SCP Foundation

Комментарий агента: После недель изучения досье я наконец увидел г-на Искьердо своими глазами в «Читос», захудалом маленьком баре в Мальвин-Норте, где собираются студенты и заходят выпить бродяги, когда наскребут несколько песо. Я решил завести разговор с г-ном Искьердо традиционными образом.

— Пиво для моего друга, — сказал я бармену, подсев к субъекту. У г-на Искьердо ничего не было.

— А, щедрый бухгалтер, — произнёс он. Сейчас я думаю, что костюм тогда выбрал неудачно. — Лучше я куплю тебе напиток. Сегодня не вечер для пива.
Он повернулся к бармену, который принёс нам большой сосуд с мате и две соломинки. Как ни удивительно для такого места, они были серебряными.

Субъект передал мне соломинку: «За знакомство, друг». Мы отпили настоя из листьев, и я ощутил восхитительный прилив кофеина к голове. Я вообще люблю мате, и необычный выбор напитка для вечера меня не удивил.

— Ты похож на думающего человека! Люблю тех, кто думает, они гребут в одной лодке со мной! — сказал он, когда мы пили. — Ночь — хорошее время, чтобы думать!

Мы проговорили весь остаток вечера. По материалам досье мне казалось, что будет сложнее, но у нас с ним оказалось много общего. Мате, потеря отца, нелюбовь к Борхесу и большая любовь к панчос (Уругвайские хот-доги. — Прим. ред.). Это было приятно.

Мы договорились вновь встретиться за мате на следующей неделе. Похоже, содержание началось хорошо.

Комментарий агента: В 11 часов я встретил г-на Искьердо на скамейке в парке. Я уже заметил, что для обитателя улиц он удивительно пунктуален.

Субъект попросил меня помочь в организации встречи местных поэтов в Ла-Фигурита. В прошлый раз я говорил ему, что поэты в Ла-Фигурита не слишком хороши, а большая часть их произведений повествует о том, как кто-нибудь из них попал в больницу, перебрав с выпивкой. Он посмеялся, но идею не забросил.

Он объяснил, что всё, что мне нужно сделать, — это пойти с ним на пару часов. «Мне нужен агрессивный человек,» — сказал он, оглядев меня. Не то, чтобы он был неправ, но данная им характеристика меня задела.

Мы пришли на неосвещённую улицу на бедных задворках квартала. Впрочем, ярко окрашенные фасады стоявших вдоль улицы ветхих домов сами по себе казались иллюминацией. У двери, выкрашенной в лаймово-зелёный цвет, мы остановились. Г-н Искьердо постучался необычным стуком — туктук-тук-тук-туктук-тук — вероятно, некий условный сигнал. Дверь немного приоткрылась, и из темноты показалось лицо, изборождённое морщинами, будто дорожная карта, но без единого седого волоска. Человек за дверью поинтересовался, что нам нужно.

Г-н Искьердо ответил немедленно:
— Нам нужен этот дом на сегодняшний вечер. Поэтические чтения.

— Это невозможно, — ответил мужчина. — Здесь коммерческая территория.

— Смотри-ка, — рассмеявшись, сказал мне г-н Искьердо, — настоящий бизнесмен. Как насчёт по десять песо с пятнадцати человек в качестве компенсации убытка бизнесу?

Лицо мгновенно исчезло. В темноте за дверью немного пошептались, после чего человек вновь появился в дверном проёме.

—Мы согласны на ваши условия, — дверь открылась.

Войдя в неё, мы увидели вполне ожидаемый бедный интерьер; на полу были разбросаны пустые бутылки и шприцы. В переднем зале у стен валялись без сознания несколько наркоманов. Поэты вскоре начали собираться, и вечер обещал быть удачным, поскольку, даже когда все места были заняты, в комнату втиснулось ещё человек двадцать. Г-н Искьердо попросил тишины и кивком головы позвал первого чтеца на середину. Тот начал читать какие-то ужасные вирши, и я позавидовал бродяге, лежавшему в отключке рядом со мной.

