Если не считать всей меметической жути, на взгляд Уилера в Зоне 41 работать было бы приятно. По крайней мере, в надземной части. Неприглядные, но просторные, кабинеты; большие окна, хорошее естественное освещение, красивые виды на лес. Место для Безопасных.
Зона 167 — громадная и крайне негостеприимная промзона, четыре квадратных километра складов для безопасного содержания, исследовательских лабораторий и административных помещений. Уилеру приходит на ум нефтеперерабатывающий завод. Постройки мрачные, сугубо функциональные и бескомпромиссно непривлекательные. Никакой зелени. Фоном всему этому виду служит грубый рёв — комплекс стоит на равнине, ветер несётся среди бетонных каньонов и острых углов построек.
Чуть больше половины Зоны, как выясняет Уилер, стёрто с лица Земли орбитальным ядерным ударом. Есть край, где резко кончаются неповреждённые здания и дороги, а по ту сторону края — ровный слой почерневших развалин. Уилер предполагает, что лазер выключился в процессе стирания, когда сработала антимеметическая боеголовка комплекса, но точную последовательность событий он восстановить не в силах. Это и неважно. На вероятность найти то, что нужно, это не повлияет. Искомое находится под землёй.
Уилер уже на пределе. Он забрёл слишком далеко и странствовал слишком долго. Во вселенной SCP-3125 в здравом уме он долго не протянет. Происходящее никуда не делось, а хрупкая ответственность единственного в мире человека, который в силах как-то этому помешать, давит на голову, как медленно затягивающийся обруч. Он измождён, зрение постепенно портится от ярких мигреней, а тоска от одиночества совсем одолевает. Хватит с него расследований, хватит Зон. Всё должно закончиться здесь.
Между зданиями 8 и 22Е находится вертикальная точка входа — шестигранная шахта метров тридцать в ширину, с нависающей над ней стрелой крана. Через эту шахту в обширный подземный комплекс Зоны опускали строительную технику и материалы. Она до того широка и глубока, что потоки воздуха возле её краёв как-то причудливо искривляются. Словно шахта хочет засосать его внутрь, кажется Уилеру. По внутренним стенам вниз уходит лестница. Уилер спускается и, ориентируясь по карте, углубляется в подземный комплекс Зоны 167. В отличие от Зоны 41, это место создавалось явно не для Безопасных. Повсюду висят предупреждающие знаки, некоторые символы Уилер не в состоянии сразу понять. Очень скоро начинают попадаться массивные переборки, запертые на электронные замки. Пропуск Мэрион Уилер безукоризненно открывает их каждый раз.
Шлюз модуля содержания S167-00-6183 идентичен тому, который Адам видел в Зоне 41, в полном соответствии со строительным чертежом. Разница лишь в том, что этот шлюз, по-видимому, сохранил герметичность — дырок нет. Трясущейся рукой Уилер проводит картой по считывателю. Дверь отъезжает, за ней открывается стерильная белая буферная камера. Ею много лет никто не пользовался, и воздух стал затхлым. Уилер становится в середину камеры и ждёт, пока отработает вторая половина цикла шлюзования.
Вот и всё.
Его сердце колотится. Это не полезно для здоровья. Насколько он знает, у него нет никаких сердечных патологий. Но откуда бы ему знать? Все кардиологи, что были, теперь в аду.
В последний раз он задаёт себе последний, тревожный вопрос.
— Но если вы здесь, доктор Хьюз, и если вы построили машину, и если она работает — почему вы не вышли на свет?
Он отвечает сам себе, заранее свыкаясь с дурными новостями, которые точно будут впереди:
— Потому что машина не работает. Потому что вы не смогли её построить. Потому что вас нет в живых.
Внутренняя дверь отъезжает в сторону.
