☦ Кто входит в страну грёз? Никто.☦
По эту сторону он Никто. Можно было бы назвать это имя игрой слов. Каламбуром. Долькой шутки среди слов. Но на самом деле оно просто напоминало, что люди придумывают шутки, когда чувствуют себя некомфортно. Или когда не могут дать точное описание на своём языке. Люди прикрываются юмором пред лицом того, что не подвластно их словам.
В грёзах — другие слова и другое понятие о комфорте, потому в них Никто несёт другое знамя. Какое именно — обсуждать здесь не будем, так как грёзы хранят секрет Никто, а сам Никто не мог бы об этом рассказать, даже если бы был способен этого захотеть.
Достаточно сказать, что между Никто и грёзами существует нечто, что люди могли бы назвать дружбой. Мечты могут предоставить Никто вкус единственной непостижимой для него вещи. А что же Никто даёт им взамен? Ну, Никто — отличный уборщик.
Ночь начиналась, как начинается большинство ночей, когда Никто решил наконец дать разуму отдых и навестить своих старых друзей. Его ждала группа, известная как Коллектив Онир, хотя у них для себя были и другие названия. Никто, не успев сказать ни слова, был окутан особым безумием сна и отправлен работать.
Никто упал в мир, доверху покрытый водой, хотя дышать он мог нормально. Он обнаружил у себя рыбий хвост, плавники на локтях и перепонки между пальцами. Особого удивления это у него не вызвало; сейчас он был абсолютно готов примерить на себя любую личность, так что просто поплыл вперёд.
Молчание сквозило изо всех щелей и руин этого мира. Здесь не было ни людей, ни даже грезящих. Хотя город был гораздо глубже, чем достанет солнечный луч, на него падал свет, покрывая всё вокруг светлыми пятнами, пляшущими в воде. Можно было подумать, что это Атлантида, затонув, исчезла из реальности и была захвачена постоянно меняющимся ландшафтом изнанки бытия. Но это была не Атлантида, или же Никто заставили в это поверить.
Где есть свет, там должна была быть тень, хотя обратное сказать нельзя. Никто нашёл то, что искал, в церкви, поросшей кораллами и рифами. Он скользил над поляной цвета, мимо стаек неоновых рыб и радужных ленточек угрей. В свете выделялось пятно чернильной черноты, бесстрашное и голодное. Тогда он понял, что нашёл свою добычу.
Онир, несущий грёзы в реальность, не мог выполнять свою работу, если грёзы были заражены тем, что известно как Зловещие, Древние или Старшие Боги. В то же время бороться с ними или прикоснуться к ним тоже возможности не было. Так что оставалось лишь с грустью смотреть, как их драгоценную отару грёз пожирают эти волки из бездны за гранью сна. Коллективу нужны были такие люди, как Никто, которые сами были чем-то сродни Зловещим, чтобы играть роль овчарки.
Итак, Никто доплыл до пустоты, вторгшейся на эту священную территорию Онира. Копьё у него в руке появилось во сне само собой. Его переполнило чьё-то желание жить в мире и мольбы грёз о том, чтобы его охота была успешной. Он схватил копьё крепче, чем следует, желая успокоить своё окружение и заверить, что он не подведёт.
Лужа пустоты породила огромного змея, покрытого маслом, которое расплывалось в воде, наполняя её отчаяньем. Зловещая тварь всей своей полсотней глаз уставилась на рыбохвостого Никто и разинула свои три сотни пастей, заполняя грёзу воплем. Никто повертел копьё в одной руке и изо всех заколотил по воде хвостом, набираясь храбрости, а затем ринулся на чудище.
Рану за раной наносил он со всей своей отвагой, и великий змей был убит. Затем он схватил труп и толкнул его обратно в чернильную лужу, откуда тот явился. Портал утёк прочь, как вода сквозь пальцы, оставив за собой только мёртвый белый участок кораллов.
Никто улёгся, выдохшись, среди кораллов. Угри и прочие рыбы плавали над ним и вокруг него, целуя белый коралл и снова наполняя его жизнью. Он погрузился в цвет, плывущий в океане света.
Никто спал без сновидений, пока его не разбудила подруга из Онира, молодая женщина, чёрно-белая, словно сбежавшая из нуарного фильма. Она вытерла его полотенцем, не издавая ни звука. Запах цвета по-прежнему цеплялся за него, даже когда вода была стерта. И даже проснувшись, он по-прежнему пахнул этим цветом.
Следующая порученная ему земля была вся перевёрнута с ног на голову. Никто сновал в ночном небе, как яркая комета, горящая от трения об атмосферу. Это было не то чтобы похоже на слишком горячий душ, но он приноровился к этому, как к слишком горячему душу. Он скользил среди звёзд так близко, что мог отведать на вкус их водорода.
Никто на мгновение задумался, как вообще Онир или кто-либо другой мог когда-либо захотеть покинуть эту обитель невозможного и волшебного. Логически он, конечно, понимал, как. Но в небесах, наедине со звёздами, он с головой бросился в омут эмоций. Он позволил себе насладиться настоящим, скользя в своём ликовании, катясь на гребне волны восхищения, которое вселяло в него бытие кометой, снующей в ночном небе.