Чтение тянулось и тянулось. По работе я слышал о временных аномалиях и уже начал подозревать, что столкнулся с чем-то подобным. И тут г-н Искьердо указал на человека, встретившего нас у двери.
— Лало! Твоя очередь!

Наш привратник вышел на середину с опаской, что позабавило меня, поскольку он выглядел самым страшным в этом месте. Из кармана грязной джинсовой куртки он вытащил сложенный лист бумаги, и я приготовился выдержать очередной раунд пытки скукой.

Больше всего мне запомнился его неожиданно тихий голос. Его лицо было лицом обитателя тюрьмы, но мне пришлось напрячь слух, чтобы услышать его чтение. Короткими, рублеными фразами в притихшем зале он говорил о том, как побывал в Америке, променяв пустоту родных полей на не меньшую пустоту чужих. Работа там была столь же изматывающей, как и везде, и так же, как и дома, нищета лежала на всём застарелым слоем пыли, а такого одиночества, как там, он не испытывал никогда прежде. Со временем он всё же нашёл себе друга. Из Чили, как сказал он с неожиданной ухмылкой. За разговором работа пошла легче, да и после неё стало с кем выпить, посмеяться или подраться. Но потом чилиец провалился в зернохранилище, утонув в щедром урожае американских кукурузных полей. Не знаю, чего я ждал дальше, но только не того, что этот самый Лало взвоет волком. Это могло бы показаться смешным, но ярость и боль в голосе этого человека, его скорбь по товарищу, нашедшему себе могилу в чужом краю, заслуживали уважения. Когда Лало закончил, в зале воцарилась тишина.

А потом появились полицейские.

Учитывая наш прежний опыт общения с местными правоохранительными органами и то, что я нёс ответственность за безопасность г-на Искьердо, во время полицейского рейда я предпочёл без лишних разговоров вытащить из пальто свою дубинку. В таких случаях у полиции всегда находится свой человек в притоне. Вместе с г-ном Искьердо я стал пробиваться сквозь толпу разбегающихся поэтов. Кто-то хорошенько двинул мне по рёбрам, а выбравшись, я обнаружил, что у меня рассечён лоб, но личности тех, кто на меня напал, затерялись во взбаламученном приюте наркоманов, поэзии и потерь, оставленном нами позади.

Когда мы скрылись в соседнем переулке, г-н Искьердо рассмеялся, складываясь пополам от хохота и вытирая слёзы.

— Воинственный бухгалтер и поэт, торгующий наркотиками! — едва прохрипел он. — Ну, теперь-то дела с поэзией в Ла-Фигурита точно пойдут на лад!

Комментарий агента: Религиозен ли Пабло? Я всё ещё не могу этого понять, хотя уже того количества проблем, в которые он попадает, хватило бы, чтобы однажды его признали святым.

Приехав в Консилиасьон, где на одной из крыш в последнее время обитал Пабло, я встретил его у входа в библиотеку. Он вскочил в старый, потрёпанный пикап из Зоны, таща с собой внушительных размеров кувшин «Медио и Медио», и мы двинулись в путь. По дороге из Монтевидео мы, сражаясь с кувшином, зацепили несколько дорожных знаков, но на парочку новых царапин было как-то уже наплевать.

Разумеется, Пабло выпил большую часть «Медио и Медио» и принялся мне рассказывать про агентов ЦРУ, про которых как-то говорил ещё до этой поездки. Конечно, по работе я знаю, кто из ЦРУ, кто из КГБ, и кто вообще есть кто в Монтевидео, и сразу понял, что Пабло несёт чушь, но ради Пресвятой Девы не стал мешать ему развлекаться. Мы останавливались по пути чуть ли не в каждой деревне, и Пабло каждый раз выскакивал пополнить запасы вина и позвать всех присоединиться к нашему паломничеству. Этим он, похоже, занимался и до поездки, поскольку по мере нашего приближения к собору на дороге становилось всё больше и больше народу.