*
Атмосфера в бункере влажная, как в тропиках, и до того густая, что ощущается её вкус. Она неприятно отдаёт органикой, вроде лимфы или какой-то другой мудрёной телесной жидкости. На потолке есть прожекторы, но в рабочем состоянии хорошо если один из десяти. Везде разбросан хлам. Слева от Уилера — неровный полукруг монолитных модулей-автофабрик, метров за шесть в высоту, и груды произведённого ими барахла. Мебель, инструменты, контейнеры для еды, кирпичи из пеноматериала, печатные платы, бобины с тканью. Справа сотнями громоздятся контейнеры, выложенные в несколько слоёв сплошным рядом вдоль длинной, вогнутой стены бункера. Чтобы дойти до тех, где ещё осталось какое-то сырьё, придётся идти минут десять.
Прямо — трёхметровая стальная стена, изгибающаяся налево и направо. Она охватывает почти всё пространство бункера. Над верхней кромкой стены в тусклом жёлтом свете видно мерное колыхание громадного, спящего организма. Отсюда Уилеру виден только изгиб его влажно блестящей спины, чёрной в зелёную крапинку. Она круглая, почти шарообразная, словно кто-то взял гигантскую ложку для мороженого, выскреб у двухкилометрового человека кусок печёнки и бросил в эту — ассоциация заставляет Уилера нервно сглотнуть — чашку Петри.
Уилер не замечает, что через края "чашки" от автофабрик переброшены трубы шириной в метр, по которым прокачиваются различные необходимые жидкости. Но он замечает высокие башни вокруг организма, которые орошают его полупрозрачным туманом со всех сторон. С потолка слева и справа свисают бесконечно ревущие вентиляторы размером с дом.
И никого вокруг.
Уилер прочищает горло и обращается в пространство так громко, насколько хватает смелости.
— Есть здесь … доктор Бартоломью Хьюз?
Ничего не происходит. По-прежнему ревут вентиляторы. По-прежнему вздымается и опускается организм.
Уилер немного повышает голос.
— Я ищу машину под названием…
Организм просыпается.
— "усилитель нереальности?"
Существо поворачивается, поднимая в "чашке" такие волны жижи, что немного перехлёстывает через стену. Организм подтягивается к стене. Чем больше его тела появляется над краем, тем очевиднее становится, что в плане анатомии он не разнообразнее, чем казалось на первый взгляд. Не считая кургузых плавников, это сплошной, почти шарообразный, комок биомассы. Кажется, что он безглазо таращится на Уилера.
Уилер приходит к выводу, что здесь ему больше быть не хочется. Он поворачивается, чтобы выйти из бункера, но дверь, как оказалось, успела закрыться у него за спиной, так же беззвучно, как и открывалась.
— А.
Панель управления шлюзом находится сбоку. Уилер быстрым шагом, не срываясь на бег, чтобы не привлекать внимания резкими движениями, подходит к пульту и в очередной раз достаёт краденую карточку доступа. Провести ею по считывателю Уилеру не даёт волокнистая красная паутина, вылетевшая из ниоткуда и захлестнувшая его запястье.
Мгновение-другое Уилер дёргается, но высвободить руку не получается — паутина липкая и жутко твёрдая, словно под ней есть кости. Хватка непоколебимая. Он оглядывается назад, но не успевает как следует рассмотреть, из какого места на теле организма выхлестнула эта паутина. Организм уже открыл глаз — всего один, десятки метров в диаметре. Должно быть, он занимает немалую часть всего объёма тела. Радужка ярко-розовая, а в ней — четыре колоссальных чёрных зрачка.
Голос существа не слышится в привычном понимании. Он доходит до головы Уилера как исступляющий белый шум, как комариный писк в режиме стерео.
ЕСТЬ ЛИ У ТЕБЯ
— Есть что?
НЕТ ДОКТОРА. НЕТ МАШИНЫ
Вылетает ещё одна нить паутины, потоньше. Хватается за пропуск в руке Уилера и аккуратно выдёргивает его из пальцев. Нить сокращается и держит пропуск перед глазом организма.
УИЛЕР
— А, — говорит Адам. — Да, тут что-то вроде совпадения…
Нить напрягается и поднимает Уилера за руку в воздух. Он бесполезно болтается, едва разбирая, что творится. Взгляд застилает что-то ярко-розовое, а потом Уилер с воплем вонзается в самый большой из четырёх зрачков Барта Хьюза.
