SCP-542, Герр Хирург для близкого ему персонала, не заболевает ни от вирусов, ни от некачественной пищи. Окись магния не вызывает у него тошноту, седативы действуют медленнее и для того, чтобы расслабить его, требуются большие дозы, а за все прожитые годы он отлично адаптировался ко всему, что было внедрено в его тело. Но даже после всего этого… он все еще пьянеет.
Опустошенная на три четверти бутылка шнапса с перечной мятой и бокал на столе перед ним. В углу старая виктрола с потрескиванием играет спокойную песню, женский голос с акцентом поет под аккомпанемент пианино и скрипки. Музыка была старой и печальной; возможно, она относилась к периоду Второй мировой войны, а может быть, даже к более раннему.
Смесь музыки и выпивки всегда оказывалась действенной. Она вызывала в его глазах легкую дымку ностальгии, и тогда он в накинутой на плечи куртке откидывался на спинку кресла. В такие моменты он выглядел очень задумчивым. Спокойным уверенным движением он снова наполнил бокал и медленно отпил из него.
– О чем вы задумались, Хирург? – спросила доктор Райтс, собирая и откладывая в сторону антикварные шахматы, в которые она и Хирург частенько играли. Она хорошо знала, что шнапс вызывает в нем задумчивость, однако она допускала это, впрочем, временами она не понимала, что происходит в его голове. Но, по крайней мере, напившись, он вел себя тихо, разве что иногда бродил по базе и затевал с людьми беседы, да совсем редко переживал приступы мрачного чувства вины.
Он только вздохнул и надолго замолчал. Она бы удивилась, если бы ему было что добавить или сказать.
Но, тем не менее, так и произошло:
– Елизавета-Мария, – сказал он мягким голосом с сильным немецким акцентом.
– Кто? – спросила доктор Райтс, навострив уши и пересев в кресло перед ним. Он редко вспоминал свое прошлое, еще реже имена и определенных людей. Она любила его рассказы - как за содержание, так и за то, что из них она, может быть, сможет больше узнать о его прошлом.
– Моя дочь.
Но она не ожидала того, что откроется именно эта часть его жизни. У нее даже челюсть отвисла от изумления, но Хирург этого не заметил - он думал о прошлом, уставившись в потолок. Уголки его широкого рта хмуро опустились вниз, и он стал выглядеть намного добрее и… старше, чем был на самом деле.
– Вы… у вас есть… эм…
– Была. Это было очень давно… vor sehr langer Zeit…1 Ее уже давно нет, – он снова тихо вздохнул, и доктор Райтс, нахмурившись, вернулась в свое кресло.
– Так она… у нее не было ваших… уникальных особенностей, я думаю… если она, ну, вы понимаете…
– Tot?2 – он со вздохом посмотрел на доктора. – Ничего страшного. У меня было… ох… семьдесят лет, чтобы об этом подумать, – доктор Райтс кивнула, и Хирург прочистил горло. – Но вы неправы… она была уникальна…так же, как и я. Но есть вещи, которые даже я пережить не могу.
– Ох… Прошу прощения.
В камере содержания стало заметно тише, несмотря даже на потрескивание виктролы. Но эта тишина, как и любая другая, была неизбежно нарушена.
– Она родилась, когда мы с ее матерью, Изабеллой, только недавно переехали в Америку. Ох, какое это было время… нельзя было пройти и квартала, не услышав джаза или свинга, играющего поблизости, и все вокруг было таким живым… – доктор Райтс сделала пометку в уме, чтобы принять двадцатые годы, как он сказал, как возможные время и место для него в его файле. – Но… Изабелла, бедная Изабелла… она была прекрасна, но слаба, и ее сердце подвело ее вскоре после того, как она подарила мне маленькую Елизавету-Марию. Mein schönes Kind,3 Елизавета-Мария… она была так похожа на свою мать, но… к моему огорчению… у нее был мой ум. Хитрая маленькая разбойница, всегда попадающая в неприятности, и достаточно умная для того, чтобы выбираться из них. Поведение, которое невозможно было пресечь… даже когда мы поняли, что она была… как я, unterschiedlich4.
Он остановился и, вновь прокашлявшись, допил бокал и поставил его на стол. Взгляд был по-прежнему отстраненным, погруженным в воспоминания.
– Мы часто путешествовали. Америка, Канада, назад в Германию, Франция, Англия… конечно, где бы мы ни появлялись, нигде не принимали такую умную женщину, как meine kleine5 Елизавета-Мария, не принимали за доктора, за гения, которым она могла быть, но то было тогда. Мы поняли, что времена иногда меняются, – его лицо потемнело, брови сдвинулись, он сцепил свои длинные тонкие пальцы вместе. – И они изменились.
– Что произошло?
Доктор Райтс тут же пожалела о том, что задала этот вопрос, потому что она обнаружила себя скрючившейся в кресле в защитной позе, в то время как Герр Хирург, почти мгновенно перемахнув через разделявший их кофейный столик, навис над ней. Его руки вцепились в подлокотники кресла. Его разгневанное лицо с темными глазами замерло в дюйме от ее лица. После секунды ступора она пошевелила руками и слегка выпрямилась. Все было нормально, он не нападал на нее… пока.
– Люди не рождаются монстрами, du dumme kleine Doktorin.6 Даже если их родословная предполагает такое, монстрами людей делает сама жизнь. Das Leben ist, was Leutemonster bildet. Der Schmerz bildet Leutemonster. Entweder sie sterben, oder werden Monster. Es bleibt nur so,7 – резко проговорил он, прежде чем отпустить ее кресло и, отступив назад, тяжело опустился в свое.
Доктору Райтс нечего было сказать.
– Сейчас я бы хотел отдохнуть, – наконец пробормотал Хирург, прикрыв усталые глаза, и доктор Райтс кивнула:
– Спокойной ночи, Герр Хирург.
– Gute Nacht, kleine Doktorin.8
Позже этой ночью, когда доктор Райтс в темноте ехала домой, она включила радио и сквозь треск помех расслышала низкий женский голос с акцентом, поющий песню времен Второй мировой войны или даже более ранних… Услышав ее, доктор Райтс до боли прикусила губу.
Ты умрешь или ты станешь монстром.
Неудивительно, что люди, работающие в Организации, предпочитают умирать молодыми.