Я знал, что Пабло организовал во Флориде что-то вроде выставки — до сих пор не понимаю, как ему удалось уговорить на это епархию. Может быть, это была аномалия. Когда мы прибыли на место, площадь перед собором была уже забита народом. Люди подходили десятками тысяч — такого наплыва не мог припомнить никто.

Торговцы, из года в год продававшие паломникам еду и напитки, поначалу были в восторге от такого количества покупателей. Но тут Пабло высунулся из машины с рупором (и где он только его раздобыл?) и принялся кричать в толпу, мимо которой мы ехали. «Не покупайте ничего у этих жуликов! Соблюдайте пост, и ночью вам будет ниспослана манна небесная!» — снова и снова кричал он. Я никогда не предполагал, что Пабло может растерзать толпа разозлённых торговцев едой, но дело явно к тому шло. Впрочем, зная ситуацию, удивляться не стоило.

«Какого чёрта ты делаешь?» — спросил я его, хотя мог бы задать этот же вопрос и себе, везущему на машине психа с рупором, который делал всё, чтобы нас с ним забили насмерть чёрствым хлебом. Вместо ответа он указал мне на большой пустырь позади собора. Когда мы припарковались рядом, нас встретили новой порцией вина скульпторы, с которыми мы с Пабло познакомились однажды вечером в Баньядос-де-Карраско. После того, как мы выпили и немного поболтали (никто нам не помешал, очевидно, мы сумели оторваться от разъярённых торговцев), они продемонстрировали нам свою новую работу: три огромные, слегка человекоподобные скульптуры, которые они назвали «Отец, Сын и Дым Святой», метров по десять высотой, сделанные полностью из сухого дерева и соломы. Оставалось, конечно, добавить огня.

Когда стемнело, пришло время поджигать скульптуры, разведя гигантский костёр. Пабло позвал всех присутствующих посмотреть на это. Я очень хорошо понимал собравшихся; как и их, меня мучило любопытство и голод. И горе скульпторам, если их шоу не удастся. Тысячи голодных людей вряд ли станут снисходительными критиками.

Пабло, забравшись на крышу фондовского пикапа с уже привычным рупором, одарил толпу историей Девы Марии Тридцати Трёх, несколько отличавшейся от известной мне (помнится, в оригинале взрывов было поменьше), затем скомандовал скульпторам поджигать скульптуры. Фигуры занялись мгновенно, и три впечатляющих огненных столба ярко осветили собор и близлежащий пустырь.

С начала представления прошло не больше пятнадцати минут, когда мы услышали шум вертолётов. Не менее десятка их появилось в небе над ярко освещённым пустырём и тысячами зрителей. По всей площади вниз на маленьких парашютах начали опускаться сотни пакетов. Недолго думая, люди начали вскрывать их, и обещанная Пабло манна небесная стала реальностью — благодаря властям Соединённых Штатов, заботливо включившим в состав посылок всевозможный алкоголь. Разумеется, никто не сказал им, что мы вовсе не группа беженцев, спасающихся от политического преследования в Аргентине, за которую они нас приняли, как я узнал позже, когда сумел растолкать заснувшего в машине Пабло. «Скажи нужным людям нужные слова и разведи костры,» — вот и всё, что он сумел произнести, прежде чем снова задремал, прикрывшись от утреннего солнца.

Что ж, остаётся предположить, что в Монтевидео есть агенты ЦРУ, о которых мы не знаем.

Комментарий агента: Мы коротали время в ожидании прихода художников. Я никогда не видел, чтобы Пабло позировал художникам, но на этот раз был необычный случай, как он мне сказал; вероятно, это имело какое-то отношение к тому симпатичному дому, где мы находились. Я не стал спрашивать, откуда такое великолепие; Пабло постоянно «приглядывал за домом» у кого-нибудь, чаще всего у какого-нибудь мецената, положившего глаз на симпатичного мальчика из окружения Пабло. Как правило, проживание заканчивалось, когда Пабло в очередной раз яростно выступал в защиту своих друзей-художников.