*
Когда он забрался в бункер, там никого не было. Коллеги куда-то подевались. Ему пришлось счесть их мёртвыми. И, по редкой для себя непредусмотрительности, он позабыл отгрызть один из пальцев своего человеческого тела, прежде чем сбежать с места перестрелки. Не имея при себе образцов человеческой ткани, он был лишён возможности склонировать себе тело на замену. Он понял, что ситуация безвыходная.
Уилер говорила ему, что ради защиты дела Фонда ему придётся пожертвовать почти всем, что составляет его жизнь, а то и не "почти". Рассудком он и сам это всегда понимал, так что её слова были лишь напоминанием. Но такого он был неспособен представить. Да если бы и был, никакая фантазия не подсказала бы ему, каково испытывать такое непосредственно. Несколько раз он едва не опустил руки. Дисморфическое расстройство само по себе едва не свело его в могилу.
Но. У него был долг. Задача требовала решения.
В теле трутня он грыз эту задачу год. Разработал для себя инструменты, компьютерную периферию и письменные принадлежности для коротеньких, но весьма подвижных ложноножек. Построил миниатюрные аналоги кресел и прочей мебели. Разработал маленькую жизнь для себя лично. План упражнений. Даже какие-то хобби. Спал он в ёмкостях с питательной жижей.
Ещё до конца первого месяца он, к своему удовольствию, доказал, что искомый контр-мем существует за пределами понимания людского интеллекта. От контакта с ним у человека в переносном смысле вспыхнул бы разум; вполне возможно, что физическое тело занялось бы огнём в прямом смысле, до того активной была бы реакция на стопроцентную и неисправимую неправильность всех аспектов вселенной вокруг него. Чтобы создать контр-мем ему потребовалось бы начать с человека в качестве носителя "одноклеточной" базовой идеи и усилить эту идею искусственным путём, с помощью машины.
Ко второму году он до такой степени продвинулся в разработке и сооружении машины, что понял, что её невозможно будет построить. Теория слишком сильно расходилась с практикой. Эксперименты шли пугающе не по плану, что указывало на фундаментальные ошибочные подходы в архитектуре. Его машина не сможет и не будет делать то, для чего её конструировали. Он выбросил все наброски. Нужен был иной подход.
(на задней стороне его сетчатки болтается распятый силуэт, тонет в узких жёлтых лучах сфокусированного света, тянет кислород из его кровеносной системы и бросается крохотными мыслями в ответ. Силуэт сходит с ума от страха и отвращения, но он гораздо крепче, чем кажется самому себе, и он приспосабливается. "Это ты" — с трудом булькает человечек. "Нет усилителя. Ты и есть усилитель.")
Он секвенсировал собственный генетический код и провёл его инженерный анализ. Он создал системы жизнеобеспечения и перестроил внутреннюю часть бункера — как и было задумано изначально, хоть и не до такой степени. Он улучшал структуру своей физиологии — постепенно, год за годом — до тех пор, пока размеры и сложность его мозга не позволили ему мыслить монументальные, радикальные, сложные мысли, не поддающиеся упрощению.
("Так почему ты не стал?" — спрашивает кроха. "Ты же мог в любой момент открыть бункер. Чего ты ждал?")
Как-то раз, странствуя по человеческому пространству идей, он увидал себя. Он создал примитивное меметическое описание себя самого, очистил от посторонних примесей, сфокусировал, построил немного догадок, и вот оно: комплекс сверкающих огней в форме человека посреди роя похожих людей, живых и мёртвых, настоящих и вымышленных. Видеть себя в общем порядке, с такой возвышенной перспективы — захватывающее переживание, способное отрезвить любого. Он был крохотным. Он помахал. Он помахал в ответ.
И когда он увидел себя, он наконец осознал, кто он такой и в чём его роль. Он — безумный технический гений, сумасшедший изобретатель, тот, кто на практике воплотит абсолютное оружие. Но направлять это оружие будет не он. Искры той базовой идеи, которую требовалось усилить, не было в его голове и не было в этом бункере. С математической точки зрения — и не могло быть. Не так всё было устроено. Искру должен был предоставить кто-то ещё.