За горизонтом далёкой солнечной системы Никто почуял знакомый запах раны, напоминавший запах крови и болезни, — как в больнице, где слишком много пациентов, или в темнице, где слишком много заключённых. Запах нарушил его недолгие размышления и спустил с небес на землю в метафорическом смысле. Он потёр своё кометное лицо невозможными конечностями, поскольку у кометы конечностью можно назвать разве что хвост.
Он сделал петлю-другую на ткани ночного неба и повернул в сторону гнилостного запаха. Там, в глубине переплетения звёзд, зиял яркий как день рубец. Он светился болезненно красным, сочился кислотно-зелёным гноем и смердел такой агонией, что у подлетевшего ближе Никто навернулись кометные слёзы.
Это была не та травма, с которой можно сражаться и которую можно победить. Это была заражённая язва во сне, распространявшая кошмар какого-то несчастного, грезящего где-то далеко внизу под этим небом. Никто припал к ране. Он достиг глубокой внутренности каких-то давно потерянных эмоций. Достигнув этого страха, он изверг на него то немногое, что помогло бы ему бороться с ним. Надежда. Вера. Радость. Он призвал эмоции, которые чувствовал сам несколько минут назад, и отдал их все, чтобы утолить эту боль.
Никто был не особо эмоциональным существом, но хватило и этого. Его свет угас. Атмосфера раздирала его, словно сыр о тёрку. Он быстро терял целостность и в итоге развалился. Но этого было достаточно.
Молчаливая женщина разбудила Никто целомудренным поцелуем. Он отстранился от нее, как только понял свою ситуацию. Она склонила голову, понимающе улыбнувшись одной стороной своих тёмно-серых губ. Её левая рука протянулась к нему, и пальцы один за другим разжались, словно лепестки цветка. На ладони лежали три ветхих осколка того, что раньше было людьми. Это было то, ради чего он пришёл сюда. Все, что он сделал сегодня, было ради этих засохших фрагментов людей, воспоминаний о давно минувших жизнях. Он схватил осколки и прижал их к груди.
Она снова улыбнулась одной стороной губ. Эхом донёсся из неё голос, тёплый и насыщенный. "Онир благодарен вам". Этот голос успокоил пламя в жилах Никто, но тот не подходил, привыкая к ней и к её присутствию. Он попытался открыть рот, чтобы заговорить, но в горле пересохло от внезапного жара. Возможно, он не настолько к ней привык, как думал.
Женщина засмеялась и снова заговорила. "Вы вольны идти сейчас куда желаете. Я полагаю, вы знаете дорогу обратно. Приятно с вами иметь дело". Показалось ли ему, или она действительно подчеркнула слово "приятно"? Никто попытался найти слова, но она послала ему воздушный поцелуй и исчезла, как воспоминание или ленивая мечта.
Когда её присутствие прошло, и Никто снова смог сосредоточиться, он встал и протиснулся между пространствами грёз. Он вжался в тишину между чьих-то мыслей. Нырнул в тишину между вдохом и выдохом. Короче говоря, Никто ушёл вникуда, в промежуточную землю, где всё было не совсем ничем.
Там он разжал ладонь и посмотрел на клочки, ради которых так старался. Они были сморщенные, иссохшие, старые. Но это было как раз то, чего он хотел — мгновения познания кого-то. Моменты жизни людей, которые имели личность, которые как-то отождествляли себя. Он взял один из обрывков и сунул его в рот. Воспоминание таяло на его языке — сладкое, как ностальгия.
Первое воспоминание было воспоминанием старика, глядящего на стряпающую жену. Они оба были уже давно стариками, но связь между ними была сильной и молодой. Её тело было сморщенное и покрытое морщинами, этими оставленными временем шрамами, но для него она сияла, как солнечный свет. Он пил кофе, улыбаясь про себя теплу, которое приходило, когда он думал о ней. Странно представить, как бы он жил без неё.
Мгновение прервалось на полумысли. Этого было недостаточно. Этого просто было недостаточно. Никто взял второе воспоминание, сунул его в рот, проглотил, и его обожгло что-то, чему он даже не знал имени.
Девочка тормошила маму за ногу. Ей было только три, но она уже понимала некоторые тонкости. Она знала, что кухня — это то место, где еда. Она знала темноту сна. Она знала, что снаружи всё намного больше, чем она могла бы надеяться понять. Мама кормила девочку, и та была полностью уверена, что мама — это весь её мир.
Это исчезло быстрее, чем первое. Никто жадно втянул воздух, отчаянно хватая сгустки мыслей, расплывающиеся в памяти. Он закрыл глаза и без особого успеха попытался унять дрожь в теле. Последнее. У него оставалось ещё последнее. Этот кусочек мягко обволок всю заднюю часть его глотки. Он попытался удержать в себе это тепло до последней капли, — молясь о чём-то, чего он не мог понять, кому-то, в кого он не верил.
что-точто-то деревья вдалеке напомнили ему кого-то Он посадил их для него. Таким образом, он будет помнить вечно человека который изменил его жизнь…
И всё исчезло, как дым при сильном ветре, прежде чем он смог распробовать. Никто поискал в своей пустой ладони, не осталось ли осколков от осколков. Он посмотрел на мир, в котором он стоял, на землю вещей, которые были ещё не совсем ничем. Промежуточное место.
Никто стоял один и смотрел по сторонам в мире почти-вещей.