Пока мы ждали, выяснилось, что днём «Дефенсор» играет с «Рентистас», так что мы смотрели матч на цветном телевизоре, почти не уступавшем размерами некоторым мониторам Зоны 87. Прежние обитатели дома знали толк в мате, и во время рекламы Пабло заварил немного. Возбуждённый игрой и лёгким гудением в голове после седьмой или восьмой чашки мате, я наконец задал давно назревший у меня вопрос, для чего вокруг нас стоят восемь чистых холстов. Пабло объяснил свой замысел.

— Я заказал несколько своих портретов, чтобы лучше разобраться в себе, — сказал он. — В последнее время я часто вижу себя среди бескрайних полей пшеницы, продуваемым насквозь холодными ветрами прерий. Странные места, да. Но не скажу, чтобы неприятные! Кажется, я как-то с ними связан, хочется понять лучше.

Я-то знал ответ. Разумеется, я его знал, но не мог об этом ему говорить. Возможно, сотрудников, читающих эти записи, это удивит, но за все годы, что я опекал Пабло, мне ни разу не приходилось быть с ним неискренним. Я боялся, что он задаст мне вопрос, на который я не смог бы ответить правду. Поэтому я быстро сменил тему. Для чего нужны эти портреты?

— Знаешь, Роберто, между художником и тем, что его вдохновляет, есть динамическая связь. Он что-то изображает, и своим изображением влияет на сам предмет. Ну, про Гейзенберга слышал? — размахивая руками, он пытался показать масштаб своих размышлений. — И из этих взаимосвязей мы можем понять, что есть что — вот поэтому я и попросил восьмерых способных художников написать мой портрет. Почему меня на склоне лет преследует видение места, где я никогда не бывал? Может, из этого я что-то смогу понять.

Я побледнел. Как утаить от Пабло столь важную для него вещь? Он наверняка заметил выражение моего лица; очень надеюсь, что не понял. Он наклонился ко мне и добавил заговорщическим шёпотом, будто подбадривая испуганного подельника: «Виси они в моём доме — вот это было бы тщеславие!». Рассмеявшись собственной шутке — его обычная прерогатива — он радостно завопил, когда благодаря голу Мантеки команда вырвалась вперёд; не знаю, был ли я когда-либо ещё настолько рад голу «Дефенсора».

Потом прибыли художники и сразу принялись за работу, торжественно готовясь выполнить задачу, поставленную перед ними великим Хоакином Пабло Искьердо де Сан-Фелипе, пока он сам раздавал пиво из холодильника. Художники так рьяно взялись за изображение своего видения Пабло на холсте, будто бы тому, кто справится первым, была обещана награда. Ни до того, ни после я не видел столь почтительного отношения, какое эти восемь молодых художников проявили к Пабло.

Молодая художница, закончившая работу первой, бросилась показывать её Пабло.
— Не сейчас! — воскликнул он, отводя взгляд. — Великое открытие истины должно быть одновременным! — объявил он всем, посмеиваясь над собственным пафосом; но я понял, что в этот момент он был убийственно серьёзен. Он вручил художнице кружку пива, и она присела к нам на диван в ожидании остальных.

Один за другим художники завершали свою работу и присоединялись к набегу на кухню и холодильник. Для художников Монтевидео еда и напитки были вообще типичной валютой. Когда последний из них, закончив свою работу, скрылся на кухне, Пабло вскочил с кушетки и встал в центре комнаты, закрыв глаза.

— Роберто, не будешь ли ты так любезен развернуть портреты ко мне лицом? — произнёс он, торжественно взмахнув рукой.