(Кроха перестаёт дёргаться. С усилием он поворачивает голову налево, потом направо. Он видит, что рядом с ним на сетчатке есть и другие, более старые силуэты, уже почти слившиеся с мембраной, не могущие больше жить или мыслить самостоятельно. Это его изрядно тревожит. "…Но кто?" — спрашивает он.)
Не дёргайся.
(Мозг крохи взрывается, как подетальная схема.)
*
Вот лес.
Вот красивый, большой дом в лесу, вот сад за домом, вот окружённый высокими хвойными деревьями, аккуратно подстриженный газон. На газоне неровным кругом расставлены кресла, и где-то двадцать пять человек сидят или стоят с напитками или бургерами в руках. К обильно дымящемуся мангалу выстроилась очередь. День прекрасен в превосходной степени, и совершенно ничего ужасного не происходит.
Адам Уилер знает, что с ним что-то не в порядке, раз он не может не отторгать такую сцену. Всё слишком внезапно и слишком приятно, чтобы быть реальным. Он как будто в порядке, чист и здоров. От осознания того, что рука снова на месте, он хватает ртом воздух и с трудом сдерживается от слёз.
К нему подходит некто и тянет руку для пожатия.
— Вы, наверное, Адам. Рад видеть. Барт Хьюз.
Для своих пятидесяти Хьюз выглядит очень моложаво. Он тощий, невысокого роста, с гривой седеющих волос, на носу — толстые очки в увесистой оправе. Уилер почти бездумно жмёт его руку; в другой руке тот держит бутылку пива.
— Я работаю в Фонде, — говорит он. — Само собой. Архитектура содержания, биомеметика, и ещё всяких мелочей до чёртиков.
— Хьюз, — повторяет за ним Уилер. — Я вас… я вас искал.
— Нашли, — отвечает Хьюз. — Это вы молодец.
— … Что это такое?
— Я и не думал, что вы вспомните. В этих обстоятельствах мы и познакомились. В первый раз, я имею в виду. Шапочно. Максимум десятью словами перемолвились, я ни одно из них не помню. Я и вас-то едва помню, уж без обид. Но шашлык я помню, и уж совершенно точно помню, что встретил вас у мангала. Так что я решил, что раз уж нам с вами необходимо переговорить, такое окружение вполне устроит нас обоих.
Уилер не помнит ни этого места, ни кого-либо из людей.
— Это всё ваши воспоминания?
— Ага. Пойдём, есть разговор.
Хьюз ведёт Уилера на другую сторону газона и выбирает пару кресел на солнцепёке. Он садится, жестом приглашает Уилера сесть напротив. Уилер с тяжёлым сердцем усаживается. Хьюз опирается локтями на колени и собирается с мыслями, прежде чем начать.
— Адам, у вас нет идеи, которая нам нужна. Нет зерна для контр-мема. Вы не тот, кто нужен.
— Если б оно у вас было, вы бы это понимали. Такое невозможно не понять. Оно бы вызывало мандраж. Те высокие идеалы, которые оно представляет, вели бы вас вперёд от зари и до заката. Вот, что должно было привести вас сюда. Не знаю, как вы добрались без него.
— … Я и не знал, что надо было принести с собой идею.
— Никак не могли знать, — утешает его Хьюз. Никто не знал, по ту сторону бункера. Я и сам не знал, пока не оказался в нём заперт. Это естественно. Мы строим планы, потом происходит что-то непредвиденное и планы летят коту под хвост. И крайне напряжённые обстоятельства вынуждают нас проявлять творческий подход.
Уилер глубоко вздыхает. Выпрямляет спину.
— Ладно. Где оно есть? Надеюсь, что в Северной Америке. Не хотелось бы идти обратно до самой Зоны 41. Но схожу. Если вы сможете столько подождать — схожу.
Хьюз качает головой.
— У вас не получится. Даже если бы всё было так просто, даже если бы было попросту место, куда вас можно было бы отправить как курьера… для вас такая идея неподъёмна. У вас нет и не было нужной способности. Вы не верите. Вам никогда не приходилось. Вы не тот человек, который нужен.
