— “Коллеги,” — его голос звучал тихо, но заполнил весь зал. Алоисия немедленно прекратила играть с цепочкой часов, а Браун замер в готовности — “Мы собрались не для церемоний”.
Браун — ассистент директора — изящным движением разложил перед нами три папки. — "Реорганизация требует четкого распределения обязанностей," — его голос звучал мелодично. Алоисия — молча указала на центральный документ с гербом ОВБ.
— “Комитет по Безопасности," — продолжил Мозес, поправляя манжет, — "будет работать открыто. Мы тайный отдел, но и инструмент порядка." Его взгляд скользнул по документам, затем поднялся на нас.
— "Вы здесь потому, что заслужили доверие. Теперь вопрос - оправдаете ли вы его? Я очень надеюсь, что это так.”
Я встретился взглядом с Мозесом. Его глаза, холодные как ледники Альп, казалось, отражали свет неестественным образом - будто за ними скрывалось нечто большее, чем просто человеческая душа.
— "Мозес," — мой голос прозвучал тише, чем я планировал, — "что побудило тебя создать этот комитет?"
Я сделал паузу, ощущая, как напряглись присутствующие.
— "Ты планируешь уйти?"
В зале стало так тихо, что стало слышно, как капает конденсат с труб вентиляции. Мозес медленно улыбнулся. Эта улыбка не дошла до его глаз.
— "Нет, мой дорогой Оливер. Совсем нет."
Он поднял руку в белой перчатке, жестом призывая терпение.
— "Фонду нужны новые стражи. Люди, наделенные властью, сравнимой с моей. Я не бог, хотя некоторые," — его взгляд скользнул по лицам присутствующих, — "возможно, думают иначе."
Он встал, его изумрудный сюртук мягко шелестнул.
— "Даже 'Черный Тип', даже 'Глаз Основания'," — он произносил эти прозвища с легкой иронией, — "не может нести весь груз один. И, признаться," — здесь его голос неожиданно смягчился, — "у меня есть обязательства перед той, что ждет меня дома. Я думаю, всем понятно кто члены. Комитет начнёт работу завтра. Всем спасибо.”
Мозес поднялся из-за стола, и тут же воздух вокруг него замер, словно затаив дыхание. На миг его фигура — этот анахронизм в изумрудном сюртуке — стала полупрозрачной, будто старинная фотография, выцветшая от времени. Затем он шагнул вперед, и пространство вокруг него дрогнуло, как поверхность воды, нарушенная легким ветерком. В следующий момент его уже не было.
Только легкий запах старинного парфюма — что-то между ладаном и кожей — еще витал в воздухе, медленно растворяясь. Его слова повисли в воздухе, словно приговор.
Я вышел последним. Холодный ночной воздух ударил в лицо, но дождь теперь стихал — лишь редкие капли падали с козырька, глухо цокая о бетон.
Машина ждала там же, где я ее оставил: черный внедорожник с запотевшими стеклами. Дверь открылась с тихим шипением гидравлики, в салоне пахло кожей и кофе из термокружки, забытой в подстаканнике.
Ключ повернулся в замке зажигания, и сразу же дождь — уже не где-то там, над крышей комплекса, а здесь, над моей головой — ожил. Капли забарабанили по крыше, сначала редко, потом чаще, пока не слились в сплошной, убаюкивающий гул.
Я положил руки на руль, не включая двигатель.
— "Комитет по Безопасности".
За окном, сквозь стекающие потоки воды, маячили огни охраны — желтые, размытые, как далекие звезды. Где-то там, за десятком дверей и систем безопасности, уже начиналась новая эра Фонда. А я сидел здесь, в своей машине, слушая, как дождь отбивает ритм на металле.
Медленно, будто против воли, я опустил стекло. Холодный воздух ворвался в салон, неся с собой запах мокрой земли и чего-то еще — чего-то, что нельзя было назвать, но что щекотало нервы, как предчувствие.
Фонд менялся. И не факт, что к лучшему.