Я подошёл к первому портрету, написанному нашей торопливой знакомой, и бросил на него взгляд, прежде чем показать Пабло. То, что я увидел, было очень точным изображением достопочтенного Фрэнсиса Эбернети, главы Первой Методистской церкви в Дотсоне, Небраска. Я видел его столь же отчётливо, как если бы передо мной была документация по SCP-2188. Следующие три секунды я пребывал в шоке, лихорадочно обдумывая возможные причины и последствия происходящего. Я понимал, что Пабло этого знать не мог. Да и никто из присутствующих тоже. Тогда как? Прошло ещё две секунды. Как — теперь было неважно. Я повернул первый портрет. Каждый из последующих портретов изображал очередную значимую личность Дотсона. Что за художники? Ведь никто из изображённых ничем не напоминал Пабло. Я развернул все портреты и сказал Пабло, что можно открывать глаза.

Он так и сделал, чуть помедлив, затем с застенчивым видом медленно обернулся, разглядывая окружающие его портреты. Вначале он выглядел растерянным, но постепенно на его лице появилась улыбка, а потом, разглядывая следующие портреты, он рассмеялся, будто бы только что понял шутку, услышанную пару недель назад, и сам поразился тому, что так долго не мог её понять.
— Эти люди, они выглядят точно как те, что должны жить в том месте, о котором я постоянно думаю! — сказал он со всё возрастающим удивлением. — Потрясающе! Они — логическое следствие этого места, полученное самым безумным способом, каким только возможно! Великолепное собрание портретов, отличная работа, друзья!

Продолжая по привычке говорить Пабло правду при любой возможности, я ответил, что ничего не понял.

— Но разве ты не видишь, — ответил он, — они всегда были рядом, в царстве невысказанных идей, и ждали своего часа. И они устали ждать! И вот они здесь, по своей собственной воле, оказавшись сразу и самими собой, и в то же время мною! Я, мы, все мы оттуда. Естественный поток, даже не скажу, чего, как-то возвращается обратно. Понимаешь?

Несколько минут я прокручивал в голове его слова. Профессиональное чутьё подсказывало мне, что это важно, но следует ли это считать нарушением условий содержания? Аномалия ведь, по сути, состояла в обмене идеями, происходящем совершенно открыто, но незаметно для всех, кроме нас, случайно на это наткнувшихся. Нет. Всё же есть нюанс: всех участников ситуация устраивает такой, как она есть.

— Теперь понял, — ответил я.

Комментарий агента: Вид госпиталя с улицы всегда наводил меня на мысль, будто он распахнул костлявые руки в длинных рукавах для объятий, из которых никто не сумеет выбраться. В его пустом сердце находился Пабло, и каждый раз, радуясь,что снова покинул это место живым, я не мог понять, как же я могу оставлять друга в этом плену.

В свой последний визит я принёс ему карандаши и блокнот. Когда он позвонил мне ночью и попросил прийти, он больше ничего не просил.

В самом сердце этого мерзкого здания, в сером свете больничной настольной лампы я в последний раз разговаривал с Пабло. По телефону он сказал, что хотел мне что-то показать. Когда я пришёл, он вытащил блокнот.
— Кажется, я понял, кто ты, Роберто, — прохрипел он, с усилием протянув мне блокнот. Мне всегда было любопытно, как много он обо мне знал.

Пока он набирался сил, чтобы закончить, я заглянул в блокнот. Там был нарисован мой портрет, по-видимому, по мотивам нашей предыдущей встречи. Пабло всегда вдохновлял на творчество людей, окружавших его, но лишь несколько раз я видел, как он что-то творит сам. Я смотрел на портрет, изображавший меня и в то же время не совсем меня, такой, каким меня увидел другой человек. Самыми узнаваемыми были даже не черты лица, а то отчаяние, которое я испытывал. Я видел эту опустошённость будто бы со стороны, в ком-то другом, и это, чёрт побери, ранило меня в самое сердце. Наконец, Пабло собрался с силами.

— Ты — мой друг, Роберто. Я рад, что ты здесь.

Слова были сказаны. Десятилетиям жизни двух человек был подведён итог там, в пустом сердце поджидающей горожан богини смерти, в обшарпанной палате, ранним утром.

И больше мне нечего об этом писать.