— … И какой у нас тогда расклад?
Хьюз поворачивается и со значением кивает в сторону мангала. Уилер смотрит туда же. Над мангалом колдует женщина. Она стоит спиной к Уилеру и Хьюзу и общается со стоящими в очереди. Похоже, она в центре внимания.
— Мэрион, — говорит Уилер.
— У неё нужная идея была, — подтверждает Хьюз. — Ну, достоверности ради, это не одна конкретная идея. Это разнообразнейшее фазовое пространство возможностей. У миллионов людей в мире были разные идеи, которые могли бы сработать. Она как раз была одной из таких людей.
— Была, — говорит Уилер.
— Ага. Она умерла.
Хьюз поворачивается к нему. Он медлит, потягивает пиво и взвешивает то, что нужно сказать. Он не доктор медицины. В этике обращения с пациентами он абсолютно ничего не понимает.
— Адам, — начинает он. — Я исследовал ваш мозг. Повреждения там громоздятся слоями, и похоже, изрядную часть их нанесли намеренно. Возможно, некоторые из них - сами себе. У вас есть подавленные и восстановленные воспоминания, которые потом сфальсифицировали и снова стёрли, а сверх того вы пережили столкновение с SCP-3125, которое должно было убить вас, а сверх того вам пришлось вытерпеть целую кучу совершенно неаномальных травм. Так что… простительно, что вы до сих пор не догадались. У вас в жизни дыра.
— Нет, я знаю, — говорит Уилер.
— Что знаете? — осторожным тоном осведомляется Хьюз.
— Мы с ней когда-то были в браке. Так?
Хьюз медленно кивает.
— Я постепенно догадался, — продолжает Уилер. — Поначалу казалось, что я по-дурацки зациклился и сделал такой вывод. Эгоистично. Но факты есть факты, их много и они складываются. В конечном итоге мне просто пришлось с этой мыслью смириться.
— И какие от неё ощущения?
Уилер сплетает пальцы, глядя в никуда. Он не знает. Он не уверен, хочет ли знать. Он боится знать.
— Ну и что, что мы женаты? Какой мне от этого прок? Всё позади. Было и прошло.
— …Может и так, — тянет Хьюз.
— Какая она была?
Хьюз протягивает ему что-то вместо ответа. Это автоматический инъектор, короткий и толстый ярко-оранжевый цилиндр с заострённым колпачком, внутри которого — игла. На боку жирным шрифтом нарисована чёрная буква Z. Уилер узнаёт предмет.
Более того, он понимает, что это — его собственный инъектор. Но он не помнит, где его взял. Или как долго носил его с собой.
Он знает, что это средство его убьёт. Заставит вспомнить всё — вообще всё. И убьёт, как неизменно убивало всех, кто его принимал.
Но зато он вспомнит.
В его ушах звучит какое-то пение. Солнечный свет в саду расплывается, размывается. Уилер ловит взгляд Хьюза, тот сочувственно улыбается, а его зрачок сияет лучистым, золотисто-белым светом.
*
Всё обязано закончиться здесь.
Были долгие, долгие месяцы пугающих странствий в объятиях мигрени. Был тот диалог в школе, при посредничестве покойной Дейзи Ульрих, до того короткий и невероятно болезненный, что воспринимается как выстрел. А потом он снова оказался в структуре SCP-3125, замарал свои руки активным участием в помрачённом металлическом аду. Препарат неумолимо заставляет думать о том, что было, заставляет смотреть на то, что он делал. Время в нём заторможено, растянуто почти до субъективного разрыва — до того тяжела аномалия. Кажется, проходят десятки лет. А потом — зубило.
А затем, на протяжении двух лет, он пустует. Он — костюм, натянутый на рваную дыру с неровными краями. А ещё там есть Мэрион, которая спокойно выдирает себя из его жизни, и его — из своей. А дальше — несколько часов до того момента, худшего из всех. В те часы приходит тяжкое понимание того, что она больше не знает, кто он такой.
И наконец — двое суток до того момента. На дворе октябрь, предрассветный час, 06:15 утра и холод пробирает до костей. Мэрион стоит у двери машины, собирается ехать на работу, но её отвлекли каким-то важным звонком по работе, и Адам медлит на пороге, провожая жену. Сегодня вечером и следующим вечером у него тоже будет командировка, так что в следующий раз они увидятся только…
Следующего раза не будет. Это всё.
Он упирается каблуками, с усилием тормозя регрессию памяти.
— Мэрион! — зовёт он.
Она убирает телефон. Поворачивается.
Это она, вся, целиком. Именно такой он её помнит. Она и есть образ в памяти, сияющий и обожаемый. Она улыбается ему, и улыбка длится смехотворно долго.
— Теперь понимаешь? — спрашивает она.
— Почему ты держала меня подальше от всего этого? Понимаю. — Он подходит к ней, они целуются, это идеальный, классический момент, это вся полнота того, что они оба помнят. Он крепко её обнимает, она стискивает его в ответ, разница в росте так же очевидна, как и всегда. Он шмыгает носом.
— Помотала тебя жизнь, — заявляет она. Простой факт.
— Ты была мне нужна, — говорит он. — Я даже не представлял, насколько необходима. Мне не нужна была твоя помощь, мне просто надо было дать тебе делать дело и не мешаться под руками. Мэрион, твоя работа — полный бред. Я на сто процентов понимаю, почему ты так долго не пускала меня в эту половину своей жизни. И больше никогда тебя на эту тему не буду спрашивать.
Она поднимает голову, смотрит на него. Похоже, она собирается что-то сказать, но боль в мозгу Адама снова даёт о себе знать, и ему приходится ослабить хватку. Боль ломится вперёд, внутрь глазниц. Регрессия опять ускоряется. На него потоком несутся разные воспоминания из всех периодов его жизни, и поток этот становится сильнее, не даёт связно мыслить. Но всё же Мэрион — часть большинства его воспоминаний. Не постоянная — за прошедшие годы она не стояла на месте — но проходящая в них красной нитью. Он фокусируется на ней.
— Мало времени, чтобы ввести тебя в курс дела, — с трудом произносит он. — Это всё не настоящее. Сейчас мы оба делим разум Барта Хьюза. Я не знаю, сколько тебе известно…
— Есть (анти)меметический монстр под названием SCP-3125, — говорит она. — Он убил меня, весь Отдел и весь Фонд, а сейчас он занимает всю нашу реальность. Портит людей. Хуже него не было ничего и никогда. Никого другого не осталось, а ты не можешь его остановить. Ты и посмотреть на него не в силах. Хьюзу нужна идея, чтобы он мог её усилить, так что ты принял смертельную дозу биохимического мнестика, чтобы должным образом меня овеществить, потому как я - лучшая из идей, на которые ты был способен. Годится такое описание?
Адам с огромным облегчением слабо ухмыляется в ответ. Жена в своём фирменном духе быстро во всём разобралась.
— Более-менее. До чего нелепые времена настали.
Она отходит на шаг назад от него. Смотрит на него, потом на себя, потом — на их умозрительную сценку. Восходит Солнце, вокруг постепенно светлеет.
Она смотрит "наверх", на невообразимо громадный мемокомплекс, который ей предстоит убить. В его разверстой пасти заживо горят все люди, все их дела, мысли и всё, что они представляли собой. В немалой степени SCP-3125 состоит из лжи о том, что SCP-3125 неизбежен и неразрушим.
Но всё же это ложь.
Теперь она это чувствует. Самой своей сутью она понимает, что она нереальна; ожившее воспоминание, идеал, отвлечённое понятие. Несколько мгновений назад, когда её существование только началось, она была по большей части реалистичной, но сейчас её постепенно освобождают от идеалов и сложностей. Она видит форму комплекса идей, который конструирует вокруг неё Хьюз. Выглядит знакомо. Выглядит как сильно переработанный срез концепции самого Фонда. Как минимум — благороднейших намерений и достижений самого Фонда. Величайший смысл его существования: ради защиты людей. Поглощать все ужасы, держать в узде и понимать, и не выпускать, чтобы людям не нужно было бояться.
— Адам, — говорит она, снова поднимая голову. — Это получится. Я отсюда уже вижу до самого конца.
— Это хорошо, — только и может ответить он. — Как же давно я не слышал хороших новостей.
Он валится на колени. Боль в черепе такая, будто он разламывается. Она садится рядом, берёт его за руку.
У него видения, и то, что его заставляют видеть, причиняет ему боль. SCP-3125 кромсал его жизнь и жизнь его жены гораздо дольше, чем он подозревал. Как же многого они в конце концов лишились. Он и не представлял. И дело не только в нём, понимает Адам. Так было с каждым. Его чувства надо помножить на несколько миллиардов.
— Прикончи эту штуку, прошу тебя, — говорит он. Боль становится взрывоопасной. — Это должно кончиться сегодня. Хватит.
— Адам, послушай. Там, наверху, бытие устроено совершенно иначе. Раньше я видела некоторые проблески, но никогда там не бывала. Не знаю, каково будет испытать это, но я точно перестану быть человеком. Я уже не настоящая. Я не смогу вернуться. Люблю тебя.
По поверхности мозга Адама расползается едкое, жгучее ощущение. Как трещины по стеклу, как клеточный автомат.
— Я знаю, — говорит он. — Ничего. Не к кому будет возвращаться. Рад был тебя повидать. Люблю тебя.
ОТОЙДИ
Она отходит от него. Напрягает что-то, что может сойти за крылья.
— Раньше ты пела, — говорит Адам. — Постоянно. Первым делом оно отняло у нас именно твои песни. Но я вспомнил.
Открывается стартовое окно. Срабатывает какое-то зажигание. И восприятие Мэрион Уилер сдвигается, всё словно бы съёживается, и вот она на взлёте.
*
Той части SCP-3125, которая была способна к общению, вышибло мозги. Не осталось ничего, с чем можно было бы вести диалог. Никакой остроты, и то нет. Есть песня, но эту песню она поёт сама себе.
Структура этой штуки непомерно велика, топология — мозголомна. Там, откуда она взялась, идеи существуют в масштабе, совершенно неподвластном людям. Её неправильность и самодостаточное зло настолько совершенно глубоки, что понимание приносит боль. Поначалу от взгляда непосредственно на сам SCP-3125 в глазах Мэрион проскакивают жгучие фосфены, как радиация.
Но её восприятие по-прежнему сдвигается, потому что она всё ещё набирает высоту. И, набирая высоту, прекращая быть человеком, она видит врага насквозь и приходит к инстинктивному пониманию того, как он устроен, в чём ущербен, и как можно ударить в эти ущербные места.
Он поворачивается к ней лицом.
Их столкновение оборачивается не столько схваткой, сколько математикой, уравнением, выведенным после долгой, изнурительной работы. Сокращённые члены этого уравнения осыпаются, как снег в метель. Под воздействием ДИКОГО СВЕТА громадные участки SCP-3125, осмысленное существование которых считалось достоверным, прекращают существовать в силу доказательства. В новом контексте, который выводит ДИКИЙ СВЕТ, оно предстаёт древним несоответствием. Оно съёживается, ветвящиеся конечности одна за другой мгновенно перестают быть. Оно выпускает из своей хватки всё человеческое. Математические построения добротны. Всё идёт так, как моделировал ещё в бункере Хьюз, взяв за основу меметический аналог уравнений гидродинамики и потратив тысячи лет машинного времени на симуляции.
Хватательные конечности пропадают, но остаётся пузырящийся яростью красный/зелёный глаз. Отвлечённое понятие Фонда/Уилер/защиты пронзает его насквозь, как луч лазера. По внутренней части глазного яблока расползается бесцветная ударная волна, ещё одно тихое взаимное сокращение. За ней остаётся лишь яркий вакуум, где нет даже частиц.
И после столкновения остаётся лишь равновесность: последний дикий фотон, безвозвратно улетающий в глубочайшие пределы пространства идей.
Эпилог: Победители без состязания